– Я не останусь один, – ответил старик дрожащим голосом.

– Хорошо, пусть будет по-вашему.

Хамфри взял отца под руку. У всех троих на ногах были легкие туфли, и хотя сэр Роберт шаркал при ходьбе, эти звуки не могли разбудить даже спящего наиболее чутко.

Конюшни располагались вдоль правого крыла здания. Хамфри указал на открытые ворота.

– Их закрывают с наступлением темноты.

Собака громко залаяла, гремя цепью в конуре.

– Тихо, Морган! – шепотом скомандовал Хамфри. Он пересек двор и постучал в окно, чтобы разбудить конюха.

– Покажи мне конюшню, где стоит лошадь мисс Синтии, – приказал юноша.

Конюх подвел их к третьей двери в ряду конюшен. Но лошади в помещении не оказалось.

– Где спит ее грум?

– Наверху, сэр. – Конюх указал на маленькое окошко над их головами. Он приложил руки рупором ко рту, но не успел крикнуть, потому что Хамфри поспешно схватил его за плечо.

– Не нужно! – сказал он. – Закрой дверь потише! Вот так!

Юноша отвел от окна всю маленькую группу и продолжал шепотом:

– Оседлай моего чалого коня Виктора и Белую Стрелу для себя. – Это были самые быстроходные лошади в конюшнях. – Ты мне понадобишься. Только никакого шума – я не хочу никого беспокоить!

Он обернулся к отцу и Стаффорду.

– По-моему, Синтию поместили в Голубую комнату?

– Да, – ответил сэр Роберт.

– Она могла оставить там записку.

– Своему отцу?

– Ну разумеется. Нужно раздобыть ее.

Все оставшиеся у сэра Роберта понятия о гостеприимстве развеялись под натиском жестокой необходимости. Хамфри двинулся назад к дому. Один раз он остановился и прислушался, пламя его свечей устремилось вверх, подобно копьям. Было так тихо, что до них донесся бы звук даже из-за холмов и вересковых пустошей Дорсета.

– Если она оставила записку, мы должны раздобыть ее, – повторил Хамфри.

Дверь в дом оставалась открытой. Юноша поставил канделябр на стол в холле, зажег свою свечу и бесшумно направился вверх по лестнице. Вскоре он спустился, неся в руках сапоги для верховой езды.

– В комнате Синтии нет ни ее, ни записки родителям или вам, сэр, – сообщил Хамфри. – Несомненно, девушка убежала в ужасе от причиненного ею вреда.

Он посмотрел на мистера Стаффорда, но без всякой угрозы. Катастрофа была слишком близка, чтобы тратить время на бессмысленный гнев.

– Она ведь предала своего возлюбленного. – Хамфри сел и, сбросив туфли, стал натягивать сапоги. – Как она могла допустить, чтобы мы узнали о том, что имя Карло Мануччи носит Робин Обри? Сколько людей знали об этом? Она, Робин, Уолсингем, а теперь еще мы трое. Но мы, получив эти сведения, знаем больше, чем следует честным англичанам!

Он встал.

– Заприте за мной дверь! А вы, мистер Стаффорд, не ложитесь, пока я не вернусь.

– Ты привезешь ее с собой назад? – спросил сэр Роберт.

– Должен сделать это, чтобы сохранить наши головы на плечах, – резко откликнулся Хамфри.

– Но она сейчас уже подъезжает к своему дому, – возразил мистер Стаффорд.

Хамфри обернулся к нему с усмешкой, исказившей его бледное лицо.

– По-вашему, она отправилась к себе домой? – осведомился он.

– А куда же еще? – удивленно переспросил Стаффорд.

– В Сидлинг-Корт, мистер Стаффорд, где сэр Френсис Уолсингем готовится к отъезду в Плимут.

Оставив отца и секретаря размышлять над его предположением, Хамфри вместе с конюхом поскакал по дороге в Серн-Аббас через вершину холма, как давным-давно скакал Джордж Обри, а год назад – его сын Робин. Но хотя он мчался, рискуя сломать шею, ему не удалось догнать Синтию Норрис. С высоты холма юноша устремил взгляд на долину, где находилась деревня. Повсюду было темно и тихо. Но в дальнем конце деревушки сквозь листву виднелись огоньки. Этой ночью в Сидлинг-Корте сэр Френсис не ложился спать. Хамфри Бэннет представил себе, как Синтия Норрис, измученная страхом и бешеной скачкой, рассказывает свою историю государственному секретарю.

