Эйрин прыгнул на него сверху, стремясь затоптать. Ощущение было такое, словно Лайам попал под копыта скачущего тяжеловоза. Большая часть веса древнего Присциана пришлась на правое бедро Лайама. Раздался негромкий треск. Лайам содрогнулся – он знал этот звук, так ломается кость! Эйрин раз-другой резко двинул ему по почкам, и у Лайама перехватило дыхание. Он уткнулся подбородком в каменный пол и выронил камень.

Дышать Лайам не мог. Он извернулся в ногах упыря – это был акт непроизвольного сопротивления, а не прием боя. Эйрин покачнулся и вновь перенес вес на многострадальное бедро Лайама – сломанная кость подалась. Боль пронзила все тело Лайама – погрузилась в ступни, вонзилась в затылок и скрючила пальцы руки, в отчаянии протянутой к камню. Белый кристалл – сияющая звезда – лежал чересчур далеко. Но Лайам невероятным усилием потянулся, дернул за золотую цепочку и подтащил камень к себе.

Когда сверкающая цепочка коснулась руки Лайама, в него словно влились новые силы, он полной грудью вдохнул и перевалился на бок, не слыша собственных воплей, не ощущая приливов боли, продолжавших терзать его ногу. Взмах руки, и камень взлетел. Лайаму показалось, что сияющая звезда воспарила по собственной воле и понеслась прямо к Эйрину – к чудовищному, иссушенному временем костлявому существу, вознамерившемуся ударами кованых каблуков раскроить поверженному противнику череп.

Пока камень летел, Лайам все смотрел в оскаленное лицо Эйрина Присциана, и красные искры, жутко посверкивающие в глубинах бездонных глазниц, его почему-то уже не пугали.

А потом камень смял Присциана, и ослепительно яркая вспышка света лишила Лайама зрения, а затем и сознания.

Последним из того, что он слышал, был отчаянный крик. Но кто кричал и почему, Лайам уже не сумел бы ответить.

Ему снился сон – долгое, свернутое замысловатой спиралью видение, которое превращалось то в жуткий кошмар, то в беспорядочную путаницу самых невероятных событий. Его несло по этой спирали, беспомощного, но поразительно равнодушного ко всему, что творится и с ним, и вокруг. В Лайама словно въелась эта странная отчужденность – для него ровным счетом ничего не значили и жгучие ласки графини Пинеллы, и похороны отца. Хотя он сам открыл саркофаг Эйрина Присциана и положил туда старшего Ренфорда, а потом долго смотрел, как Эйрин – сплетение высохших прутьев – корчится в погребальном костре… Потом Эйрин сидел рядом с Лайамом во дворе какого-то храма, вырывая страницы из книг, сминая их и разбрасывая во все стороны пылающие шары, ибо бумага в его руках загоралась… Потом Лайам видел во сне Грантайре… Потом он куда-то долго карабкался. На фоне черной завесы туч вдруг возник Окхэм, он яростно бил Лайама ногами по голове, а потом завеса пропала, и Лайам оказался над морем – он летел с пугающей скоростью, описывая большие круги над водой… Его ноги горели, а Лайам только недоуменно охлопывал их ладонями, пытаясь сбить пламя… Потом он шел в дождливую ночь через лес, и с ним была госпожа Присциан. Они укрылись в заброшенном доме с каменными фигурами, и госпоже Присциан все эти люди были знакомы, но едва Лайам прикасался к какому-нибудь изваянию, как оно рассыпалось в прах. В руках его оставалась лишь горсточка пыли, да и та утекала сквозь пальцы.

Снились Лайаму и более мирные вещи – он подолгу сидел у моря на солнышке, и временами компанию ему составлял Фануил. Как-то к нему опять подсела и графиня Пинелла, они целовались, но Лайам делал это лениво и никакого удовольствия не получил.

Потом Лайаму снова привиделся Эйрин – он нависал над саркофагом первого Присциана, стоя на четвереньках, и что-то пытался сказать. Лайама уже не пугал замогильный, похожий на кашель шепот, но подходить ближе ему не хотелось, хотя Эйрин длинным скрюченным пальцем пытался его подманить.

Потом появилась Грантайре, она склонилась над Лайамом и подложила руку ему под щеку. Ладонь ее была прохладной и мягкой – гораздо лучше подушки. Лайам прижался к ней, закрыл глаза и заснул.

И спал уже без каких-либо сновидений.

Когда Лайам проснулся и сообразил, что проснулся, он тут же открыл глаза. И обнаружил, что лежит на незнакомой кровати, впрочем более мягкой, чем его диванчик в библиотеке, и это было приятно. Теплые солнечные лучи согревали руки Лайама, брошенные поверх одеяла. Правая нога побаливала, но не так чтобы очень.

Лайам снова закрыл глаза, вставать ему не хотелось. Это мягкое ложе было слишком уютным, зачем же его покидать? Даже скрежет маленьких коготков где-то поблизости не стряхнул с него сонного оцепенения. Но когда на кровать плюхнулось что-то небольшое, но довольно увесистое, Лайам испустил досадливый стон и заставил себя приподнять веки.

Это был Фануил, он смотрел прямо на Лайама. Дракончик мелко дрожал и пошатывался.

«Ты проснулся?»

– Да, ненадолго, – пробормотал Лайам и протянул руку, чтобы погладить уродца. Фануил упал, где стоял, и привалился к боку хозяина.

Лайам обвел взглядом комнату. Нет, в ней ему определенно не доводилось бывать. Здесь имелось окно, но сквозь него виднелось лишь голубое небо. Кажется, его притащили в дом госпожи Присциан. Лайам порадовался этому обстоятельству, затратив последние силы, и снова прикрыл глаза. Под его ладонью мягко вздымались кожистые чешуйки. Частое, ритмичное дыхание дракончика убаюкало Лайама, и он снова заснул.

Когда он очнулся опять, голова его была почти ясной. Комнату заливал лунный свет. Лайам пошевелился, пытаясь встать, но внезапно ощутил боль в правой ноге и снова упал на подушки.

Фануил встрепенулся и поднял голову. Лунный свет посеребрил его черную чешую, но узкая мордочка так и осталась темной.

« Ты проснулся?»

– Кажется, да, – прошептал Лайам. – Мы в доме госпожи Присциан?

«Да».

– Долго я здесь лежу?

«Пятый день».

Лайам сладко зевнул и заложил руки за голову.

«Магесса Грантайре уехала» . Лайам вздрогнул и привстал на локтях.

– Как уехала? Когда? Отвечай же!

«Сегодня утром. Когда удостоверилась, что с тобой все в порядке».

– А куда?

«Она не сказала. У госпожи Присциан есть письмо для тебя. Магесса Грантайре ухаживала за тобой все это время. Эдил приходил тоже и ей помогал».

От неудобной позы у Лайама затекла шея. Он откинул голову на подушки и уставился в потолок.

– Что со мной?

«У тебя сломана нога».

– Это я знаю.

Лайам чувствовал, как лубки, удерживающие сломанную кость в правильном положении, врезаются в кожу. Ниже лубков ноги он не ощущал. Наверное, она занемела.

– А почему я так долго не приходил в себя? Дракончик ответил несколько неуверенно: «Эйрин… он разлетелся в мелкую пыль… а ты… ты был прямо под ним. Магесса Грантайре сказала, что на тебя повлияла магия. Ну, словно… словно бы обожгла…»

– И что же? Теперь я урод? Кошмарное существо, не похожее на человека? Чудовище, от которого все будут шарахаться в разные стороны?

«Нет, ты не урод!» Фануил, как и всегда, не оценил шутки. Лайам усмехнулся, закрывая глаза. Голова дракончика тоже сама собой опустилась.

Они снова заснули.

В третий раз он пробудился, когда в комнату вошел Геллус – с кувшином для умывания и полотенцем.

– Господин Ренфорд, вы снова с нами!

– Да, и я страшно этому рад, – сказал Лайам и улыбнулся. Он сумел самостоятельно сесть, не потревожив больную ногу.

Слуга приподнял кувшин.

– Я пришел вас помыть. На этот счет магесса Грантайре оставила четкие указания.

– Думаю, я сумею умыться и сам. – Лайам оглядел себя, отметив, что для человека, провалявшегося в постели пять суток, он выглядит поразительно чистым. Льняное белье, приятно холодившее кожу, было свежим, а постель никаких лазаретных запахов не источала. Лайам покраснел, прикинув, какого рода заботы легли на плечи тех, кто взялся за ним ухаживать, но, глянув на старину Геллуса, успокоился.