Солнце уже взошло. Прибрежный туман начал рассеиваться. Я надела купальный костюм и пошла в заливчик. Вода была теплой, но огромные волны со страшным ревом перекатывались через коралловые рифы, заливая песчаный пляж. Океан бурлил сильнее обычного, но ни легкий бриз, ни ясная, солнечная погода не могли быть тому причиной. Видимо, вулкан где-то на юге или на севере снова проснулся и слегка встряхнул земную кору.

Когда я вошла в столовую, в доме пастора как раз садились к завтраку. Влажные пряди волос на висках выдавали меня с головой. Пришлось рассказать об утренней прогулке. Впрочем, разговор сразу же коснулся нашего отъезда. Мюриель и ее муж засыпали Анджея вопросами.

После завтрака вместе с Мюриель и Анджеем я отправилась в лавку Чжи Лунь-чжана, чтобы уплатить по счету. Принял нас тот же молодой, элегантный китаец, который позавчера доставил муку и консервы. Согнувшись чуть ли не до земли, он приветствовал меня и Мюриель, а с Анджеем поздоровался весьма сердечно, улыбался, лебезил, разложил самые лучшие шелка, показал богатую коллекцию местных украшений, наконец, зажег в нашу честь ароматные палочки, одуряющий дым которых наполнил помещение конторы. Видимо, этот тяжелый запах так подействовал на моих друзей, что Мюриель купила красивую лаковую шкатулку, а Анджей — прекрасной работы серьги «эхо» из белых и красных ракушек и… подарил мне. Вручая подарок, он тихо шепнул:

— Это за вчерашнее приветствие!

Мюриель, увидев в моих руках подарок Анджея, подбежала ко мне, обняла за шею, поцеловала, вручила шкатулку и сказала:

— Возьми эту лаковую безделушку, Энн, она действительно достойна прекрасных сережек.

Затем она взяла из моих рук «эхо» и осторожно уложила их в шкатулку, которая была словно специально сделана для хранения таких хрупких украшений.

Оба подарка на самом деле были прекрасными, ценными и притом очень понравились мне, но я чувствовала себя тем не менее глупо и считала, что мои друзья могли бы подождать, пока мы не уйдем из конторы, и не устраивать зрелища на глазах у китайца, который при этом ухмылялся и подсыпал свежий фимиам к уголькам..

Я благодарила Мюриель и Анджея, когда дверь вдруг распахнулась и в контору вбежал один из земляков купца. И тут я заметила… забинтованный палец. Не знаю, почему этот палец сразу же напомнил мне об обыске в палатке, но, видно, что-то отразилось в моих глазах, ибо купец буркнул себе под нос несколько слов, после чего его земляк тут же ретировался.

Все это ускользнуло от внимания моих друзей, но мне дало повод для размышлений. Я пыталась внушить себе, что запах фимиама просто одурманил меня и теперь я готова каждого китайца считать преступником. Расстроившись, я потеряла всякий интерес к товарам, уплатила по счету, но оторвать Мюриель от шелков, а Анджея — от коллекции украшений, изготовленных, вероятно, на островах Фиджи, мне так скоро не удалось.

Из лавки мы направились в лагерь, где менее чем за час свернули палатки и погрузили весь провиант на уже поджидавший нас грузовик, который также принадлежал фирме «Чжи Лунь-чжан». Прощание с Мюриель было очень грустным. Мы обе ревели в три ручья, зато со строгим пастором Фоксом дело обстояло значительно проще. Казалось, что он даже рад нашему отъезду, видимо потому, что его жена в последнее время посвящала мне слишком много времени, да и Анджей был красивым молодым человеком, который мог нравиться женщинам…

Мы ехали целый час вдоль западного побережья острова, так как на восточном горы часто подступали так близко к морю, что проехать здесь, по словам шофера, почти невозможно. Я полагаю, однако, что это была простая отговорка нашего водителя, симпатичного островитянина, носившего звучное имя Халуторо, который предпочитал объезжать горы, так как в них, по его мнению, обитали «дикие люди», враждебно относящиеся к европейцам. Я понимала, конечно, что это плод фантазии самого Халуторо, которому хотелось придать нашей поездке приключенческий характер, а поэтому не обращала никакого внимания на эти сказки.

