— У меня нет отца, — просто сказал он.

— А теперь о деле, — продолжил Годвин. — Нынче я не должен задерживать тебя здесь, но приходи сюда завтра ночью, если тебе удастся ускользнуть. Ты можешь поговорить с Уингрейсом Порринджером, и он поможет тебе. Я расскажу тебе обо всех моих приготовлениях, сообщу тебе имена и цифры и вообще все, что я и только я знаю об этом деле. И мое сердце радуется, ибо, хотя сам я калека и прикован к этой скамье, отныне у меня есть дельный заместитель. Я задумал это дело, а ты воплотишь его в жизнь. Если сын Уорхема Лэндлесса унаследовал хотя бы одну десятую способностей своего отца, то он сможет сделать многое, очень многое. Я уже более года жажду найти такого человека, как ты.

— Скажите мне только одно, — молвил Лэндлесс, — и этого мне будет довольно. Вы в самом деле спланировали это восстание так, что оно обойдется без бессмысленного кровопролития? К примеру, вы не желаете причинить вред вот этой семье? — И он движением головы показал туда, где находился хозяйский дом.

— Упаси Бог! — быстро ответил Годвин. — Уверяю тебя, не пострадает ни одна женщина, ни одна невинная душа. И я ни в коей мере не желаю причинить вред хозяину этой плантации, который по меркам роялистов суть неплохой человек и дворянин. Вот что я задумал. В назначенный день поднимутся кромвелианцы, сервенты и каторжники на всех плантациях, лежащих на берегах залива, проток, трех рек и в Аккомаке. Они сломят сопротивление надсмотрщиков и тех своих товарищей, которые, возможно, пожелают сохранить верность своим хозяевам, призовут рабов присоединиться к ним и под началом назначенных мною на всех плантациях командиров соберутся в назначенном месте этого графства. Если все пройдет хорошо, там за один день и одну ночь соберется около двух тысяч человек, то есть такое войско, какого эта колония не видела никогда. И оно будет состоять в основном из честных мужей, ведомых четырьмя сотнями солдат Республики, опытных, храбрых и движимых праведным гневом, которых уже самих по себе будет достаточно для того, чтобы полностью деморализовать противника. Из этой силы, пусть она и будет разношерстной, мы создадим вторую Армию Новой модели, такую же дисциплинированную и непобедимую, какой была первая; и кто будет ее командующим, как не сын Уорхема Лэндлесса, которого любил Кромвель и прежний полк которого изрядно представлен здесь? И тогда мы уже при свете дня сойдемся в схватке с теми, кто решит сразиться с нами — и победим. И мы не запятнаем нашу победу. Так что твое кошмарное видение полночной резни не сбудется. Ничего подобного не произойдет.

В вечерней тишине послышался далекий звонкий звук рожка.

— Это сигнал к возвращению в хижины, — сказал Годвин. — Ты должен идти.

Лэндлесс встал.

— Я приду завтра ночью, если смогу. До свидания, отец. — На его мрачном суровом лице расцвела улыбка, снова превратившая его в юношу.

— Да благословит тебя Бог, сынок, — ласково и степенно молвил починщик сетей. — Да призрит на тебя Господь светлым лицом Своим[54] и да избавит он тебя от всех твоих бед.

Лэндлесс повернулся, чтобы уйти, но тут починщику сетей пришла в голову новая мысль.

— Подойди сюда, — молвил он, — и позволь мне показать тебе мои сокровища. На тот случай, если со мною что-то произойдет, тебе следует знать про этот тайник.

Он взял со стола драгоценную флягу и вместе с Лэндлессом проковылял к очагу. Бревна над ним казались такими же крепкими, сучковатыми и потемневшими от времени, как и остальные в стенах хижины, но стоило Годвину нажать на какую-то тайную пружину, как часть бревна отошла, словно крышка ларца, и в стене открылась полость.

Внутри нее тускло блестело золото, а рядом с маленькой кучкой монет лежало несколько сложенных бумаг и пара искусно сработанных пистолетов.

Годвин коснулся бумаг.

— Здесь значатся имена солдат Республики и вожаков кабальных работников, которые связаны с нашим делом. Это наша Священная лига и Ковенант[55] — и наш смертный приговор, если наш заговор раскроют. Золото я привез с собой, когда меня отправили в Виргинию, припрятав его на себе. А пистолеты мне подарил один из моих друзей. Они могут нам пригодиться.

