Так вот: видения Дунина подсознания сплошь состояли из сменяющихся панорам какой-то космической катастрофы, видимо, призванной уравновесить чудесное, не иначе, спасение брата. Похоже, сорвавшаяся галактика напропалую несется в оглушительно нарастающей тишине среди таких же громадных и настолько непостижимых сущностей, что не имеют словесного обозначения. Одна не успевает посторониться, и все сминается в гигантских гравитационных полях, а рваные осколки и клубки пронизывают друг дружку, образуя хаос возмездия, который не может умерить даже каменный холод положенной на лоб Никаноровой десницы. Научную терминологию кратковременной горячки следует целиком оставить на совести Никанора, погнавшегося за блеском изложения... Впрочем, все годится при описании бреда. Почти без проблеска провалявшись дольше полудня, Дуня очнулась лишь с незначительным запозданием против поставленного матерью срока. Все уже ждали, в полном сборе, мать в приножье постели, и сам Финогеич, не полностью оправившийся от очередной оказии, счел своим долгом в качестве бывшего моряка хоть мельком показаться на палубе. Они просительно глядели на Дуню, целый мир смотрел теперь на нее одну... Значит, самое время было приниматься за дело, если не раздумала. Едва спустила ноги на пол, ни следа не осталось от недавнего беспамятства, потому что одержимость задуманного безрассудства оттеснила лихорадку физического нездоровья. Из опасенья неосторожным дыханием угасить затеплившуюся вновь надежду старики не дознались у дочки, чей там зажат в кулачке у ней еле отысканный адресок. Кстати, чистой случайностью объяснялось, что по возвращении из Химок полгода назад, когда писала ангелу свое гневное на семи страничках письмецо, так и не отосланное, заодно не разорвала потом и драгоценный бумажный лоскуток, а зачем-то засунула подальше, чтоб не попадался на глаза. В том и состоял предстоящий подвиг, чтобы простить земному Дымкову его измену, прежде всего – гадкие фокусы на потеху чужой, нарядной и недоброй дамы, без чего немыслимо было просить у него заступничества за брата. Показательно для создавшейся обстановки, как быстро под влиянием необходимости детское презренье выродилось в обыкновенную обиду, чтобы в свою очередь через стадию досады смениться жалостью. В самом деле, было бы жестоко винить разиню, маховым колесом жизни втянутого в легкомысленные приключения, о которых просто не желала знать. Все же из страха застать на месте нежелательную посетительницу Дуня решила взять с собой Никанора для предварительной разведки. И опять долгую минуту, не справляясь о характере задуманного геройства, все глядели на Дуняшку с таким красноречивым, скорбь с лестью пополам, униженным выжиданием, что нестерпимо становилось оставаться дома. И так как по нынешнему просвещению смехотворно было бы верить в ангелов, значит, подразумевался иной какой-то покровитель, страшный, могущественный, которому приглянулась лоскутовская дочка: бледненькие-то поди слаще на балованный вкус. Оттого и бормотали с фальшивым умилением, чтобы на ушко замолвила кому надо словцо за Вадимушку, который воробья в жизни не обидел, а коли сбрехнул в компании неположенное, так по дурости молодой, нежели корысти. Короче, сознание туманилось и холодок бежал по спине при мысли – на что они заранее соглашались, лишь бы предотвратила братнее кровопролитие, благо на краю бездны исторической жизнь порою ценится дороже чести. Так и подталкивали к порогу взглядами – кроме Никанора, стоящего поодаль с опущенной головой. Поверенному всех тайн своей подружки, ему с самого начала понятно было происхождение ее терзаний, но и на личном опыте убедясь в серьезности событий, куда вовлекся помимо воли, он не разделял Дуниных расчетов повлиять чудом на политику. Никаноровы догадки подтвердились тотчас по выходе за ворота, когда выяснилась фантастичность затеянной ими вылазки за счастьем.

