Подумав, я все же нашел, кому можно отдать векселя на сохранение. Хренины! Вместе с этой мыслью пришел стыд — жгучий. Забыл я своих благодетелей. Сколько Наталья Гавриловна для меня сделала! Похлопотала перед Багратионом и Барклаем де Толли. Благодаря ей я сумел внедриться в армейскую среду, а мозоли Барклая привели меня, в конечном счете, в Петербург к царю. Если чин подпоручика я выслужил сам, то нынешний капитанский — заслуга Хрениной. Не прямая, конечно, но без нее бы не вышло. И что она попросила взамен? Всего лишь писать. А я?.. Ладно, при отступлении некогда было, хотя и это отговорки, но в Петербурге вполне мог — времени хватало.

Грушенька… Вспоминал ли я о ней? Поначалу — да, а потом все поблекло и растворилось в памяти. Затем случилась Анна… Какие же они разные! Груша ничего от меня не требовала и не просила, не пыталась мной командовать или наставлять. Трудно было написать ей и Наталье Гавриловне? Скотина я! Безрогая…

Что ж, будем виниться. В моем детстве в нашем деревенском доме обитал кот, которого, естественно, звали Васькой. Был он на редкость шкодливым. Неосторожно забытая на столе сметана, кусок сала или колбаса экспроприировались Васькой незамедлительно. После чего кот исчезал на день-другой. Умным был, ворюга, понимал, что репрессии последуют. По истечении этого срока Васька приносил к порогу дома задавленную мышь, иногда — пару, и встречал вышедшую из дома бабушку вопросительным: «Мяу?». Дескать, искупил вину или еще сердишься? К тому времени бабушка уже отходила от гнева, и ворюгу прощала. Васька, задрав хвост, шел в дом, где запрыгивал на свое привычное место на подоконнике. Наблюдать за происходящим на улице он любил не меньше, чем многие смотреть сериалы.

В гостинице я попросил подать бумаги, чернила и перьев, после чего засел за письма. Намучался, наставил клякс, испортил несколько листов, но с письмами закончил. После чего отправился на почту, где объяснил чиновнику, чего мне нужно.

— Не извольте беспокоиться, ваше благородие! — заверил он меня. — Отправим бумаги денежным письмом с описью вложения, которую вы получите на руки. В случае пропажи убытки возместят за счет казны. Но такого на моей памяти не случалось. Денежная почта идет под особой охраной, разбойники нападать на нее опасаются. Заплатить придется дороже, чем за обычное письмо, но оно того стоит.

— Сколько? — спросил я.

Чиновник назвал цифру, я крякнул, но кивнул. Чиновник ловко соорудил из большого листа бумаги пакет, вложил в него письма и векселя, после чего перетянул его шпагатом и наставил сургучных печатей. Под мою диктовку написал адрес получателя на чистой стороне. После чего я, получив на руки квитанцию с описью, отправился в гостиницу. Дела в Петербурге завершены, пора отправляться в дорогу. И без того задержался.

— Звала, мамА? — спросила Груша, входя в комнату старшей Хрениной.

— Присаживайся! — графиня указала на кресло. — Нужно поговорить.

Дочь послушно села и с любопытством уставилась на мать.

— Речь пойдет о Платоне Сергеевиче, — начала графиня.

— Что с ним? — Груша прижала руки к груди.

— Ничего страшного — жив и здоров, — хмыкнула графиня. — Но поговорить нужно. Третьего дня я получила из Петербурга письмо от своей старой приятельницы графини Татищевой.

— Супруги Николая Алексеевича? — уточнила Груша.

— Его, — подтвердила графиня. — Пишет мне о столичных новостях, вспоминает знакомых, в частности, тех, кто потерял родных под Бородино. Большой список вышел, — она вздохнула. — Но вместе с тем рассказала о герое этого сражения, объявившегося в Петербурге живым и здоровым, и представленного в свете. Это некий подпоручик Руцкий, — она глянула на дочь.

Груша подалась вперед, внимая.

— Татищева пишет, что он прибыл в столицу по именному повелению, правда, для чего, никто толком не знает. Заметили, что он вместе с лейб-хирургом Виллие регулярно посещает Зимний дворец, где, вроде, встречается с государем. В Петербурге ходят разные слухи, но, поскольку Руцкого сопровождает Виллие, многие сочли, что речь о какой-то хвори, от которой поручик пользует Александра Павловича. Что, как я полагаю, близко к истине.

