— Я был пьян тобой. Десять лет прошло с тех пор как… До тебя я не прикасался к ни к одной женщине. С тех пор, как одел белое. Я не знал любви, до сих пор… Я боюсь.

— Что же так напугало моего белого рыцаря?

— Я боюсь за свою честь, — ответил он. — И за твою.

— Со своей честью я могу справиться сама. — Она прикоснулась пальцем к своей груди, медленно обводя им вокруг соска. — Как и со своим удовольствием, если придется. Я взрослая женщина.

Так и было, вне всякого сомнения. Видеть ее здесь, лежащей на перине, улыбающейся порочной улыбкой, играющей со своей грудью… есть ли еще на свете женщины с такими большими сосками или столь чувствительными? Он едва мог сдерживать себя, глядя на них, без того, чтобы не броситься на них, взять в рот и сосать, пока они не станут твердыми, влажными и лоснящимися…

Он отвернулся. Его одежда была свалена на ковре. Рыцарь наклонился, чтобы ее подобрать.

— У тебя дрожат руки. — Заметила она. — Думаю, им очень хочется меня приласкать. Может вам не следует так рваться собирать одежду, сир? Я предпочитаю видеть тебя в естественном виде. В постели, раздетого. Мы — сама естественность: мужчина и женщина, любовники, единая плоть, близки как только могут быть двое людей. Я предпочитаю оставаться женщиной из плоти и крови, чем из шелка и брильянтов. А ты… ты — это не твой белый плащ, сир.

— Нет. — Ответил сир Арис. — Я и есть мой плащ. И это должно прекратиться, для твоей же пользы, как и для моей. Если нас увидят…

— Мужчины решат, что тебе повезло.

— Мужчины решат, что я клятвопреступник. Что если кто-то направится к твоему отцу и расскажет ему, как я тебя опозорил?

— Мой отец может быть кем угодно, но никто на свете не скажет, что он глупец. Моя невинность досталась бастарду из Божьей Благодати, когда нам обоим было по четырнадцать. И знаешь, что сказал мой отец, когда об этом узнал? — Она подхватила простыню и натянула ее до подбородка, чтобы скрыть наготу. — Ни-че-го. Мой отец отлично преуспел в ничего не делании. Он называет это раздумьями. Скажи мне честно, сир, какой именно позор тебя беспокоит мой или твой?

— Оба. — Ее упрек жалил больно. — Вот почему это должно быть в последний раз.

— Ты уже говорил это раньше.

«Говорил, и подразумевал это тоже. Но я слаб, иначе я бы не был здесь». — Он не смог бы сказать ей подобное, он чувствовал, она была из тех женщин, что презирают любой вид слабости. — «Она взяла больше от дяди, чем от отца». — Он отвернулся и нашел свою разорванную тунику на стуле. Снимая с него одежду, она порвала ткань.

— Пропала вещь. — Пожаловался он. — Как я теперь ее надену?

— Задом наперед. — Предложила она. — Когда ты наденешь верхнюю одежду, никто и не заметит, что нижняя порвана. Может, твоя малютка-принцесса зашьет ее для тебя. Или мне прислать в Водяные Сады новую тунику?

— Не надо подарков. — Они только привлекают внимание. Он расправил тунику и надел ее через голову. Задом наперед. Шелк холодил кожу, хотя в тех местах, где были царапины он прилип к спине. По крайней мере, она сгодится, чтобы добраться до дворца. — Все, что мне нужно — это закончить это… это…

— Разве это благородно? Ты меня обижаешь. Я начинаю думать, что все твои слова о любви были ложью.

«Я бы никогда не смог тебе солгать». — Сир Арис почувствовал, словно она дала ему пощечину.

— Ради чего еще я бы предал свою честь, как не ради любви? Когда я с тобой… я… я думаю, что ты — это единственное, что мне нужно на свете, но…

— Слова — пустой звук. Если ты любишь меня, не оставляй меня.

— Я принес клятвы…

— … не жениться и не иметь детей. Что ж, я выпила лунный чай, и ты знаешь, что не сможешь на мне жениться. — Она улыбнулась. — Хотя меня можно убедить оставить тебя моим любовником.

— Ты меня дразнишь.

— Может чуть-чуть. Ты решил, что ты единственный Королевский гвардеец, который влюбился в женщину?

— Всегда были мужчины которым было легче дать клятву, чем ее сдержать. — Признал он. Сир Борос Блаунт не чурается Шелковой Улицы, и сир Престон Гринфильд имел обыкновение хаживать в дом драпировщика, когда тот уходил по делам, но Арис не желал позорить братьев, рассказывая об их грехах. — Сира Терренса Тойне застали в постели со своей царственной госпожой, — вместо этого ответил он. — То была любовь, он в этом поклялся, но она стоила им обоим жизни, и привела к падению его рода и гибели лучших рыцарей из когда-либо живших на свете.

— Да, а что на счет Лукамора Здорового, у которого было три жены и шестнадцать детей? Меня всегда забавляла эта история.

— Истина не столь забавна. При жизни его никогда не звали Лукомором Здоровым. Его имя сир Лукомор Сильный, и вся его жизнь была ложью. Когда открылось его преступление, его кастрировали собственные братья по принесенным обетам, а прежний король отправил его на Стену. Эти шестнадцать детишек остались сиротами. Он не был истинным рыцарем, так же как и Терренс Тойне…

— А Драконий Рыцарь? — Она отпихнула простыню и спустила ноги на пол. — Ты говорил, что он — благороднейший рыцарь на свете, а он уложил в постель свою королеву и сделал ей ребенка.

— Я в это не верю. — Оскорбившись, ответил он. — Истории про измену принца Эйемона с королевой Нейерис всего лишь выдумка, ложь, которую распустил его брат, для того, чтобы передать свое наследство бастарду, а не родному сыну. Эйегона не зря прозвали Недостойным. — Он нашарил свой пояс с ножнами и застегнул его на талии. И хотя он странно смотрелся на шелковой дорнийской тунике, знакомая тяжесть меча и кинжала напомнила ему, кем и чем он является.

— Я не желаю остаться в памяти сиром Арисом Недостойным. — Я не запятнаю свой плащ.

— Да, — ответила она. — Такой красивый плащ. Но ты забыл, у моего двоюродного деда был точно такой же. Он умер, когда я была ребенком, но я его помню. Он был высокий как башня, и щекотал меня, пока я не теряла способность дышать от смеха.

— Я не имел чести знать принца Левина. — Ответил сир Арис. — Но все сходятся на том, что он был великим рыцарем.

— У великого рыцаря была любовница. Она теперь уже старуха, но люди говорят, что в дни молодости она была редкостной красавицей.

«Принц Левин?» — Эту историю сир Арис не слышал. Новость его шокировала. Измена Терренса Тойне и обман Лукомора Здорового значились в Белой Книге, но там не было ни слова о женщине принца Левина.

— Мой дядя всегда повторял: чего стоит мужчина определяется по мечу в руке, а не по тому, что между ног. — Продолжила она. — Поэтому избавь меня от разговоров о чистоте плаща. Ты бесчестишь не нашу любовь, а чудовищ, которым служишь и скотов, которых называешь своими братьями.

Удар был нанесен почти в сердце.

— Роберт не был чудовищем.

— Он взошел на трон по детским трупам, — парировала она, — хотя заверяю тебя, он не сравнится с Джоффри.

Джоффри. Он был симпатичным мальчиком, высоким и стройным для своего возраста, но это все, что можно было сказать о нем хорошего. Сир Арис все еще со стыдом вспоминал то время, когда он избивал по его приказу эту бедную девочку — Сансу. Когда Тирион выбрал его для сопровождения Мирцеллы в Дорн, он в благодарность поставил Воину свечу.

— Джоффри — мертв. Отравлен Бесом. — Никогда бы не подумал, что карлик способен на подобную гнусность. — Теперь король — Томмен, а он не такой как брат.

— Но он и не такой, как его сестра.

Это верно. Томмен добрый мальчик, всегда пытавшийся поступать правильно, но когда сир Арис видел его в последний раз, он стоял в слезах на причале. Мирцелла же не пролила ни слезинки, хотя именно она оставляла дом и свое сердце, чтобы скрепить союз своим браком. Правда в том, что сестра была смелее брата, умнее и более уверенной в себе. У нее был живой ум, а манеры более отточены. Ничто не могло привести ее в уныние, даже Джоффри. — «На самом деле, женщины всегда оказываются сильнее нас». — Он подумал не только о Мирцелле, но и о ее матери, о своей, о Королеве Шипов, любовнице Красного Змея, смертельно опасных Песчаных Змейках. И, прежде всего, о принцессе Арианне Мартелл. — Я не стану утверждать, что ты не права. — Голос прозвучал хрипло.