Сомнения начались уже на трамвайной остановке. Заметно подзатихшая в последний месяц сенсация аттракциона Бамба могла объясняться и дымковским отъездом на заграничные гастроли, о чем давно поговаривали в столице. Но и в лучшем случае артисту высшего разряда могли предоставить новую благоустроенную квартиру, так что целесообразней было, прежде чем тащиться к нему в Подмосковье, навести возможные справки в городе относительно нынешнего дымковского местожительства. Из цирка же, куда бросилась в первую очередь, их направили в главное, с длиннейшим названием учреждение, где ввиду особой секретности потребных сведений выяснялась неизбежность обращения в отдел кадров, занимавшийся центральным, по всему ведомству, учетом служебного, а также исполнительского персонала. Оказалось, для означенного дела отведено целое крыло смежного здания со своим собственным отделом пропусков, так что лишь после обязательного блуждания по канцеляриям и коридорам с зарешеченными окошками незадачливые молодые люди попали наконец в загадочный уголок под лестницей, где неподкупного облика товарищ в глухом кителе уже поджидал вошедших – зачем им это надо? Похоже, опыт предшествующей работы заставлял его усомниться в самой реальности подозрительной пары. Выслушав сбивчивые, вперебой, пожелания навестить затерявшегося приятеля, чуть ли не земляка, начальник вместо ответа затребовал у Никанора удостоверительный документ и, постукивая в голый стол карандашом, сличал фотоснимок с оригиналом, несмотря на кое-какие неповторимые приметы в его лице. Пока путем фильтрации и выверки на просвет выяснились классовые обстоятельства владельца, Дуня с замиранием сердца ждала момента, когда примутся за ее подноготную лишенки. Недослушав истории морячка, ставшего могильщиком, начальник дважды удалялся по срочному делу, оба раза – с наказом не отлучаться, хотя все равно выйти оттуда без отметки на пропуске смертному было нельзя. Вернувшись, он собирался продолжить развлечение допроса, если бы не срочный вызов в инстанцию. Когда старо-федосеевские искатели с пустыми руками вышли наружу, был уже на исходе короткий осенний денек. Зато оттуда до прежней дымковской квартиры ехать было прямым трамваем, без единой пересадки.

Подмосковный поселок, куда прибыли на исходе дня, доживал свои последние сроки. Каменные корпуса циклопической стройки по ту сторону железнодорожного полотна так и грозились шагнуть на эту, уцелевшую от прошлого века деревянную ветошь с резными наличниками и флюгерами на шпилях: сама так и просилась на дрова. Но странно покоряла взор смиренная, прощальным багрецом подсвеченная красота нищеты, так и просившаяся на кисть живописца. Вдобавок посреди, и по тому морю синему, Дунюшке на поклон, плыл кораблик с оранжевым парусом, целиком из кленового листа... Но какие только шалости да спирали по воде ни выделывал ради нее баловной ветришко к вечеру, она ему не улыбалась даже. В довершение бед, по жердочке в одном месте переходя голубую пучину, зачерпнула воды невзначай, так и ходила потом с мокрыми ногами.

Указанное в записке строение помещалось на тесной улочке с палисадниками в обрез на яблоньку с сиренькой. Рябая, с плоским лицом баба-гора выглянула на крыльцо унять осатанелого пса на цепи. Заодно сняв с веревки просохшее белье, она повела посетительницу в дом. Тотчас мелкая ребятня отовсюду метнулась им под ноги, но серия пинков и затрещин сообразно вине и возрасту мигом восстановила порядок. Непонятно, как они размещались там в такой тесноте. В левой каморке, к вечеринке видно, накручивала кудри перед зеркалом крупнотелая, под стать матери, полуодетая дочка, а сквозь закрытую дверь справа бренчала неопытная гитара – чья-то из старшего поколения, не мужа, который за фанерной перегородкой по соседству храпел на пару с продавленной радиотарелкой. Словом, по воскресному безделью все были дома, кроме квартиранта, побежавшего в кооператив, где после долгого перерыва выбросили изюм в продажу. Но до выяснения Дуниной надобности, по воспаленным глазам признав за ней простуду, управительница жизни погнала девчонку на кухню испить горяченького, пока просохнет обувка. Разумеется, при таком числе подопечных лишняя порция щедрот ничего не стоила приветливой хозяйке, но в данном случае само по себе привлекательное гостеприимство нищеты диктовалось здесь добавочными причинами. Нежилая, без окон, задняя пристройка была у них серьезно оборудована для самогоноварения. Правда, из предосторожности, главным образом от детей, делом занимались лишь ночью, но последнее время, в связи с повышением достатка потребителей и перебоями в снабжении местных забегаловок, пришлось решиться на дневную смену. Если бы соседи и узнали о процветающем возле них запретном промысле, сработал бы юридический тезис народной морали о непогрешимости многосемейных тружениц, вынужденных кормить подобную ораву с инвалидным супругом во главе. В самом разгаре был производственный процесс, и хотя ни запах, ни бульканье не сочились сюда сквозь бревенчатую стену, нельзя было все же без разговора отпустить безобидную девочку, вздумавшую почему-то навестить жильца как раз в его отсутствие.