— И я так думаю, — подтвердила Груша.

— Это не все, — вновь вздохнула графиня. — Приятельница пишет, что над Руцким взяла опеку графиня Орлова-Чесменская. Поселила его в своем доме, вывела в свет и всячески протежирует. Многие в Петербурге уверены, что она с Руцким любовники.

— Боже! — прошептала Груша дрогнувшим голосом и опустила голову.

— Не спеши плакать! — поспешила графиня. — Это всего лишь слухи.

— Не буду, — заверила дочь, но выступившие слезы и дрожь голоса, подсказали старшей Хрениной, что она не ошиблась. — У меня нет претензий к Платону Сергеевичу. Он мне ничего не обещал и волен выбрать другую женщину. Тем более, такую, как графиня Орлова. Кто я рядом с ней?

— Вот и я подумала, — кивнула графиня. — Богатейшая невеста России, фрейлина государыни. Где нам равняться? Не знала, как тебе это сказать. Но сегодня нежданно-негаданно получила письмо от самого Платона Сергеевича. Хочешь узнать, что он пишет?

— Да, — ответила Груша, глубоко вздохнув.

— Тогда слушай.

Левой рукой графиня взяла со стола лист бумаги, правой поднесла к глазам лорнет.

— Ну, и почерк у него! — сказал, покачав головой. — Будто курица лапой скребла. Еле разобрала. И ошибок полно. Ладно, — вздохнув в очередной раз, она стала читать: «Ваше сиятельство, многоуважаемая мной Наталья Гавриловна. Желаю вам здравствовать на многие лета! Простите меня покорно, что так долго не давал о себе знать. Сначала были походы и сражения, затем дела позвали меня в Петербург. Хоть и нет мне прощения, но надеюсь, что вы не будете строги к человеку, для которого так много сделали. Я этого не забыл, и буду благодарен вам до скончания века. Спешу сообщить, что жив и здоров. Дела мои в Петербурге завершились благополучно. Мне удалось оказать услуги важным лицам, вследствие чего я теперь не подпоручик, а полный капитан…»

— Сообразила, кому он услуги оказал? — графиня посмотрела на дочь.

— Государю? — подалась та вперед.

— Кто ж еще у нас жалует чины? — хмыкнула Хренина. — Ну, Платон, ну, шельмец! Это ж как можно сразу через два чина прыгнуть? Ладно, слушай дальше: «Помимо чина получил я денежную награду: пятнадцать тысяч рублей в векселях». Вот они! — графиня положила письмо и продемонстрировала дочери два листа плотной бумаги. — Тот, что на десять тысяч, выдан канцелярией императора, второй — государыни. Он и ей какую-то услугу оказал. Не знаю даже подумать, какую, — покрутила она головой. — Вот что он пишет далее: «Поскольку отправляюсь в действующую армию, то решил, что брать с собой эти бумаги рискованно и решил поручить их вам на сохранение. Ближе людей у меня в России нет. Ежели случится так, что сложу голову на поле сражения, пусть эти деньги пойдут в приданое Аграфене Юрьевне. Она вольна истратить их, как пожелает. Остаюсь искренне ваш Платон Руцкий».

Графиня положила письмо на стол.

— Зачем он так? — всхлипнула Груша. — Не нужны мне его деньги!

— Ты, что ничего не поняла? — развела руками Хренина. — Он тебя своей душеприказчицей назначил. А кому такое поручают? Самому близкому человеку. Заметь, тебе, а не Орловой!

— Лучше бы написал! — вздохнула Груша.

— Вот! — графиня взяла со стола сложенный и запечатанный сургучной печатью листок. — Внутри пакета был. Написано: «Графине Хрениной Аграфене Юрьевне лично в руки». Держи! — она протянула письмо дочери.

Груша, вскочив, едва не вырвала его из рук матери. Сломав печать, развернула лист и впилась взглядом в текст. Некоторое время стояла так, не отрываясь от послания, затем опустила руку с письмом и улыбнулась.

— Что там? — с любопытством спросила Хренина.

— Стихи, — сказала Груша. — Только стихи.

— Я думала: объяснение в любви, — хмыкнула мать.

— Можно сказать и так.

— Дай! — графиня протянула руку.