Король Ричард ранее издал приказ, что флоту надлежит прибыть в Марсель, где он и примет командование, но в назначенный срок корабли не появились, и тогда, прождав впустую две недели, он нанял два торговых судна, очень больших и хорошо оснащенных, и двадцать отлично вооруженных галер и велел поднимать паруса. Что же до французского короля, тот не осмелился довериться волнам и потому отправился в путь по суше, хотя его флот дрейфовал вдоль берега с тем, чтобы в любое время взять короля на борт, если его утомит путешествие верхом. На другой день после Успения Богоматери[138] мы погрузились на суда. Я вступил на палубу королевского корабля, Артуру предстояло совершить путешествие на одной из галер. Мы обнялись на прощание и пообещали друг другу встретиться в Мессине.

Спустя день или два меня перестало тошнить и я обнаружил, что в силах стоять и ходить по кораблю, и даже испытывал удовольствие, чувствуя дуновение морского ветра, хотя ни на миг не забывал о бездонной пучине, от которой нас отделяли лишь непрочные доски суденышка. Я так и не смог привыкнуть к качке, когда вместо твердой земли под ногами зыбкая палуба. Чтобы мы могли немного отдохнуть, король прерывал однообразное плавание, приказывая время от времени пристать к берегу, и проезжал несколько миль верхом на лошади. Я старался не пропускать возможности спуститься на берег вместе с ним. Так мы доплыли до Генуи, красивого города, правда, отвращавшего зловонием. Здесь французский король заболел и слег. Далее на нашем пути лежал порт Осциа, а затем – Неаполь и Салерно.

На девятый день до октябрьских календ мы прибыли в город Милет, который расположен в южной части Италии, называемой Калабрией, и король сошел на берег для верховой прогулки. Я сопровождал его вместе с тремя лучниками, ибо он не любил обременять себя большой свитой, утверждая, будто без сопровождения он чувствует полную свободу, какой располагает всякий обычный человек. Была ему свойственна неукротимая жажда приключений, и именно в тот раз он имел возможность ее утолить. А произошло вот что: когда мы проезжали по деревне, он услыхал крик сокола, доносившийся из одной хижины, и, натянув поводья, сказал мне: «Гореть мне в аду, если я не узнаю, что тут затевается». Он спешился, вошел в хижину и вскоре снова появился с соколом на руке, а за ним по пятам бежал виллан, злобно что-то бормотавший на своем языке. «Негодяй! – вскричал король. – Неужели я оставлю эту благородную птицу в твоих грязных лапах?» И он сделал попытку сесть на коня. Тогда виллан свистнул. Из соседних домов высыпала толпа головорезов, вооруженных дубинками и кинжалами, и напала на нас. Можно догадаться, что мало чести рыцарю в том, чтобы сражаться с таким жалким сбродом. Потому король, выхватив меч, счел ниже своего достоинства рубить острием и наносил удары плашмя, пока клинок не переломился. Вилланы отступили, бросив на дороге двоих бесчувственных сотоварищей, а Ричард прыгнул в седло и велел нам следовать за ним. Нам удалось спастись, галопом промчавшись сквозь плотную толпу черни, хотя они швыряли в нас камни и серьезно ранили одного из лучников. Но увы! Король потерял своего сокола, которому свернули шею ударом дубинки, и он весьма сожалел о гибели птицы.

В тот вечер мы по морю проделали путь от Калабрии до Сицилии, переночевав на суше неподалеку от Фароса, где находится маяк, благодаря сигнальным огням которого корабли невредимыми минуют рифы пролива. А наутро мы причалили к пристани в Мессине. Все корабли были украшены разноцветными щитами и знаменами. Играли горны, моряки и лучники издавали радостные крики, а король стоял на носу нашей галеры «Покоритель морей», облаченный в пурпурную мантию, расшитую золотыми цветами. Увенчанный короной, он внушал благоговение тем, кто его видел. Король сошел на берег и заключил в объятия короля Филиппа-Августа, который прибыл в этот город раньше него. В порту мы также увидели английский флот, который прибыл в праздник Воздвижения[139], задержавшись в Португалии в ответ на мольбу оказать помощь в битве с неверными. На этих кораблях было доставлено воинское пополнение, лошади и провиант, что пришлось весьма кстати.

