Скоро тучка посдвинулась, и на осветлевшем небе посреди лесной поляны проступили черные стропила погорельщины, предположительно бывшее лесничество по отсутствию других строений вокруг, Простертыми руками шаря мягкие трещиноватые головешки, Дымков обошел бывшие стены, чутьем слепого миновал полуистлевший колодезный сруб с проседавшей по бокам почвой и по ветхому бревенчатому настилу вступил в просторный, тоже без ворот и кровли, зажиточный хуторской стройки сарай. После стольких лишений трудно было измыслить дар щедрее этого скромного ложа в углу, на ворохе слежавшейся, несколько волглой сенной трухи, к тому же под навесом из десятка сохранившихся тесин над головою. Уже на коленях вслушиваясь в шорохи вспугнутой местной жизни, Дымков даже не ради комфорта, а в бессознательной надежде на какую-то перемену выразил было властное пожелание, чтобы стало чуть посуше, но суше не стало. Тогда, после такой же напрасной попытки соорудить изголовье, он повалился навзничь с горестным ощущеньем, что в знак полного теперь приобщенья к земной юдоли ему вручается самостоятельная судьба, которую он отныне будет безотлучно таскать при себе, как ненавистное осклизлое бревно, брать на прогулку, класть с собою в постель... Кроме сна, прикрыться от непогоды было нечем, но почему-то обошлось и тут, причем в первую очередь сладостно согрелись ноги, так что ничто не мешало посвятить остаток ночи на привычную беготню по опустелому вокзалу, откуда все давным-давно уехали.
Зато пробуждение сопровождалось пронзительным предчувствием какого-то долгожданного праздника впереди. Неимоверное для октября солнце западало в дымковское убежище, припекало сквозь подошвы. Заодно с мокрыми гнилушками они исходили обильным паром, который вихрился и тянулся наружу, потому что под стать погоде свежий ветер дул в то утро над миром. Он свистел в щелях, знобил и звал к полету. Под снежный покров готовя природу, дождик накануне отмыл ее до последней, истончившейся прелести, но, странно, за все время командировки ангел так ни разу и не восхитился земною красотой. Сквозь обугленные стрехи, в зените над ним простиралась дочерна глубокая синь, и по ней, вперемешку с багряным золотцем берез проносились сорванные, откуда-то, пламенеющие кленовые листья... В ту же сторону мчались и сминаемые во всем разгоне всклокоченные облака. Лежа с запрокинутой головой, бездумно жмурился он на их ослепительные превращенья и тут, словно толкнули, что не один здесь.
В воротах, припавший к земле от сквозняка, терпеливо дожидался его вниманья тот, из лесу, вчерашний зверь, никакой, кстати, не волк или исчадие ада, а вполне земной, без пола и возраста, приблудный пес. Странно было видеть, что веселый, нарядный ветрище не брезгует гладить, дыбить гадкую, защитной масти шерсть на его загривке. Конечно, не охота за поживой привела сюда вышедшую в тираж собаку, а заведенный у всей, кроме нас, твари земной деликатный порядок забиваться на подыханье в дыру поглуше, чтобы ни болью, ни посмертной падалью своею не омрачать солнечный праздник жизни. Встреча с таким же, как само, отверженным незнакомцем всколыхнула отчаянные надежды в падшем существе. Нищие не нуждаются в особых знаках для взаимного опознанья, а наличных примет, подтвержденных стихийным нюхом издалека, было за глаза достаточно для начального компаньонства.
Заметив движение лежавшего, собака совершила ритуальные виляния хвостом вместо утреннего приветствия. Длинный и продрогший парень перед нею заслуживал ее вечной привязанности. В качестве вступительного взноса дружбы она могла поделиться с ним высшим, на собственной шкуре испытанным секретом счастья, которое состоит главным образом в посильном приспособлении к несчастьям. Хоть малейшего кивка ждала она, чтобы сразу лизнуть ему руку в обозначение собачьей присяги на верность, но сигнала все не было, а памятуя природную их человечью слабость к причинению страдания слабейшим, чем и выражается обычно озлобление на мир, не стала вводить его в соблазн, который повредил бы их дальнейшим отношеньям. Предложение было сделано посредством пристального взгляда, со всею полнотой переживаемого момента: так общаются звери и обреченные люди при совместном выходе в тираж. Однако, приглашая такое же бывшее существо к дружбе и сотрудничеству и сознавая ранг попутчика, собака не рискнула приблизиться на расстояние брошенной палки, бутылки, кирпича. Вместо того, голову положив на протянутые лапы, с такой пристальной человечной мудростью в лице глядела на ангела, что тот заинтересованно приподнялся на локте.