– Они знают, что Карло Мануччи – это Робин, выполняющий ваше поручение в Испании! Вы не должны позволить им причинить ему вред! Сын не должен кончить свои дни, как отец! На коленях умоляю вас, сэр!

Хамфри Бэннет повернул лошадь. Ему оставалось только сидеть дома и ожидать, когда на него обрушится удар – точно между головой и плечами, как говорил мистер Стаффорд. Юноша провел рукой по затылку, словно чувствуя, как топор палача разрубает кожу, мускулы и позвоночник.

Немногим позже он ощутил дыхание утреннего ветерка и увидел, что усеянный звездами небосвод над его головой начал светлеть. В конце концов, не исключено, что Синтия, рассерженная уловкой Стаффорда, просто ускакала домой, а сэр Френсис не поздно засиделся, а рано встал. Возможно, еще удастся придумать что-либо, что спасет его дом.

Синтия и в самом деле отправилась не в Сидлинг-Корт, так как она ничего не знала о поездке сэра Френсиса Уолсингема в Плимут. Как справедливо предположил Хамфри, девушка умчалась, охваченная паникой и угрызениями совести. Она никогда не теряла веры в Робина, даже когда в прошлом году «Экспедиция» вернулась в Пул, а ее матросы рассказывали хвастливые истории о галеонах, сожженных в Кадисе, и испанцах, трусливо прячущихся за его стенами.

В тот день, когда большой корабль, украшенный лентами, словно дама, проплыв под всеми парусами между островом Браунси и песчаными отмелями, скользнул в узкий пролив, Синтия прискакала в Пул.

«Это Робин возвращается домой!»– взволнованно твердило ее сердце. Девушку не удивило, что «Экспедиция» прибыла одна. Очевидно, Робин, оставив в Ла-Манше свой флот, нагруженный сокровищами, поспешил назад. Она слышала всплеск тяжелого якоря и крики испуганных чаек, круживших над гаванью. Пустив лошадь в галоп, девушка достигла причала как раз в тот момент, когда матросы выскакивали на берег из шлюпок, но она не увидела среди них Робина.

С разбитым сердцем Синтия слушала их приветственные крики женам и возлюбленным. Они прибыли из Кадиса, а не из дальней Атлантики; их адмиралом был Дрейк, а не Робин.

– Испанское вино – лучшие духи для меня, малышка! – орал один из матросов в восторге от собственного остроумия. Слова этого человека, его радостное загорелое лицо, взгляд девушки, вцепившейся ему в руку, надолго запечатлелись в памяти Синтии.

Этот день был самым горьким в ее жизни, но несмотря ни на что она не утратила душевной бодрости и веры в возлюбленного. А теперь Синтия предала его глупым восклицанием, вырванным у нее хитростью Стаффорда.

«Он хотел узнать, кто такой Карло Мануччи, – думала девушка, – а я сообщила ему это!»

Синтия не знала, каким образом ей исправить собственную неосторожность, но твердо решила это узнать. Эта мысль пришла к ней в голову, когда мистер Стаффорд выскользнул из музыкальной комнаты, а ее пальцы продолжали машинально бегать по клавиатуре. Для того, чтобы осуществить свое намерение, ей нужно отправиться в Эбботс-Гэп. Если бы она могла посидеть час в комнате с окнами, выходящими на залив Уорбэрроу, где они с Робином обменялись последними словами и последним поцелуем! Если бы она могла побродить по розарию, где голуби суетились и чистили перья у большой голубятни! Если бы она могла посидеть на скамье на лужайке для игры в шары с тисовой оградой с одной стороны и высокой кирпичной стеной с другой! В одном из этих мест нужный ответ пришел бы ей в голову. Значит, нужно немедленно ехать в Эбботс-Гэп!

Синтия выскользнула из комнаты, где ее отец дремал в кресле, а мать мирно сидела над вышивкой, и быстро направилась к себе в спальню. Переодеваясь для верховой езды, она задумалась, оставить родителям записку или нет. Девушка не осмелилась это сделать. Тихий и отдаленный, но властный голос требовал от нее, чтобы она встретила утро в саду Эбботс-Гэп. Следовательно, нельзя допустить, чтобы ее задержали.

Девушка спустилась к черному ходу, отперла дверь я вышла из дома. Во дворе конюшни она набрала горсть гравия и бросила его в окно, чтобы разбудить грума. Он быстро оседлал для нее лошадь.