Тропа вела вверх наискосок по склону к тому месту, где обрыв, образующий скальный навес, превращался просто в осыпь. Отойдя от жилища метров на триста, Семен оглянулся: шестеро хьюггов, привычно выстроившись цепочкой, брели за ним: «Охраняют, блин горелый! Бдят, сволочи».
Выйдя на водораздел, тропа начала разветвляться без всякой системы, если не считать того, что почти все тропинки уходили куда-то на запад. Вид отсюда открывался довольно красивый, но Семен на этот пейзаж уже насмотрелся: обширное, низкое, заросшее травой плоскогорье, изрезанное долинами ручьев и речек. Кое-где вдали видны немногочисленные фигурки пасущихся животных, вероятно оленей. Семен прошлепал своими рваными мокасинами еще с полкилометра на запад и оказался на верхнем перегибе склона соседней долины. Она была более узкой, и весь низ ее вдоль водотока был заполнен дремучими зарослями ольхи, северной березы и еще каких-то кустов. «Все ясно, – сообразил Семен, – они просто ходят сюда за дровами. Очень удобно – всего-то километра полтора по горизонтали и в сумме меньше сотни метров превышения. Впрочем, у них, наверное, как у всех нормальных первобытных народов, мужчины заготовкой дров не занимаются».
Спускаться вниз не имело никакого смысла, и Семен решил вернуться назад и заняться чем-нибудь полезным и нужным. Например, сконструировать себе новую обувь. На обратном пути на подходе к жилищу он остановился возле одной из распяленных шкур, дождался подхода своей охраны и попытался выяснить у нее, может ли он воспользоваться имеющимся материалом. Внятного ответа он от них не добился. Складывалось впечатление, что они вообще не понимают сути вопроса: то ли он имеет безусловное право пользоваться здесь чем угодно, то ли наоборот, и это настолько очевидно, что является само собой разумеющимся. «Ладно, – решил Семен, – раз до сих пор не убили, значит, есть надежда. Во всяком случае, какое-нибудь серьезное табу они мне нарушить не дадут».
Он достал нож и по-хозяйски откромсал от шкуры изрядный кусок с того края, где мездра была уже содрана. Ни мордобития, ни возмущенных криков не последовало. «Вот и ладненько! – облегченно вздохнул Семен и уселся прямо на землю. – Отдыхайте, ребята: в ближайшее время я никуда не денусь».
Семен занимался кройкой и шитьем, наверное, часа два – не меньше. При этом он посматривал в сторону жилища хьюггов, но никакой активности не замечал. Если не считать того, что из жилища Тираха выбрался совершенно голый ребенок, отойдя чуть в сторону, справил нужду и юркнул обратно. «Ага, вот теперь я понял, в чем тут главная странность! – обрадовался Семен. – Допустим, мужчины могли куда-то уйти, допустим, женщины забились в пещеру к вождю – соскучились за долгую разлуку. Но дети-то куда могли деться?! А они, похоже, там и сидят – в этой полупещере, бедненькие! И чего ж это их так? Неужели из-за меня?! За кого же, черт побери, они меня принимают? Хотя, с другой стороны, есть какое-то невнятное чувство-предчувствие, что дело тут не во мне, а в чем-то или ком-то другом: вроде все ждут какого-то события, я же тут случайно и являюсь скорее помехой, чем главным действующим лицом».
На сей раз Семен решил сделать себе тапочки на двойной подошве, поскольку ходить тут приходится в основном по камням, а материал можно не экономить. Дело оказалось довольно хлопотным, и он провозился почти до сумерек. Шарахаться по чужому лагерю в темноте не хотелось, и Семен перебрался под навес на свое «законное» место. Там он и сидел, наблюдая, как погружаются в темноту каменистые склоны долины, и размышляя о хитрых извивах своей судьбы.
Хьюгги появились в почти полной темноте. Они подходили группами по два-три человека, поднимались по склону, тихо переговаривались и забирались в основное жилище. Судя по голосам и размерам силуэтов на фоне чуть более светлого, чем скалы, неба, это были в основном взрослые мужчины и несколько подростков. Сосчитать их Семен, конечно, не мог, но прикинул, что к тому времени, когда подошли последние, в жилище их набилось с десяток. Вскоре дыры в стене из шкур засветились – внутри развели огонь, а голоса стали чуть смелее и громче. Семен и пришлые хьюгги так и остались сидеть в темноте – никто их не поприветствовал и тем более внутрь не пригласил. «Ну, и нравы у них, – удивлялся Семен. – Ну, и гостеприимство! Мяса, правда, выдали всем от пуза, но на этом все и кончилось». По идее, ему следовало радоваться, что к нему никто не пристает и ничего от него не требует, но было как-то обидно: вот рядом жилье, там костерок горит, какие ни на есть, а люди… А он, значит, должен сидеть тут в темноте, накрывшись старой вонючей шкурой, из которой со страшной силой лезет шерсть.