«Это я, я напугала вчера, извини, – одними глазами сказала она, – с ночи здесь, ты спал, тревожить не хотела. У меня к тебе серьезное предложение насчет совместных действий. Если не обманывает меня мой нюх, ты теперь полный бродяга. Значит, тебе нужна собака ходить сзади, непривередливая вроде меня. Заметь, собаки не ропщут. Если согласен, то и будь мне хозяином».
«Куда мне тебя девать, я сам бездомный... – так же мысленно усмехнулся Дымков. – Ступай, милая, своей дорогой».
Она явно предвидела возможные возраженья:
«Не торопись гнать, не выслушав мои доводы. Не навязываюсь, но и не скрою: одной мне будет хуже. В мире нехорошо, и выпал трудный собачий год. Чуть сунешься на окраину, марш на живодерку. Тебе бесхлопотно будет со мною, разве только сказать построже в случае облавы – моя, чтоб отпустили. Не бойся, на твой кусок не позарюсь, когда надо отвернусь, будто не голодная. Со вчерашнего утра, как перекусила кой-чем на свалке, вся моя пища одна вода болотная... а разве заметно?»
В доказательство сказанного она вприпрыжку поскакала по лужайке и строго в пределах дымковской видимости, с урчаньем поершилась на скользнувшую полевую мышь, потом лапами кверху принялась кататься по траве, не сводя испытующих глаз с будущего повелителя, кабы одобрил ее небогатую пантомиму.
«Все равно не получится, не сумею тебе объяснить... – другими соображеньями одолеваемый, рассеянно отвечал Дымков. – Я ведь не постоянный тут жилец. Может обернуться, что тебе нельзя со мною, да и сама не захочешь...»
«Извини... но я к тому веду, что на пару не только обороняться ловчей или в смысле пропитания, но и спать потеплее вдвоем. Неужели не догадываешься – кто всю ночь у тебя в ногах валялся?» – лишь потому, что такой недогадливый, через силу намекнула собака.
Также было у ней на уме предложить в качестве второго личного вклада приглянувшуюся в черте города укромную нору, почти яму по соседству с обогревательной трубой и запасным выходом, хотя вряд ли кому придет в голову заподозрить там чье-то пребывание... Нет, не порешилась приглашать высшее, хоть и отверженное существо в свое бродячее братство, да и Дымкова перестали занимать собачьи излияния. Солнце покидало его угол, и пронзительная, вместе с тенью нахлынувшая сырость напомнила о повторной, в тот же день попозже назначенной встрече с вождем. Правда, до вечера было еще далеко, но и до города не близко, так что, если бы и успел предупредить Дунину семью о роковых последствиях кремлевского свиданья, у тех остались бы считанные минуты на сборы к бегству от возмездия за преступный дымковский саботаж: все не возвращалась утраченная сила и можно было не сомневаться в серьезности эпохальных намерений вождя. Впрочем, мускульным усилием в лопатках, наудачу ангел попробовал было по-вчерашнему, воздухом, перекинуться в Старо-Федосеево – собака с печальным сочувствием наблюдала эти жалкие потуги утопающих. Зато остальное благоприятствовало его героическому походу на спасение невинных. Сама собой подвернувшаяся под ноги тропка вливалась в наезженную, лесную же дорогу, а там сквозь кусты на опушке, легко узнаваемая по телеграфным столбам и движенью автомашин на фоне неба, в каком-нибудь получасе ходьбы завиднелась пригородная магистраль. Сплошь ископанная после картофеля низина оказалась наиболее трудным отрезком маршрута. Взбираясь на шоссейную насыпь, Дымков машинально оглянулся. На приличном расстоянии внизу семенила следом собака, чтобы оказаться у властелина под рукой на случай, если передумает давешний отказ.
