— Лучше сама прочту, — не согласилась дочь и, поднеся письмо к глазам, стала читать звучным голосом:

Жди меня, и я вернусь.

Только очень жди,

Жди, когда наводят грусть

Желтые дожди,

Жди, когда снега метут,

Жди, когда жара,

Жди, когда других не ждут,

Позабыв вчера…[59]

— М-да, — сказала графиня, после того как дочь смолкла. — Почище всякого объяснения будет, хотя мог бы и прямо написать.

— Он стеснительный, — сказала Груша.

— Платон? — Хренина рассмеялась. — Да второго такого наглеца поискать! Хотя человек порядочный, этого не отнять. Попал в случай, но нас не забыл.

— Думаешь, у него было… с Орловой? — спросила Груша и покраснела.

— Бог весть, — ответила графиня. — Может, и было, а, может, всего лишь сплетни. Орлова, будь у них связь, непременно захотела бы оставить его в Петербурге. Сделать это ей по силам — фрейлина государыни как-никак. Но Платон едет в действующую армию.

— Боюсь я за него, — вздохнула Груша.

— Не пропадет! — утешила ее мать. — Под Бородино уцелел, а там тысячи головы сложили. Государем обласкан. Шельмец, как есть шельмец! — она покрутила головой.

— Зачем ты так, мамА! — обиделась дочь. — Он хороший.

— Только себе на уме, — пробурчала Хренина. — Даже объясниться с тобой, как-то следует приличному человеку, не захотел. Стишки прислал, а их можно по-разному трактовать. Лазейку для себя оставил. Хитер, проныра! Не удивлюсь, если к окончанию войны не только в полковники, но и в генералы выйдет. С него станется.

— Разве это плохо? — спросила дочь.

«Будешь ли ты ему нужна, как взлетит высоко»? — хотела сказать Хренина, но промолчала. Лицо Груши светилось счастьем, и она не захотела ее огорчать.

В этой реальности Москва тоже сгорела. Откуда знаю? Так вижу. Груды обугленных бревен на местах бывших домов, закопченные печи с торчащими к небу трубами, почерневшие от огня деревья. Среди пепелищ, словно зубы во рту бомжа, высятся уцелевшие каменные здания — черные от дыма. Многие — без крыш, с пустыми глазницами окон. Выгорели изнутри. Ветер разносит пепел и запах гари.

Как я оказался в Москве? В плен попал! Заблудились мы с Пахомом. Говорили мне на постоялом дворе не спешить и дождаться попутного обоза, нет же, в заднице засвербело. Собирались мы объехать Москву с запада, но свернули не на ту дорогу, где и наткнулись на французский разъезд. С десяток всадников в темно-зеленых мундирах и касках с хвостами из конских хвостов вылетели из придорожного перелеска и мигом окружили нас с денщиком, наставив пистолеты. Сопротивляться было поздно и глупо. Я вздохнул и поднял руки. Стрелять в нас не стали. Затем всадники раздались, и в образовавшийся проем въехал офицер на мышастом жеребце.

— Вашу шпагу, мсье! — потребовал, протянув руку.

Я без звука отдал ему железный дрын.

— Французская, — сказал он, разглядев оружие. — Откуда она у вас?

— Подарок, — не стал скрывать я.

— Другое оружие! — потребовал он, сунув шпагу одному из всадников.

— Пистолеты в кобурах, — указал я.

Офицер дал знак, и ближний ко мне драгун, а это были они, забрал пистолеты. К слову, обычные офицерские. Купил в Петербурге вместо пожертвованных «шкатулок».

— Теперь он! — офицер указал на Пахома.

— У него нет оружия, — поспешил я. — Это мой денщик.

Драгуны все же проверили. Пахом, не сопротивляясь, дал обыскать себя и вьюки.

— Куда следуете, мсье? — спросил офицер, когда обыск завершился.

— К Кутузову, — не стал скрывать я.

— Вы знаете, где русская армия? — оживился француз.

— Увы, мсье! — развел я руками. — Знал бы, не попал к вам. Заблудился.

— Поедете со мной, — сказал француз. — А вот ваш денщик останется здесь. Не нужен.

Он кивнул одному из драгун, тот достал из седельной кобуры пистолет и взвел курок. Пахом, хоть и не знал французского, все понял. Лицо его посерело.

— Погодите, мсье! — поспешил я. — Зачем убивать человека, от которого нет вреда вашему императору? Он всего лишь денщик. Это не благородно.

— Вы бы отпустили его на моем месте? — огрызнулся француз, которому явно не понравились мои слова.

