– Не могу понять, что это.

– Может быть, тебе стоит передохнуть? Чужак отрицательно покачал головой:

– Нет. – Какое-то время он учащенно дышал, затем открыл глаза и посмотрел на Тарзаку. – По моей команде ты прижмешь колени к груди, так крепко, как только сможешь. Поняла?

– Да.

Чужак снова закрыл глаза. Спустя мгновение его указательный палец уперся в то же самое непонятное место. Он снова мысленно подобрался пальцами к воображаемой «петле» и наконец установил ее точное местонахождение. «Пройдя» по «петле», Чужак обнаружил в левой ее части искомый узел. Острожным движением он мысленно ухватился пальцами за кишку и несколько раз глубоко вздохнул.

– Давай! – приказал он гадалке.

Тарзака рывком подтянула колени к груди, зажимая руку Чужака между бедрами и животом. Тот выпятил нижнюю челюсть, состроил жуткую гримасу и рявкнул:

– Колени! Дальше!

– Не могу! – выкрикнула в ответ Тарзака.

Чужак почувствовал, как натяжение ослабло, и уловил легкое движение. Когда ноги гадалки ударились о землю, он остановился.

– Тарзака!

Взглянув на лицо Тарзаки, он понял, что та потеряла сознание.

– Черт побери, женщина! Очнись!

Дыхание со свистом вырывалось из его горла. Вытянув вперед правую руку, он просунул ее под колени Тарзаки, держа левую на прежнем месте. Подтянув их к ее груди, он всей тяжестью тела навалился на них.

Его пальцы возобновили прежнюю хватку, и он снова потянул их.

– Еще немного… чуть-чуть…

Он сделал несколько вдохов-выдохов, затем снова потянул, надавливая изо всей силы левым указательным пальцем на живот Тарзаки. Теперь из горла Чужака вырывались короткие слова, перемежавшиеся свистящими хрипами:

– Давай!.. Давай, черт побери!.. Ну давай!.. На шее и на висках юноши набухли жилы, лицо сделалось багрово-красным.

– Так… идет… идет! – прохрипел он.

Прежде чем успело замереть эхо его крика, Чужак без сознания упал лицом в грязь.

Все плывет. Все. Ноги парят в воздухе на у ровне головы, тело зависло параллельно земле. Вокруг царит хаос. Мама. Мама! Это я! Мама, это я, Джонджей!

Когда умрет последний слон… Все они молчали. Все. Поголовно. Черт побери это молчание! Черт побери этих слонов! Черт побери эту Рег! Рег! Рег!

Глаза Чужака открылись, и он понял, что лежит, устремив взгляд на ясное небо, окрашенное оранжевыми красками заката. Чужак приподнялся, сел и посмотрел на гадалку.

– Ну что? Как ты себя чувствуешь?

– Больно. Только боль другая, хорошая боль. Чужак снова посмотрел на небо:

– Уже день. Мы потратили на это целый день.

– Два дня. Ты проспал весь день и всю прошлую ночь.

Чужак вскочил на ноги. С губ его невольно сорвался стон недовольства. Затем он подошел к костру, присел возле него на корточки и вытянул правую руку над углями костра.

– Все еще горячо, – пробормотал он.

Подув на золу, Чужак воспламенил несколько угольев. Подобрав с земли обломок ветки, сгреб их в середину. Бросив на них еще несколько веток, подул на угли, и вскоре разгорелось пламя, осветив лицо юноши. Он огляделся по сторонам, заметил кувшин с вином и взял его в руки. Затем сделал глубокий глоток, чувствуя, как благодаря содержимому кувшина расслабляются зажатые в тисках боли голова и мускулы. Отпив из кувшина еще, Чужак уселся возле огня.

Тарзака встала, подошла к костру и села на землю прямо напротив человека, избавившего ее от боли.

– О чем ты сейчас думаешь? Чужак покачал головой:

– Ни о чем, – ответил он, сжимая в руках кувшин. – Мой друг из Мийры… – Он сделал короткую паузу. – Бывший друг. Он называет это полезным снадобьем. – Чужак почувствовал, что на глаза его готовы навернуться слезы. – Его зовут Мортифай, он ученик старого Мейнджа.

Он снова приложился к кувшину.

– Мортифай перестал быть твоим другом? Дно кувшина коснулось земли.

