Порт-Рояль был очень интересным городом, если не напиваться и внимательно смотреть по сторонам. Вдоль берега там повсюду стояли баржи с водой, поскольку в городе не было колодцев. Воду приходилось возить с Медной реки. Там ты мог купить белую женщину — служанку-контрактницу — точно так же, как рабыню. Однажды мы с Новией наблюдали за торгами, и самая привлекательная женщина (блондинка, по виду немка или голландка) ушла за сорок дублонов.

В действительности там можно было купить практически все. Цены были выше некуда, но на любой товар находился покупатель.

В число прочих дел, имевшихся у меня в Порт-Рояле, входила встреча с торговцем по имени Боуэн, который собирался передать нам выкуп за дона Хосе и Пилар. Мне пришлось сказать ему, что дон Хосе умер.

— А как насчет женщины, жены де Сантьяго, капитан? Она по-прежнему у вас?

Я ответил утвердительно.

— Отлично. — Он потер ладони. — Вы отдадите ее мне? Я позабочусь о том, чтобы она благополучно добралась до своих родственников.

— Конечно, — сказал я. — Вы окажете мне большую услугу.

— И себе самому, капитан. Выкуп-то собрали за двоих. Мы вернем половину без… дайте подумать… без двадцати процентов. Я пожалуюсь, что из-за задержек с выплатой незначительного выкупа, запрошенного вами, дон Хосе умер в плену. Не желаете ли сигару?

Я отказался, и Боуэн зажег себе сигару от маленькой спиртовки.

— Поскольку выкуп предназначался за обоих, мы имеем полное право вернуть женщину родным и близким и оставить себе половину суммы. Я возьму десять процентов комиссионных. Двадцать процентов оставшейся суммы мы удержим за наши хлопоты и на покрытие расходов по столь длительному содержанию двух пленников, по написанию и отправке писем и так далее. Из них половину возьму я, а половину — вы. Ну как, согласны?

Я мог бы заявить, что он имеет право на десять процентов, а не на пятьдесят. Но тогда Боуэн напомнил бы мне, что дон Хосе погиб по моей вине. Как оно и было на самом деле.

Мог ли я забрать себе девяносто процентов? Конечно. Я мог бы взвести курок пистоля, разораться и получить все до последнего дублона — после чего он никогда впредь не имел бы со мной никаких дел. Вместо этого я сказал, что половина от двадцати процентов меня вполне устраивает, и удалился со всей причитавшейся мне суммой, выданной золотой монетой. Произведя нехитрые математические действия, вы увидите, что в результате я получил свыше пятидесяти пяти процентов от суммы, на которую рассчитывал при первом разговоре с торговцем. Я шел к нему, не надеясь получить вообще ничего. Джон Боуэн мог бы забрать у меня Пилар и оставить все деньги себе. Он этого не сделал, и тогда я понял, почему мне его рекомендовали как надежного партнера.

Миссис Тейлор спросила, собираюсь ли я принимать исповеди и если да, то по каким дням. Я испытал острое чувство вины, какое испытываю нечасто. Отец Худек по-настоящему не верит в исповеди, и отец Фил тоже. Они не говорят этого но это видно по их поведению. Разговор с миссис Тейлор вставил меня вспомнить священников в монастыре Девы Марии Вифлеемской и как они по меньшей мере раз в неделю ездили в Гавану принимать исповеди. У нас в часовне исповеди принимались каждый вечер. Ходить на них было необязательно, но ты всегда имел такую возможность.

Я сказал миссис Тейлор, что буду принимать исповеди каждую субботу с двух до четырех часов, пока служу в приходе Святого Семейства. В отсутствие желающих исповедоваться я все равно буду ждать положенные два часа — это даст мне прекрасную возможность помолиться.

Это также избавит меня от искушения съездить в Нью-Джерси в субботу, которое неуклонно усиливалось в последние несколько недель. Я убеждаю себя, что, если не поговорю ни с одним из них, ничего и не испорчу. Возможно, так оно и есть, но вот сумею ли я побороть желание поговорить с ними при встрече? А если они заговорят со мной?

Проблем-то никаких. Отец Уол с удовольствием отслужил бы мессу за меня. Я бы купил билет на монорельсовый поезд, сделал пересадку в городе и добрался до места часа за четыре. Вечером я бы попросился на ночлег в каком-нибудь приходском доме. А утром вернулся бы.