Покинув Моли, мы сразу же углубились в леса, представляющие собой плантации кокосовых пальм, рощи съедобных каштанов, различных видов фиговых деревьев, арековых пальм, деревьев су’а и многих других, совершенно мне незнакомых. Временами близ дороги виднелись ползучие растения, осыпанные голубыми цветами, издававшими столь сильный и душистый запах, что я чувствовала его на расстоянии. Попадались также деревья махе с широкими желтыми листьями, которыми местные жители пользуются, как говорят, для колдовских заклинаний. Халуторо показал мне также разновидность ароматной травы, из которой соломонцы делают душистые кольца для плеч и лодыжек.

Широкая вначале дорога становилась все уже и уже, изобилуя выбоинами, сомнительного качества мостиками и разваливающимися перекладинами. С гор стекало множество ручьев, перерезавших дорогу, поэтому нам то и дело приходилось останавливаться и выходить из машины. Анджей и водитель брали в руки топоры и ремонтировали мостик или чаще всего сооружали новый. Не знаю, много ли пользы мог принести этот ремонт в дальнейшем, так как свежесрезанные и уложенные ветви с треском лопались под тяжестью грузовика, а весь мостик дрожал под его колесами, как в лихорадке.

Остров Улава имеет в длину тридцать два, а в ширину — немногим более одиннадцати километров, однако я сомневаюсь, что при езде со скоростью семь-восемь километров в час и частых остановках мы доберемся к вечеру в О’у. Чтобы скоротать время, я наблюдала за довольно часто попадавшимися навстречу людьми. И лишь теперь заметила, что у аборигенов разный цвет кожи, хотя преобладает здесь шоколадно-бронзовый оттенок. Все одеяние большинства девушек и молодых женщин состояло из шнурка на бедрах, нескольких колец из раковин тридакны на руках и ногах и пунцового гибискуса в кудрявых волосах. Только женщины, имеющие детей, после рождения первого ребенка надевали что-то вроде передничков из тонкой бахромы. Я видела, правда, и женщин, одетых в длинные, до земли, платья с глухим вырезом, но это были, по-видимому, христианки, которые предпочитали прикрывать грешное тело и обливаться потом, но не подражать своим нагим соседкам.

Дети обоих полов резвились совершенно голыми, мужчины же носили узкие набедренные повязки и производили впечатление здоровых, мускулистых и проворных людей, хотя тропические болезни наложили на них свою печать. Особенно часто встречались различные грибковые заболевания кожи и покрывающие большие ее участки лишаи. У детей я заметила несколько случаев фрамбезии[13]. Здесь, на Соломоновых островах, эта болезнь подстерегает малышей и может оставить ощутимые последствия на их коже в виде деформаций и рубцов.

Порой, во время вынужденных остановок, я пыталась купить немного фруктов или какой-нибудь особенно красивый предмет домашнего обихода. Но женщины, которые несли эти вещи, сразу же смущались, пытаясь на ломаном английском языке и жестами объяснить мне, что данный предмет им не принадлежит, а составляет собственность родственника или какого-нибудь совсем чужого человека, почему они и не могут его продать. Когда я обратилась за помощью к Анджею, он рассмеялся и сказал, что так ведут себя все меланезийцы, относящиеся к европейцам с опаской и недоверием. Я не хотела верить этому, вспоминая свои отношения с девушками в Моли, но Анджей утверждал, что эти последние уже привыкли к миссионерам и поэтому утратили свою прирожденную робость и чувство неприязни.

Хотя мы все время ехали через плантации и леса, тем не менее проезжали порой и мимо селений. Первое из rax — Хараина — единственный поселок, расположенный довольно далеко от моря. Он состоял из большого числа хижин, затененных деревьями, а речка, протекающая почти посередине селения, обеспечивала жителям прямую связь с морем. Хижины напоминали большие шалаши, построенные на крепких сваях и покрытые двусторонними кровлями со стрехами из листьев саговых, пальм. Окон не было, а дверные проемы находились в одной из более узких стен, под выступающим навесом крыши. Стены и стропила изготавливались из бамбуковых жердей. Лишь хижина вождя отличалась от остальных красивой резьбой фасада, на котором виднелись еще остатки росписи. В стороне стоял дом ритуальных лодок, но, так как женщинам вход в него строго запрещен, мне удалось, воспользовавшись солнцем, которое освещало внутренность дома, сделать лишь несколько снимков телеобъективом.