Поскольку сезон навигации уже кончался, было решено, что армия перезимует на Сицилии. Король Франции поселился во дворце короля Сицилии Танкреда, в то время находившегося в Палермо, тогда как королю Ричарду был отдан в распоряжение великолепный замок гофмейстера Сицилии, окруженный со всех сторон виноградниками. Что же касается армии, французы разбили палатки под стенами города или нашли пристанище в его предместьях, а войско англичан расположилось станом вдоль южного побережья, где им весьма досаждали местные жители, как ломбардцы, так и гриффоны, как их называли, непрестанно оскорблявшие и преследовавшие воинов. И по этой причине началась между ними большая вражда, грозившая положить конец крестовому походу прежде, чем тот действительно начался, ибо христиане сражались с христианами, и многие лишались жизни вместо того, чтобы посвятить ее борьбе с проклятыми неверными.

Впрочем, неприязнь к чужакам родилась гораздо раньше, сто тридцать лет назад, когда Рожер де Отвиль[140] со своими норманнами вторгся, подобно урагану, на Сицилию и захватил ее. Норманны были известны своей силой и властолюбием. Они быстро подавили всякое сопротивление с помощью длинных копий и смертоносных секир, которыми рубили с седла направо и налево. Затем они взяли в свои руки все бразды правления, там, где возможно, используя разумное убеждение или подкуп, а где необходимо – жестокую тиранию. В итоге, хотя Сицилия стала единым, независимым и сравнительно процветающим принципатом[141], горькая память о вторжении среди простонародья сохранялась. В конце концов, именно простолюдины вынесли на своих плечах всю тяжесть иноземного гнета, именно простые солдаты потерпели поражение от долговязых северян. Норманны, однако, исповедовали терпимость, поощряя и убеждая христиан и сарацин жить в мире друг с другом и по мере сил способствовать процветанию новых правителей. К сожалению, большинство людей не способно проявлять подобную терпимость по отношению к своим завоевателям. Часть сарацинского племени равнодушно приняла перемены. Однако сицилийцы греческого происхождения, называемые гриффонами, издавна питали антипатию к грубым северянам, тогда как жители итальянского происхождения, потомки лангобардов, так и не смирились с тем, что их предки были сокрушены натиском норманнов. И те, и другие верили в старые сказки о том, что норманны – и, следовательно, англичане тоже – рождаются с хвостом, который они прячут, свернув колечком, в штанах. Когда англичане ступили на сицилийскую землю, их приветствовали издевательскими криками: «Хвостатые! Хвостатые!» Однако большинство пилигримов не понимало местного наречия. Тем не менее столкновения начинались и без перевода, поскольку местные жители знали много способов показать свою враждебность.

Дени, не имевший иных желаний, кроме как мирно перезимовать и полюбоваться скалистым ландшафтом, невольно стал зачинщиком одной из самых жарких баталий, которая началась по самому незначительному поводу: из-за одного пенни.

Артур разбил свои шатры вместе с несколькими другими английскими рыцарями в оливковой роще с той стороны города, которая была обращена к морю. Дени поселился у него, так как апартаменты Ричарда были переполнены. Их часто навещали Понс де Капдюэйль, Пейре Видаль и Хью Хемлинкорт: последний прибыл с запоздавшей английской флотилией и вскоре разыскал Дени, встретившего его с радостью. Хью объяснил, что ему стала надоедать Англия и захотелось «пойти поиграть в кости», как он выразился.

– Все игроки, с которыми стоит биться об заклад, уехали с Ричардом, – сказал он. – В Англии сейчас тишь да гладь. Такая жизнь не для меня. Маршал, как вам известно, стоит у власти. А Бобо вернулся в свое поместье во Францию. Так что я надумал попытать счастья в этих краях, есть смысл, как вы считаете?