Ничего сложного — но так я могу все испортить. Что, если мой отец решит не ехать на Кубу, а управлять казино поставят кого-нибудь другого? Что, если он не отдаст меня в монастырскую школу, поскольку я («тот высокий священник с видавшим виды лицом», как он часто называл меня) случайно скажу ему что-то не то? Тогда я навсегда потеряю Новию. Я все потеряю. Я не проживу той своей жизни.

Я молю Бога избавить меня от этого искушения.

Написал ли я о Порт-Рояле все самое важное? Вроде да — и не самое важное тоже написал. Приведя корабли в порядок и пополнив экипажи, мы двинулись вокруг острова к бухте Лонг-Бей — Ромбо на «Магдалене», мы с Новией на «Сабине».

Там мы встретили шлюп, идущий под черным флагом. Капитан — маленький и подвижный, как его корабль, — попросил разрешения подняться к нам на борт. После короткой беседы с ним я вызвал на «Сабину» Ромбо и устроил совещание.

— Он говорит, что капитан Берт направился в Портобело, а не в Маракайбо, — сказал я всем. — У меня есть вопросы» и, уверен, у вас тоже. Давайте выслушаем их.

Ромбо ухмыльнулся. Ухмылка придавала ему сходство с голодной акулой — возможно, я уже упоминал об этом.

— Откуда нам знать, что вы говорите от имени капитана Берта? Докажите это, и я вам поверю.

Харкер вытащил из кармана сложенный в несколько раз лист бумаги:

— Вы читаете по-английски?

Ромбо помотал головой.

— Тогда я ничего не могу доказать вам. А вы читаете, капитан?

Я ответил утвердительно и взял бумагу. Дословно записку я не помню, но она гласила примерно следующее:

Податель сего — капитан Хэл Харкер, командующий моим шлюпом «Принцесса». Он скажет тебе, куда я направился и почему. Нам подвернулся чертовски счастливый шанс: коли удача улыбнется нам, все мы разбогатеем. Нагоняй меня со всей скоростью, какую позволят развить ветер и погода, и бери с собой только здоровых и крепких парней.

Твой товарищ и командир

Абрахам Берт, капитан.

Подписано

на борту моего корабля «Уилд» сегодня,

12 сентября.

Я прочитал текст вслух по-английски, потом по-французски и наконец по-испански — из любезности к Новии, хотя знал, что она все поняла с первых двух раз.

Ромбо облизал губы.

— Вы верите этому, капитан?

Я пожал плечами и спросил Харкера:

— Он писал записку при вас?

— Да, капитан. Я видел, как он пишет, посыпает чернила песком и складывает бумагу. Потом он отдал послание мне. Все приказы я получил от него еще прежде.

— Он макнул перо в чернильницу семь раз, — сказал я. — По записке видно. Вы наблюдали за ним, капитан Харкер. Как выглядела его чернильница?

Харкер недоуменно уставился на меня. Новия хихикнула.

— Я дам вам время вспомнить, но вы должны были видеть чернильницу.

— Так точно, сэр. Я видел, капитан. Такая медная, не из больших. Вся медная, вроде бы никакого дерева. На ней еще ракушки, капитан. Я имею в виду — медные, а не настоящие. Двустворчатые ракушки, капитан.

Я повернулся к Ромбо:

— Я ему верю. А вы?

— Он правильно описал чернильницу?

Я кивнул.

— Он говорит, что капитан Берт направился к Маракайбо, — промолвила Новия. — Мы должны встретиться с ним там. Вам известно, почему он переменил свои планы, капитан?

— Да, мадам. Капитан Гослинг захватил испанский корабль «Нуэстра сеньора де лас ниевес». По-моему, это означает «Снежная дама», хотя вы можете поправить меня, буду только рад. Корабль шел в Маракайбо, и на борту находилось несколько писем. Гослинг вскрыл и прочитал их.

— Он читает по-испански, капитан Харкер?

Харкер кивнул:

— Он три года провел в плену у испанцев, мадам. Начальник тюрьмы хорошо относился к нему и давал читать свои книги. Гослинг говорит, он не знал и десяти слов, когда попал в плен, но ко времени, когда его обменяли, читал по-испански не хуже, чем по-английски.