Семен встал, немного размялся и стал бродить взад-вперед вдоль жилища хьюггов. Подсматривать за другими, конечно, неприлично, но держать человека на улице еще неприличней! Да и не собирался он специально подсматривать – он же не виноват, что у них тут сплошные дыры.
В жилище Тираха дыр было мало, но большие. Когда Семен рассмотрел его содержимое, то порадовался, что его не пригласили туда ночевать – все пространство между стеной и сводом было заполнено обнаженными телами. Здесь вперемешку, вплотную друг к другу, сидели и лежали женщины и дети. Дети, похоже, от грудных младенцев до почти подростков обоих полов. Самого хозяина Семен сразу не разглядел, а специально проявлять любопытство не решился.
«Интересно, если глава данной… гм… группы забрал себе всех женщин, то как же обходятся другие мужики? Или он сдает своих „жен“ в аренду?» Пытаясь решить эту научную проблему, Семен заглянул и в мужскую половину. То, что он там увидел, заставило его содрогнуться, вернуться на свое законное место и тихо радоваться, что его не позвали внутрь. «Да-а, – размышлял он, пытаясь устроиться поудобней на жесткой подстилке, – гомосексуализм совсем не позднее изобретение».
Посреди ночи раздался крик. Потом снова. Кричала явно женщина, причем с того берега ручья. Никакой реакции со стороны населения этого берега не последовало, хотя не слышать криков хьюгги никак не могли. Впрочем, это был, кажется, не призыв о помощи, а просто крик боли.
Спать дальше Семен, разумеется, не мог. Минут пять-десять он слушал этот концерт, а потом поднялся на ноги. Но раньше, чем он успел перешагнуть через свою ограду, перед ним возникли тени хьюггов. Это были, конечно, его конвоиры, а не местные жители. И возникли они здесь явно с целью его не пустить. Честно говоря, он и сам не знал, куда и зачем собрался. Это что-то вроде рефлекса – раз кричат, значит, надо идти на помощь. Кому и как он может помочь в почти полной темноте, Семен как-то не задумался. На его вопрос «кто кричит и что происходит?» хьюгги залопотали возбужденно, но очень тихо – так, что он практически ничего не расслышал. Кажется, пытались объяснить, что происходит какое-то великое таинство, связанное с женщиной, и никто не должен двигаться с места, иначе будет что-то нехорошее. Семен немного успокоился: в конце концов, это чужой поселок, и пусть они живут так, как считают нужным, – он-то здесь при чем?
Он остался на месте дожидаться дальнейшего развития событий. Ничего он не дождался, кроме того что, после некоторого затишья, раздались новые звуки, похожие на детский плач.
«Ну и дурак же я, – вздохнул Семен. – Все никак не привыкну, что живу здесь, а не приключенческий роман о самом себе читаю. Нет бы сначала подумать, а потом шевелить конечностями! Что это может быть? Ну, вспоминай! „Запретная зона“ возле поселка, на ней какое-то жилище… Женские крики, детский плач… Да ничего особенного: до того, как „белые“ люди начали активно разваливать жизненный уклад всевозможных „дикарей“, они успели многократно описать этот распространенный обычай. Женщина, собирающаяся рожать, удаляется куда-нибудь в сторонку, где и производит ребенка. Иногда в одиночестве, реже ей помогает кто-то из старух. Часто роды происходят в нарочито антисанитарных и суровых условиях – чуть ли не на снегу. Иногда после этого женщина некоторое время считается „нечистой“ и не может показываться в селении. Или над ней должны быть произведены какие-то обряды. В общем, очередной ужастик из жизни первобытных – веский аргумент для миссионеров в пользу необходимости обращения этой публики в истинную, единственно верную и гуманную веру. Те же, кто христиан не любит, а туземцам сочувствует, пытались объяснить этот обычай тем, что, мол, людям, живущим в суровых условиях, нужно сильное потомство, и искусственный отбор начинается прямо с момента рождения. Черт их всех разберет, – думал Семен засыпая, – завтра разберемся. Точнее, уже сегодня».