– У меня нет друзей! Те, кого я считал своими друзьями, отреклись от меня прежде, чем это сделали обитатели города. – Чужак ткнул пальцем себя в грудь. – Никто так и не заступился за меня. Никто не предложил помочь мне. Ха! Друзья!

Он снова отхлебнул из кувшина, после чего выпрямил ноги.

– Ага, вот и боль потихоньку уходит. Я поверить никогда не мог, что когда-нибудь испытаю такую усталость. Гадалка кивком головы выразила согласие.

– Ты славно потрудился, Чужак! – Она развязала мешок своего исцелителя, извлекла из него комок теста и тут же принялась лепить из него лепешки. Не сводя глаз с теста, она заговорила:

– Ты убил пятерых слонов. Кто же из друзей смог бы простить такое преступление?

Чужак по-прежнему не сводил глаз с огня.

– Они убили мою сестру. Я был прав, когда сделал это. Моей вины тут нет.

– А что бы подумала о случившемся твоя сестра? Если бы ты спросил ее об этом, что она ответила бы тебе?

Глаза Чужака расширились от ужаса. Он вскочил, задев кувшин, который в следующее мгновение разбился о камни.

– Черт тебя возьми! – крикнул Чужак, прижимая руки к вискам. Лицо его болезненно скривилось, из глаз заструились слезы. – Черт тебя побери, – прошептал он. – Собирайся. Мы уходим.

– Уже почти ночь.

– Собирайся! – Чужак поднял с земли свой мешок, направился к тому месту, где провела ночь Тарзака, и засунул в мешок свой наряд дрессировщика.

– Нам обоим необходим отдых, – обратилась к нему гадалка.

Чужак перебросил мешок через плечо и посмотрел на Тарзаку.

– Если ты идешь со мной, то поторопись. С этими словами Чужак зашагал в направлении горного склона, который должен был вывести их к Великой топи. Тарзака быстро собрала вещи и последовала за ним.

Крошка Вилл сидела на изгороди крааля, глядя на одинокую рощу деревьев, опушенных «волосами ангела», где покоилось в могиле тело Шайнера Пита. Она держала в руках стек из красного дерева, которым пользовались погонщики слонов, и меланхолично постукивала им то по одной, то по другой сандалии. «Волосы ангела» свисали с деревьев длинными завитками, лениво шевелящимися на полуденном солнце. Вокруг простиралось обширное пространство травы, выросшей там, где когда-то шумели леса, а теперь торчали лишь сгнившие пеньки – единственное, что осталось от леса, некогда окружавшего Мийру. Крошка Вилл подумала, что придет время, когда не останется даже этих пеньков.

За ее спиной раздался знакомый звук. Оглянувшись, Вилл увидела Рег, тащившую охапку сена, оставшуюся после утренней смены у Стендби. Через несколько минут появится и Янг Бигфут. Крошка Вилл вздохнула. Придется прождать еще два месяца, прежде чем она получит в свое распоряжение Рег. Крошка Вилл обернулась, чтобы еще раз взглянуть на рощу. Из гущи деревьев появилась какая-то фигура в одеянии дрессировщика слонов. Крошка Вилл нахмурилась и прикрыла глаза от лучей жгучего солнца. Это была Дортидиер – дочь Великого Вощеного и Дот Пот.

Крошка Вилл мотнула головой. Иногда она забывала о том, что отец Пита Шайнера также похоронен в этой же рощице вместе с Мейнджем, Пальчиками, Паки, Ковбоем, Клыком и многими другими.

Дортидиер скрылась из вида, где-то среди домов улицы, получившей название Мейндж-стрит, а Крошка Вилл направилась к роще. На полпути к подошве холма она обернулась и посмотрела в направлении города, на сарай, в котором, согласно ее указанию, группа дрессировщиков пыталась собрать воедино скелет слона по имени Гонзо. Из пяти слонов, по вине Джонджея сорвавшихся в пропасть, скелет Гонзо почти не получил повреждений. В один прекрасный день умрет и Рег. Тогда у дрессировщиков не останется ничего, кроме рисунков, сделанных рукой Мэй, скелета Гонзо и воспоминаний, которые они смогут передавать своим детям.

Постукивая стеком по ноге, Крошка Вилл спустилась вниз и вскоре оказалась у края рощи. Стоя в тени деревьев, она заметила человеческую фигуру. Кто-то в одежде погонщика сидел возле могилы Великого Вощеного.

– Дот? – окликнула Крошка Вилл. Женщина обернулась и, растянув губы в беззубой улыбке, произнесла: