«Шарновски, тебе нужно будет выброситься с парашютом над летным полем».

Я абсолютно не имею понятия, на что моя машина похожа с земли и как дыры в крыльях повлияют на ее аэродинамику при посадке. Сейчас следует по возможности избежать лишних жертв.

«Я не буду прыгать. У вас все получится», отвечает он своим обычным голосом. Что на это можно ответить?

Аэродром прямо под нами. Я смотрю на него новыми глазами. И вид у него какой-то домашний. Здесь мой самолет мог бы отдохнуть. Здесь мои товарищи, знакомые лица. Где-то там внизу висит мой китель. В кармане – последнее письмо, полученное из дома. Что в нем написала мама? Нужно было читать внимательнее!

Эскадрилья, похоже, на построении. Может быть, получают задание на следующий вылет? В таком случае мы должны поторопиться. Вот все уставились на наш самолет и разбегаются, чтобы освободить мне полосу. Я готовлюсь сесть и снижаю скорость насколько это возможно. Наконец-то приземление! Мой самолет еще долго несется по земле. Кто-то бежит рядом с нами последнюю сотню метров. Я вылезаю из самолета, за мной спускается Шарновски с безразличным видом. Вот коллеги окружили нас и хлопают по спинам. Я торопливо прокладываю себе путь через толпу встречающих и рапортую командиру: «Пилот Рудель вернулся с задания. Особый инцидент – контакт с землей в районе цели – самолет временно к полету не пригоден».

Стин пожимает нам руки, на его лице – улыбка. Затем он идет в штабную палатку. Конечно же, мы должны повторить свою историю всем остальным. Они рассказывают, как построились для того, чтобы услышать краткую поминальную речь командира. «Пилот-офицер Рудель и его экипаж попытались выполнить невозможное. Они атаковали цель, спикировав на нее через грозу, и смерть настигла их». Он только-только наполнил воздухом легкие, чтобы начать новое предложение, когда наш поврежденный Ю-87 появился над аэродромом. Стин побледнел от волнения и быстро распустил строй. Даже сейчас в палатке он отказывается поверить, что я не просто спикировал в бурю, а был поглощен чернотой, потому что летел слишком близко к его самолету в тот момент, когда он начал делать разворот.

«Я уверяю вас, это было не нарочно».

«Ерунда! Именно этого от вас и можно было ожидать. Вы намеренно остались, чтобы атаковать станцию».

«Вы меня переоцениваете».

«Будущее докажет, что я был прав. Мы сейчас опять вылетаем».

Часом позже я лечу рядом с ним в другом самолете на бомбежку целей в Лужском секторе. Вечером я снимаю внутренне напряжение и физическую усталость в игре. После этого я делаю нечто чрезвычайно важное: сплю как убитый.

На следующее утро наша цель – Новгород, где большой мост через Волхов рухнул под нашими бомбами. Пока еще не слишком поздно, Советы пытаются перевести как можно больше людей и имущества через Волхов и Ловать, которая впадает в озеро Ильмень с юга. Поэтому мы должны продолжать атаки на мосты. Их уничтожение откладывает переправу, но не надолго, мы понимаем это очень быстро. Рядом быстро строятся понтонные мосты: Советы упорно залатывают ущерб, который мы им нанесли.

Эти постоянные полеты приносят с собой симптомы усталости, иногда с обескураживающими результатами. Командир очень быстро их замечает. Во избежание ошибок оперативные приказы из полка, которые передаются по телефону в полночь или даже позднее должны прослушиваться и записываться Стином и мной одновременно. В некоторых случаях утром начинается непонимание, за которое, как каждый из нас убежден, остальные бранят именно его. Причина этого – только действительно всеобщее истощение сил.

Командир и я должны совместно прослушать полуночные инструкции из штаба авиаполка. Однажды в штабной палатке звонит телефон. Командир полка на проводе.

«Стин, встречаемся с истребителями эскорта в 5 утра над Батайским».

Точное место очень важно. Мы ищем его на карте с помощью карманного фонарика, но не находим никакого Батайского. Без подсказки мы не можем догадаться, где это место находится. Наша отчаяние так же велико, как и Россия. Наконец Стин говорит: «Прошу прощения, господин полковник. Я не могу найти это место на карте».

Тотчас же сердитый голос командира полка пронзительно лает с берлинским акцентом: «Что!? Называете себя командиром эскадрильи и не знаете, где находится какое-то Батайское!».

«Господин полковник, пожалуйста, дайте мне координаты», говорит Стин.

Продолжительное молчание, которое тянется до бесконечности. Затем неожиданно: «Будь я проклят, если я сам знаю, где это место, но я вам даю Пекруна. Он знает, где это».

Его адъютант затем тихо объясняет точное положение крохотной деревушки на болотах. Своеобразный парень наш полковник. Когда он сердит или хочет быть особенно дружелюбным, он говорит как типичный берлинец. Там где речь идет о дисциплине и системе, наш полк многим ему обязан.

Эпицентр борьбы все больше смещается на север. 30 сентября 1941 нас посылают в Тырково, к югу от Луги, на северный сектор Восточного фронта. Мы летаем каждый день над районом Ленинграда, где армия начала наступление с запада и с юга. Географическое положение этого города, расположенного между Финским заливом и Ладожским озером, дает защитникам большие преимущества, поскольку возможных направлений для атаки очень немного. Некоторое время наступление идет медленно. Возникает впечатление, что мы просто топчемся на месте.

16 сентября лейтенант Стин вызывает нас на совещание. Он объясняет военную ситуацию и рассказывает нам, что одной из трудностей, сдерживающей дальнейшее наступление наших армий является присутствие русского флота, который курсирует вдоль побережья на определенном расстоянии от берега и вмешивается в ход сражений с помощью мощных морских орудий. Русский флот базируется в Кронштадте, на острове с тем же названием в Финском заливе. Это самая крупная военно-морская база СССР. Приблизительно в 20 км к востоку от Кронштадта находится Ленинград, к югу – порты Ораниенбаум и Петергоф. Вокруг этих двух городов, на полосе побережья длиной в 10 км скопились очень крупные силы противника. Нам приказано очень точно отметить позиции наших войск на картах, чтобы убедится в том, что мы способны узнать наш собственный передний край. Когда Стин придает другой поворот беседе, мы начинаем понимать, что именно эти концентрации войск будут нашими целями. Он возвращается к русскому флоту и объясняет, что наибольшую озабоченность вызывают два русских линейных корабля, «Марат» и Октябрьская революция". Оба этих судна имеют водоизмещение по 23000 тонн. В дополнение к ним, есть также четыре или пять крейсеров, а также ряд эсминцев. Корабли постоянно меняют свои позиции в соответствии с тем, какие сектора на материке требуют поддержки их опустошающим и точным огнем.

Тем не менее, линкоры, как правило, ходят взад-вперед только в глубоководном канале между Кронштадтом и Ленинградом. Наша эскадрилья только что получила приказы атаковать русский флот в Финском заливе. Для этой операции нельзя использовать обычные бомбардировщики и обычные авиабомбы, особенно в условиях сильного зенитного огня. Стин говорит нам, что ожидается прибытие тонных бомб, оснащенных специальными детонаторами. Бомбы с обычными детонаторами взорвутся без всякого эффекта на бронированной верхней палубе, и хотя взрыв, несомненно, повредит надстройки, судно останется на плаву. Мы не можем ожидать, что прикончим двух этих левиафанов, если только не используем бомбы замедленного действия, которые пробьют палубу без детонации и взорвутся глубоко внизу в корпусе судна.

Несколько дней спустя в ненастную погоду мы внезапно получаем приказ атаковать линкор «Марат», ведущий огонь по нашим позициям, он только что был обнаружен самолетом-разведчиком. Погода испортилась вплоть до самого Красногвардейска в 30 км к югу от Ленинграда. Плотность облачного покрова над Финским заливом составляет семь десятых. Нижняя кромка находится на высоте 800 метров. Это будет означать полет через двухкилометровый слой облаков. Весь полк поднимается в воздух и берет курс на север. Сегодня у нас насчитывается 30 самолетов, согласно штатному расписанию мы должны иметь 80 машин, но цифры не всегда являются решающим фактором. К сожалению, тонные бомбы еще не прибыли. Поскольку наши одномоторные «Штуки» не могут летать вслепую, ведущий должен полагаться на помощь всего двух приборов: индикатора крена и датчика вертикальной скорости. Остальные держат строй, прижимаясь друг к другу так чтобы можно было видеть крыло соседа. Если лететь в густых, темных облаках, никогда нельзя держать интервал между концами крыльев больше чем 3-4 метра. Если он больше, то мы рискуем потерять соседа навсегда и протаранить идущий следом самолет. Эта мысль всегда вызывает ужас! При такой погоде безопасность всего полка в высочайшей степени зависит от того, как ведущий летит про приборам.