Дневник Дени из Куртбарба. Отрывок 5-й.

Декабрьские календы, 1189.

Артур и леди Мод сочетались браком на ноябрьские календы в день праздника Всех Святых в домовой церкви Хайдхерста. На церемонии присутствовали оба сеньора новобрачных: Уильям Хотерив, который вручил Мод супругу после уплаты выкупа за невесту[132], и епископ Чичестерский, который сочетал их браком. Гостей было не много, но все весьма знатные, а потом мы поднимали кубки за здоровье молодых на свадебном пиру, соблюдая благопристойность и лишь немного захмелев, так что легкое опьянение не ознаменовалось какими-нибудь неприличными поступками.

До нас дошли вести, что на двадцать пятый день месяца король отбыл в Кентербери и готовится в путь за море, во Францию, где он намерен отпраздновать Рождество. Тогда мы с Артуром вместе отправились в тот город, совершив трехдневное путешествие верхом, которое завершилось благополучно, поскольку погода держалась ясная и холодная – лишь однажды стал накрапывать дождь – и дороги оставались проезжими. В Кентербери мы нашли Ричарда поглощенным своими делами и весьма воодушевленным. Он собрал огромную сумму на военные расходы, а казна все еще пополнялась. Он готовился заключить договор с Уильямом Львом Шотландским[133] на предмет принесенной им ранее вассальной клятвы английской короне. Это свидетельствует о таланте Ричарда как политика. Шотландские лорды, занимая земли по северной границе Англии, долго ссорились с английскими королями по поводу своих владений и верноподданства, и случалось множество набегов и вылазок с обеих сторон. В правление старого короля Генриха вождь шотландцев, тот самый Уильям Лев Шотландский, вторгся на английские земли. Он был взят в плен, застигнутый врасплох в густом тумане английскими рыцарями, которые вдвое превосходили числом его войско. Он купил себе свободу, принеся вассальную клятву королю Генриху и сдав несколько замков и городов. Но эта клятва, как полагали шотландцы, была вырвана силой, и они с нетерпением ждали удобного случая, чтобы напасть на Англию и вернуть свои владения. И тогда король Ричард выказал и рыцарское благородство, и необыкновенную ловкость, как и надлежит королю. Он охотно и великодушно отказался от всего того, что король Генрих отнял у Уильяма, признал недействительной вассальную клятву шотландских лордов и возвратил им земли, которыми они прежде владели в пределах английской границы. Взамен Уильям обязался выплатить сумму в размере десяти тысяч марок серебром. Таким образом Ричард свел на нет злые умыслы этих неуправляемых северян и обезопасил границы королевства на время своего отсутствия, а также заслужил искреннюю преданность шотландского короля, какой он ни за что бы не добился силой оружия. Это соглашение, кстати, было, ко всеобщему удовольствию, заключено ранее чем через две недели после нашего приезда.

Король отнесся ко мне весьма по-дружески, расспрашивал о здоровье и проявил заботу, которая убедила меня в том, что мое длительное отсутствие только укрепило мое положение при дворе. Затем в Кентербери прибыло свыше сотни рыцарей и землевладельцев из южных графств. Мы все вместе приняли крест в кафедральном соборе и поклялись выступить с Ричардом в священный поход. Я вновь встретился с Хью Хемлинкортом, а также с Арнаутом Даниэлем, который обнял меня с большой любовью и сказал, что мы непременно увиделись бы во Франции, ибо он намеревался сопровождать короля по крайней мере до Везеле, если не до самого Марселя. И я удостоился больших почестей, так как Ричард велел мне петь для собравшихся однажды вечером после обеда. Я спел три песни, в их числе наставление, содержавшее советы дамам, чьи возлюбленные отправились в путь за Гробом Господним. Я был награжден аплодисментами и получил множество богатых даров. Ричард поднес мне кубок из чистого золота, а другие лорды, дабы не отстать от него в щедрости, также сделали мне подарки. В тот же вечер мы с Арнаутом выступили с тенсоной, или поэтическим диспутом, на тему, предложенную благородным Роже де Прё: какая из добродетелей больше украшает рыцаря, храбрость или великодушие? Конечно, всем хорошо известно, что именно это состязание требует необычайного искусства. Мы с Арнаутом прекрасно справились с задачей, экспромтом сочиняя стихи (я принял сторону великодушия, а Арнаут – храбрости), и слушатели кричали, стучали по столам в знак одобрения, издавали удивленные и восхищенные возгласы так громко, как никогда прежде мне слышать не доводилось.