— Спрячьте их! Скорей! — тихо сказал Лэндлесс и повернулся к человеку, который стоял в дверях и моргал, вглядываясь в полумрак.

Крышка тайника, щелкнув, затворилась, бревно приняло свой прежний вид, и починщик сетей тоже повернулся к двери.

Это был уголовник по прозвищу Таракан, он стоял в дверях, и его оплывшее тело и зверская рожа загораживали сияющий снаружи великолепный закат. На его мрачной злодейской физиономии не было видно ни алчности, ни любопытства — быть может, он что-то видел, а быть может, нет.

— Чего тебе? — резко спросил Лэндлесс.

— Да вот, я тут подумал, что ты, возможно, не слыхал рожок, брат, так что как бы тебе не попало по новой. Вот я, значит, и решил предупредить тебя. — Все это было сказано тихо, хрипло и угрюмо.

— Не называй меня братом. Да, я слышал рожок. Лучше поторопись сам, или попадет и тебе.

Таракан ответил злорадной ухмылкой.

— Что, пыжишься, да? Небось, когда задираешь хвост, не так болит? — И снова рассмеялся своим лающим смехом.

— Убирайся, — сказал Лэндлесс с опасным блеском в глазах.

Каторжник оборвал смех и разразился бранью. Но он и впрямь убрался прочь, и Лэндлесс, немного погодя, тоже оставил хижину и направился к лачугам рабов и кабальных работников.

На другом берегу речушки под амбровым деревом, строгая хворостину, сидел паренек, который давеча обвинил Лэндлесса в том, что тот мнит, будто он не хуже, чем лорд-мэр Лондона. Когда Лэндлесс подошел, паренек вскочил на ноги и, весело сообщив, что им по дороге, пошел рядом.

— Послушай, — с бесхитростной искренностью начал он, — я, стало быть, прошу у тебя прощения за то, что наговорил тебе вчера. Сдается мне, из тебя вышел знатный секретарь, и, ей-богу, думаю, сам лорд-мэр Лондона не посмел бы ударить этого чертова придворного франта. Говорят, что он дрался на двадцати дуэлях.

— Конечно, я прощаю тебя, — с улыбкой ответил Лэндлесс.

— Вот и хорошо! — с облегчением вскричал паренек. — А то я страсть как не люблю, когда на меня держат зуб.

— Я видел тебя и до вчерашнего дня. Но забыл, как тебя зовут.

— Дик Уиттингтон.

— Что? Дик Уиттингтон?[56]

— Ага. Во всяком случае, в нашем приходе, — он показал большим пальцем в сторону океана и Англии, — меня окрестили Диком, а сам я взял себе фамилию Уиттингтон. К тому же, я, как и тот Дик, убежал из дома, чтобы, стало быть, попытать счастья и разбогатеть. Потому что, как у него, у меня нет ничего кроме пустых карманов и сердца, полного надежд. И потому что когда-нибудь я ворочусь, звеня монетами и весь в золотых кружевах, и стану мэром Бэнбери. А может, останусь в Виргинии и стану купцом и депутатом Палаты представителей здешней Законодательной ассамблеи. Я мог бы послать за Джойс Уитбред и жениться на ней здесь, а не в Бэнбери.

Лэндлесс засмеялся.

— И поэтому ты решил сбежать?

— Ага, четыре года назад, после того как, стало быть, стал мужчиной. — На вид ему было около девятнадцати лет. — Пробрался тайком на корабль "Мэри Харт" в Плимуте, а когда мы прибыли в Виргинию, капитан продал меня, ну, чтобы получить денежки за мой проезд. Мне еще надо горбатиться на хозяина три года, но, может статься, мне удастся начать делать себе состояние и раньше, ибо… — Он замолчал, искоса посмотрел на Лэндлесса своими голубыми глазами, затем продолжил: — В здешнем краю от Потомака до Джеймса и от водопада на Дальнем западе до Чесапикского залива слышится голос. Что он говорит?

Лэндлесс ответил:

— Голос говорит: "Утешься, мой народ, ибо час избавления близок".

— Отлично! — весело вскричал паренек. — Я так и знал, что ты один из нас. Мы все вместе участвуем в этой потехе.