— Может, мальчик вернется вампиром, — озвучил свою мыль Кинг и рассмеялся. — Берегись, Роланд, обед подан, и главное блюдо — это ты!

Нет, пожалуй, мальчик-вампир не годится. Тогда что? Новых идей не приходило, но Кинга это не смущало. Он знал, что идеи обязательно появятся. Скорее всего, в самый неожиданный момент, когда их не ждешь. Когда он будет кормить кошку, менять подгузник дочке или печально бродить в одиночестве, как написал Оден[98] в поэме о страдании.

Сегодня никаких страданий. Сегодня он чувствовал себя превосходно.

«Йя-я, просто зовите меня Тони-Тигр».

По радио «Маккойс» уступили место Трою Шонделлу,[99] который запел «Это время».

«Темная Башня», похоже, могла вылиться в интересную историю. Кинг подумал: «Может, когда мы вернемся с севера, мне стоит найти рукопись. И пролистать ее». А ведь неплохая идея.

КУПЛЕТ:

Commala — come — call

We hail the One who made us all

Who made the men and made the maids.

Who made the great and the small

ОТВЕТСТВИЕ:

Commala — come — call!

He made the great and small!

And yet how great the hand of fate

That rules us one and all.

Дону Каллагэну часто снилось возвращение в Америку. Обычно сны начинались с того, как он шагал под высоким небом пустыни, по которому плыли большие облака, бейсболисты называли их «ангелами», или лежал в своей кровати, в доме приходского священника в городе Джерусалемс-Лот, штат Мэн. И, независимо от того, куда забрасывал его сон, он испытывал огромное облегчение и желание сразу же помолиться. «О, спасибо Тебе, Господи. Спасибо Тебе, что раньше был сон, а теперь я наконец-то проснулся».

В том, что на этот раз все происходило наяву, сомнений не было никаких. В воздухе он совершил полный оборот вокруг оси и увидел, что Джейк проделал то же самое, находясь чуть впереди. Потерял одну из сандалий. Слышал, как тявкает Ыш и протестующе кричит Эдди. Слышал клаксоны такси, этот постоянный звуковой фон нью-йоркских улиц, и что-то еще: голос проповедника. Похоже, набравшего приличный темп. Еще не разогнавшегося на полную катушку, но уже точно включившего третью передачу.

Проскакивая Ненайденную дверь, Каллагэн лодыжкой задел косяк, и ногу, конечно же, прострелила жуткая боль. Потом лодыжка (и зона вокруг нее) онемела. Быстро-быстро перезвякивались колокольца, неизбежные спутники Прыжка, будто кто-то ошибся со скоростью вращения долгоиграющей пластинки, вместо 33 и 1/3 оборотов в минуту поставил 45. Сталкивающиеся потоки воздуха закружили его, и внезапно он уже вдыхал пропитанный бензином и выхлопными газами воздух Нью-Йорка, а не затхлый — Пещеры двери. На мгновение проповедников было двое. Сзади орал Хенчек: «Смотрите! Дверь открывается!» А тот, что находился впереди, ревел: «Скажи, ГОСПОДИ, брат, именно так, скажи ГОСПОДИ на Второй авеню!» «Опять близнецы», — успел подумать Каллагэн, времени для этого хватило, а потом дверь за спиной захлопнулась, и проповедник остался только один, тот, что призывал сказать «ГОСПОДИ» на Второй авеню. Каллагэн успел также услышать: «Добро пожаловать домой, сукин ты сын, добро пожаловать обратно в Америку», — и тут он приземлился.

Посадка получилось жесткой, его ладони и колени одновременно вошли в контакт с тротуаром. Джинсам в какой-то степени удалось защитить колени, хотя материя и порвалась, но вот с ладоней тротуар содрал добрый акр кожи. И Каллагэн слышал розу, поющую мощно и уверенно.

Перекатился на спину, посмотрел на небо, рыча от боли, подняв над собой кровоточащие, зудящие руки. Капля крови с левой упала на щеку, потекла по ней, как слеза.

— Откуда, мать твою, ты здесь взялся, друг мой? — спросил изумленный негр в сером рабочем комбинезоне. Похоже, стал единственным свидетелем столь драматичного возвращения Каллагэна в Америку. И теперь смотрел на лежащего на тротуаре человека широко раскрытыми глазами.

— Из Оза, — ответил Каллагэн и сел. Ладони словно кололи тысячи иголок, лодыжка напомнила о себе, снова и снова взрываясь болью. Частота взрывов в точности соответствовала ударам сердца. — Иди своей дорогой, приятель, проваливай отсюда. Я в порядке, так что шевели ногами.

— Как скажешь, брат. До скорого.

И мужчина в сером рабочем комбинезоне, как догадался Каллагэн, уборщик, возвращающийся домой по окончанию смены, продолжил свой путь. Бросил на Каллагэна последний взгляд, еще удивленный, но в котором уже читалось сомнение: а не привиделось ли все это ему, а потом обогнул маленькую толпу слушателей проповедника. И мгновением позже исчез из виду. Каллагэн встал, поднялся на ступеньку лестницы, ведущей к «Хаммаршельд-Плаза-2», огляделся в поисках Джейка. Не нашел. Обернулся, в надежде увидеть Ненайденную дверь, но она, понятное дело, исчезла.

— А теперь слушайте, друзья мои! Я говорю, Бог, я говорю, Бог любит нас, я хочу услышать от вас аллилуйя.

— Аллилуйя, — отозвался один из слушателей, но, похоже, не вкладывал в это слово душу.

— Я говорю, аминь, спасибо тебе, брат! А теперь слушайте, потому что для Америки пришло время ИСПЫТАНИЯ, и пока Америке НЕ УДАЕТСЯ его пройти! Этой стране нужна БОМБА, не новая водородная или нейтронная, а БОГ-БОМБА, можете вы сказать аллилуйя?

— Джейк! — крикнул Каллагэн. — Джейк, где ты? Джейк?

— Ыш! — голос Джейка, нет — крик. — Ыш, ОСТОРОЖНО!

Послышался громкий, отчаянный лай, который Каллагэн узнал бы, где угодно. Потом визг заблокированных колес. Рев автомобильного клаксона. И удар.

Каллагэн забыл про разбитую лодыжку и ободранные ладони. Обежал маленькую толпу, которую собрал проповедник (так уж вышло, что и проповедник замолчал на полуслове), и увидел Джейка, стоящего на Второй авеню, перед желтым такси, остановившимся буквально в дюйме от его ног. Из-под задних колес все еще поднимался синий дымок. А на асфальте остались черные следы. Рот водителя напоминал большую букву «О», лицо от ужаса стало белым, как мел. Ыш припал к асфальту между ног Джейка. Каллагэн видел, что ушастик-путаник для этого мира — существо инородное, но определенно цел и невредим.

Удар повторился, потом еще и еще. Это Джейк барабанил кулаком по капоту автомобиля.

— Говнюк! — кричал Джейк на таксиста, который так и сидел с открытым ртом. Ба-бах! — Почему не… — ба-бах! — …смотришь… — БА-БАХ! — куда ты, твою мать, ЕДЕШЬ! — БАХ-БА-БАХ!

— Выдай ему на полную катушку, малыш! — крикнул кто-то с другой стороны улицы, где собрались десятка три человек, чтобы насладиться бесплатным представлением. Дверь такси открылась. Из кабины вылез высоченный мужчина в джинсах, куртке и огромных кроссовках. С феской на голове, которая зрительно еще больше увеличивала немалый рост таксиста. Каллагэн предположил, что и без фески в нем никак не меньше шести с половиной футов. И теперь этот великан, с лицом, заросшим бородой, мрачно смотрел на Джейка. Сердце у Каллагэна упало, но он поспешил к зоне намечающихся боевых действий, не осознавая, что одна его нога — босая, и при каждом шаге шлепает по мостовой. В том же направлении двинулся и проповедник. А в затылок такси, остановившемуся на средней полосе, пристроился другой водитель, который думал только о том, как реализовать собственные планы на вечер. Поэтому задержка злила его, вот он обеими руками и надавил на клаксон, а потом, когда автомобильный гудок стих, высунулся из окна и заорал: «Шевелись, Абдул! Ты перегородил дорогу!»

Джейк не обратил ни малейшего внимания ни на гудок, ни на крик. Он просто обезумел от ярости. На этот раз он обрушил на капот оба кулака, как Ретсо Риццо в «Полуночном ковбое» — БА-БАХ!

— Ты чуть не задавил моего друга, говнюк. Ты хоть когда-нибудь СМОТРИШЬ… — БА-БАХ, — куда ты ЕДЕШЬ?