Перевясло молчал: кобыла его при нем — окрепла, шла даже резвей других…

— Витей, сиротам надо хоть чтой-то пожаловать на первое время! Будем проезжать Плещеево — может, чего там порыщем?

— Посмотрим, Капь…

Возле Плещеева немного отвернули… Не спешиваясь, вяло посмотрели в серые лица безвинной мери. Плюнули горько и воротились на дорогу…

Чаша неудачи была выпита до самого дна.

Светояр с Юсьвой упорно пробивались вперед. Юсьву здорово лихорадило. Не мешало бы согреться, но не было кресала. Светояр залез за пазуху, нащупал лишь кусок серебра, взятый им из дому еще в Ростов. Оно сейчас было ни к чему. Даже пуд червонного золота не спас бы их в промозглом за минувший день лесу.

Юсьва в бессилии повалился с лошади. Светояр склонился к нему и увидел, что у мерянина закатываются глаза, а дыхание редкое и тихое. Начал хлопать его по щекам, тер снегом, трепал ноги его и руки. Но Юсьва так и уснул на белом снегу…

Ветер стих. Похолодало еще. Светояр присыпал тело ветками, попрощался, отвел освободившуюся лошадь подальше, убил и напился горячей крови. Залез на испуганного страшной картиной коня и отправился дальше в путь.

Стемнело. Не выходившие на охоту уже две ночи голодные волки быстро почуяли свежий запах конской крови. Потянулись со всей местности разрастающейся тучей. Одна семейка перебежала дорожку другой: самцы, самки, совсем молодые волки посверкали желтыми глазами друг на друга и в темноту. Мягкие лапы легко и бесшумно понесли серых к ночной трапезе.

Первый волк, добравшись до убиенного коня, понюхал добычу, осмотрел собиравшихся собратьев и принялся рвать будто приготовленное кем-то специально мясо.

Тело под ветками тоже было найдено сразу. Добыча лежала, как на блюдечке. Скоп волков кушал, крутился, огрызался, игрался…

Но разве это охота — прибежали и поели? Ко всему прочему, некоторые твари не наелись! А куда-то на юг уходили следочки одинокого крупного животного, и по ним струился захватывающий запашок конины и человечины.

Звери в Залесье в большинстве своем неутомимы. К ненасытным волкам это относится в полной мере. Высунув языки, роняя с острых клыков слюну, оценивая по числу ввязавшихся в погоню свою силу, серые охотники понесли сухопарые тела за измученным человеком…

Места были незнакомые, но Светояр определил направление к Холодному логу и двигался поспешая — насколько это было возможно. Выпитая кровь пополнила силы. Лошадь бежала исправно. Копыта ее проваливались в намерзавший наст, но страх темного леса гнал лучше всадника. «Взойдет солнце — осмотрюсь окрест, а сейчас надо пробираться напропалую!.. Эх, была бы одежда сухая…»

Мысли оборвал треск кустарника сзади. «О, боги лесные! Волки!.. Путь-то заладился, но — волки!.. Куда же тут деться?..»

Вокруг, освещенные мутной луной, высились гладкие стволы елей, сосен, берез… Вот кудрявое дерево!..

Светояр бросил лошадь, слыша за спиной шорох мягких, летучих лап. Белкой влетел на ветвистое дерево. Хрупкие сучья с него крошились наземь. Снизу заклацали зубки. Другие хищники поодаль повисли на обреченной кобыле.

— Не достигнете меня, тати! — позлорадствовал Светояр.

Смотрел на стаю, на звезды, вдаль — куда правился… Кольчуга позвякивала. Под ней — деревенеющая телогрея и холодеющее от неподвижности тело… Но горячо, как и прежде, большое русское сердце.

«Сейчас цепану кого-то мечишком!» — захватила идея.

Один шаг на веточку ниже. Меч над головой взведен.

Два разбойника с охотничьим волнением пялились глазенками на близкие ноги человека, которые совсем-совсем рядом. «Может, ступит еще? Бросимся — и стащим!..»

Светояр держался крепко. Свесил ногу пониже. Волки азартно прыгнули. Рывок руки — плут получил по голове и, умирая, слабо визжал. Помешали ветки — удар немного застрял, а то бы и не пикнул серый!.. Второй волк отбежал, сел наблюдать, подходить охоты больше не проявлял.

От заваленной лошади, чуя смерть своего, подбрели обжоры. Обнюхали родственника. Решили, что и это мясо не пропадет. Вернулись к тучному куску конины.

Туда сбежались и еще волки — чуткие! Ночь — удачная, хищной душе весело — можно немного и поиграть.

Лишь возле зарубленного сидел один. Нюхал, пищал, скулил, виноватил осунувшуюся морду. Взгляд на человека не содержал уже съестного подтекста. Глаза волка были пусты, растеряны и несчастны.

— Ты кто, мужик аль жинка? — спросил Светояр, поднявшись повыше. — Лезь ко мне наверх — обнимемся и будем греться!

Темное пятно не шевелилось. На кого смотрел хищник — сверху не понять.

— А я вот мерзну… Пойди, скажи своим, штоб оставили меня! Пойду пешком. Сила во мне есть — я дойду!.. Надо идти, а то замерзну до смерти… У меня ведь жена и Ягодка. Жена — хорошая. Доча — маленькая, теплая..

Волк заскулил опять. Невдалеке другие оставили один остов от лошади.

— Не пойму, о чем ты скулишь?..

Светояр отклонился спиной на жесткие ветки. «Яблонька, погрей мне спину… Сейчас пожую твоих веточек — может, дотяну до утра?.. Волки когда-то убегут к себе, и я побреду искать свой дом».

Мужик вспомнил, что не отдал плату за постой в Ростове… Но там остались шкуры и Синюшкин жеребец… Вспомнил Крутя — как он всегда молчал… Вспомнил Лесоока, который очень любил сидеть у костра и глядеть на того, кто ему нравился… «Племя у Лесоока большое, но вялое; у Крутя малое, но всегда в заботах… Сыз говорил, что Стреша лешака мечом убила. Вот это да!.. Глаза у Стреши черные… Глядят на меня сквозь лес… Я кладу руки на ее упругий стан… Черные красивые глаза смотрят на меня — не отворачиваются, не моргают, посылают тепло для моего сердца… А под кольчугой на моем сердце лежит холодный кусок серебра, и мне от его холода — не холодно… Што-то я скажу маме?..»

Волки покинули утром лесок — побежали домой. Понуро убрел и одинокий серый волчина. Остался качаться на ветвях лесной яблоньки большой мертвый человек…

Русичи в Холодном логе палили маленькую тепленку, грели малышей. Стреша стояла наверху ближнего к дому края овражища. Ожидала мужа. Срок вышел, а его нет и нет… Повернулась лицом к противоположному берегу глубоченной впадины, посмотрела вниз. От высоты и крутизны закружилась голова. Жизнь замерла: ничто в ней не движется — в ожидании чего-то… Кто-то должен подойти, и все стронется, и начнется новый путь — от сего назначенного места.

Земля разложилась там — ровно на два предела. На лесистых краях наклонившиеся к обрыву деревья смотрели друг на друга через пропасть. Возможно, еще семенами на ветках родителей-лесин, кустиками у подножий — они мешались в тесном кругу между собой и представить себе не могли, что раздастся когда-то стихия, разнесет их, друзей-подруг, братьев-сестер… Теперь прожили деревья длинные жизни, сами рассыпали вокруг себя семена, наплодили-нарождали по крутым склонам молодой поросли. И если б не холодный ручеек, резавший целое надвое, подмывавший рушившиеся, раздвигающиеся берега, скидывавший деревца в пропасть, — два края леса соединились бы сплошным — пусть и неровным — ковром в единое… Склоняясь ветвями через бездну, верно, просят дерева лесных богов вернуть обратно то благодатное время молодости своей и единства… Но не для того неизвестно откуда и неведомо когда пролегла тут звонкая стежка-дорожка… Что ж гадать и думать теперь? — Ручеек течет, и жизнь его также дорога лесу-батюшке. Он — тоже дитя леса: играющий — как судьба, говорливый — как людин, и холодный — как смерть… Сейчас он под снегом — примерз к тлу оврага. Но он есть, и даст о себе знать чуть позже…

Никто не мог сказать Стреше ничегошеньки. Ни слова о муже, ни о том, что надо двигаться дальше — или возвращаться…

Синюшка, молчавший все эти дни, вызвался сходить к домам. Никто не спорил, и он ушел. Вернувшись через два дня, сообщил, что никому не показывался, что ростовцы ушли, а Лесоока нигде не видно. Стреша одними лишь глазами спросила о главном.

— Светояра там нет…