Накануне нашего отъезда я также узнал, что архиепископы Руанский, Дублинский и Кентерберийский (старый архиепископ Трирский умер, а его преемник еще не был избран) согласились, чтобы король использовал свои самострелы в священной войне, и получили из Рима грамоты, подтверждающие это исключительное право. Сам Ричард почти ежедневно упражнялся со своей новой игрушкой для того, чтобы, как он говорил, хорошо изучить все ее возможности. Он показал нам, как удобно целиться из этого механизма, приложив его к плечу и глядя вдоль ложа прямо на мишень, в отличие от обычного лука, из которого можно прицелиться только наугад, полагаясь на опыт. Он выпустил шесть особых арбалетных стрел – или «болтов», как их называют, – в плетеные корзины, наполненные землей и поставленные на некотором удалении друг от друга, поразив все мишени с расстояния в пятьдесят пейсов и ни разу не промахнувшись. «Я преподам неверным хороший урок с помощью этого оружия», – сказал он, потирая руки.

Он предупредил нас, что намерен прибыть в Кале до середины декабря и встретиться с королем Филиппом-Августом в первых числах апреля, исполняя обещание, данное французскому посольству. Мы все поклялись, что присоединимся к нему раньше. После этого он нас покинул и, расставаясь со мной, сказал: «Не опоздай, трувер, на встречу со мной, ибо во имя Господа мы завоюем великую славу, а также много добра – довольно, чтобы ты стал богаче, чем у меня на службе». Я ответил: «Милорд король, я не желаю ничего иного, кроме как служить вам и Господу», – на чем мы и распрощались, весьма довольные друг другом…

Третий день до февральских ид, 1190.

За прошедшую зиму, которую мы провели в праздности, греясь у камина, так как было холодно и сыро, не случилось почти ничего, достойного упоминания. Однако я хотел бы описать происшествие, которое меня глубоко потрясло и решительно изменило мое отношение к путешествию в Святую Землю. Если до тех пор я, хотя и принял решение, смотрел на эту затею без особого азарта, то теперь мою душу охватило некое предвкушение, и я уже нетерпеливо ждал весны и начала похода.

Вскоре после нашего возвращения из Кентербери мать Артура, старая леди Элизабет Хастиндж, скончалась от горячки, простудившись во время зимних морозов. Кто-то говорил мне, что она родилась в начале правления Вильгельма Рыжего[134], но я не понимаю, как это может быть, если только она не была старухой, нося во чреве Артура. Думаю, она только казалась старой, ибо неблагоприятный климат сказывается губительно на английских женщинах, которые ведут деревенский образ жизни, подобно тому, как в слишком влажном саду расцветают цветы, которые поначалу радуют глаз свежестью и красотой, но очень скоро вянут от сырости. Артур скорбел о ней, но я полагаю, что он горевал бы еще больше, если бы не находил утешения у своей молодой жены.

И действительно, его брак оказался на редкость удачным, поскольку эти двое ворковали, точно голубки в гнездышке, больше напоминая влюбленных, чем законных супругов. Было странно видеть, как они держатся за руки, шепчутся в уголках, томно смотрят друг на друга телячьими глазами. Странно, что они знали друг друга всю свою жизнь, были близкими соседями и не помышляли о женитьбе, пока не появился я. И за это они были мне бесконечно благодарны.