— Неподалеку от Бородино я отпустил целую роту вестфальских артиллеристов, взяв в плен только их командира.

— Гм! — он внимательно посмотрел на меня. — Я слышал о таком. Ваше имя?

— Платон Руцкий, капитан конных егерей.

— Вы можете это подтвердить? — подобрался он.

— У меня в сумке предписание Военного министерства на мое имя с приказом прибыть в действующую армию. Вы читаете по-русски?

— Нет, — покачал офицер головой. — Но найдутся те, которые прочтут. Что ж, если вы действительно РуцкИ, как говорите, — он произнес мою фамилию с ударением на последнем слове, — я пощажу вашего денщика. При одном условии. Вы дадите слово офицера, что не попытаетесь бежать на пути к Москве.

— Обещаю, — кивнул я.

— Шарль! — офицер посмотрел на драгуна с пистолетом.

Тот кивнул и спрятал пистолет в седельную кобуру, перед этим сняв курок с боевого взвода.

— А вот лошадь вашего денщика мы заберем, — сказал офицер. — Она нам пригодится.

— Разрешите мне сказать ему несколько слов?

— Говорите! — кивнул француз. — Только быстро.

— Иди, Пахом! — сказал я. — Доберешься до наших, расскажи, что случилось.

— А вы, ваше благородие? — спросил он растерянно.

— Я выберусь. Иди, не медли. Не то передумают и застрелят.

Денщик вздохнул, повернулся и побрел прочь. Я проводил его взглядом.

— Едем, мсье! — поторопил меня француз.

И мы поехали. Французский офицер рысил рядом, с любопытством поглядывая на меня. Остальные драгуны заняли места спереди и сзади. Можно было попробовать сбежать. Под благовидным предлогом полезть в сумку, скажем, за тем же предписанием, достать карманный пистолет, о который я предусмотрительно оставил, и выстрелить в офицера. После чего рвануть в сторону. Подумав, я отказался от этой мысли. Дело не в обещании, плевать мне на него. На войне нет места благородству. Просто не выйдет — догонят. Если не драгуны, то их пули. Попал я, конкретно.

— Извините, господин капитан, — внезапно сказал француз. — У вас есть шрам на голове от удара саблей?

— Да, — удивился я.

— Могу я взглянуть?

Я пожал плечами, стащил кивер и наклонил голову к французскому лейтенанту — разобрался, наконец, в его эполетах. У младших офицеров армии Наполеона бахрома только на одном из них, а градацию чинов обозначают продольные полосы сверху. У пленившего меня офицера на эполетах полос не было — значит, лейтенант. Пусть смотрит! Волосы у меня за эти месяцы отросли, но разглядеть шрам при желании можно.

— Благодарю, — сказал француз. — Вижу.

— Могу я спросить, лейтенант? — поинтересовался я, нахлобучив кивер обратно. — Откуда вам известно о шраме?

— Ваши приметы значатся в приказе маршала Даву, — ответил тот. — Предписано при обнаружении вас задержать и доставить в штаб корпуса. Сделавшему это обещан новый чин и денежная награда. Так что я, считайте, более не лейтенант. Капитан, — довольно улыбнулся он.

Слова француза изумили меня. Зачем я понадобился Даву? И откуда он знает о моем существовании? Дошли сведения о моих похождениях? Теперь я личный враг императора? Смешно. Такое бывает только в книжках. Но тогда почему?

Не найдя ответа на этот вопрос, я решил, что скоро узнаю. Тем более что мы уже въехали на улицы Москвы. Сами того не зная, мы с Пахомом приблизились к ней совсем близко, потому и попались, как идиоты. И вот теперь я наблюдаю сгоревшие дома и закопченные печи. Грустное зрелище. Хотя в реальной истории пожар пошел на пользу Москве: взамен сгоревших построили много красивых зданий.

Мы двигались к центру города. На улицах стали попадаться солдаты армии завоевателей. Расхристанные, многие с узлами на плечах, они брели по обочине, не обращая на нас внимания. Некоторые, обнявшись, горланили песни — явно пьяные. Среди мундиров мелькали женские платья. Дамочки, похоже, тоже навеселе. Они хихикали и повизгивали, когда кто-то из французских кавалеров лапал их уж слишком откровенно, но испуганными не выглядели. Похоже, что присоединились к оккупантам по доброй воле. Хотя, чему удивляться? Такие всегда были. Хотя, возможно, это француженки. Их в Москве пруд пруди. Гувернантки, модистки, актрисульки… Они, в отличие от русских не сбежали — ждали своих.