Заметив меня, он поджимает губы. Сидит рядом с моим детсадом, но не рад меня видеть. Л=логика.

Выглядит устало, раздраженно, как будто его насильно сюда притащили. Вздыхает, трет лицо ладонями.

Молча стою перед ним и жду объяснений.

– У меня все время на тебя стоит, как раньше, – бурчит, словно это все объясняет.

Кто о чем! Причем сказано со злобой в голосе, будто в этом есть моя вина. И взгляд исподлобья, буравит меня обвиняюще, типа это я ему… поставила.

– Восемь лет о тебе не думал, а как увидел, сразу началось.

– У тебя восемь лет вообще не стоял?! Бедненький, как же ты это девушкам объяснял?

Не осуждайте меня, тут никто бы не сдержался.

Взгляд Тимура вспыхивает.

– Думаю, ты помнишь, что со стояком у меня проблем нет. Но лучше бы были, чтобы тебя не хотеть. А то, как затащил тебя в кладовку, помял немного, так теперь спать не могу. Так бы ухватился и… как раньше. Ты сладкая булочка, Вась.

Говорит с таким вкусом и наслаждением, прям слюной истекает, как будто все эти годы репейником питался.

– Помять бы тебя сейчас, Вась. Хорошенько помять и протиснуться поглубже. Тело твое такое вкусное… – Голос дрожит, низкий, сочится похотью.

Как говорит одна из моих подруг, главное – сразу перейти к Телу. Она патологоанатом, поэтому ее позиция объяснима, а вот Тимуру не следует восхищаться моими сладкими прелестями. Все-таки женитьба на носу. Не пристало любоваться сладкими булочками, когда он скоро женится на стиральной доске. То есть на Жанне.

– Ты некрасиво себя ведешь, Тимур Агоев, – говорю самым строгим воспитательским тоном. – Смотри какой вымахал, взрослый мужчина теперь, а самоконтроль на уровне подростка.

– Да знаю я, все знаю, – ворчит. – Но ничего не могу с собой поделать, стоит на тебя постоянно.

Качаю головой. В груди так больно, что хоть реви, но не покажу этого.

– У меня тоже стоит, только не на тебя, а на тебе. Жирный крест.

Тимур поднимает на меня злой взгляд, усмехается.

– Врешь ты, Вась! Все эти годы ты старалась обо мне забыть, но не смогла. Когда я мял тебя в кладовке, тебя тоже повело, еще как. Думаешь, я не заметил, как ты пыталась оседлать мою ногу?

– Нет, Тимур, это я пыталась врезать тебе в пах коленом. Послушай… Хватит уже. Твой отец обещал, что вы больше меня не побеспокоите.

– Я тебе ничего не обещал.

– Как раз наоборот. Ты обещал мне очень многое, но не сдержал ни одного обещания.

Старая, заскорузлая обида вырывается наружу, я не успеваю ее остановить.

Тимур хмурится, но не спорит. Знает, что я права от и до.

Вздохнув, продолжаю.

– Однако это старый пожар, на его месте остались одни угли, и незачем их ворошить. Если тебе что-то понадобится, передай через своего отца, он знает, как со мной связаться. Не приходи больше ко мне на работу.

– Я не прихожу к тебе на работу, это общественный сквер.

– Москва знаменита скверами, выбери другой.

Тимур изучает мое лицо, смотрит серьезно, задумчиво, с болью в глазах. Хотя последнее всего лишь плод моего воображения. Мне хочется, чтобы Тимуру было очень-очень больно, вот такая я гадкая. Так настрадалась из-за него в прошлом, что хватит на десяток Тимуров, а он развелся, отряхнулся – и к звездам. И к новым пассиям тоже.

– Вась… а что, если под углями живой пожар? Причем такой, какого с другими никогда не будет?

– Пожарная служба тебе в помощь! Прощай, Тимур, и будь счастлив.

Иду к калитке сквера, но слышу его голос, полный боли. В этот раз я не ошибаюсь, его точно что-то мучает. Останавливаюсь, как вкопанная. Его боль=моя боль. Он меня ранил, обидел, предал… Однако я так и не смогла выцарапать его из-под кожи, поэтому и реагирую так сильно.

– А что, если я не могу быть счастлив? – спрашивает хрипло. – Думал, что у меня есть все, что надо, а сейчас вдруг понял, что до счастья ну никак не дотягиваю. Вспоминаю как между нами было, как мы горели, и понимаю, что моя теперешняя жизнь всего лишь бледная копия. Что, если я снова хочу жить так, как раньше?

– Ты хочешь тусить неизвестно с кем, напиваться до беспамятства…

– Нет! Тебя хочу. Только тебя.

– Слишком мало, слишком поздно, Тимур.

Горло раздирает болью. Каждое слово словно с кровью вылетает наружу. Я долгие годы мечтала услышать от Тимура именно эти слова и сожаления, и вот они, порхают вокруг нас весенним пухом… но слишком поздно. Раны уже зарубцевались.

– Я был молодым идиотом, Вась, и когда нас насильно поженили, мне снесло крышу. Я мало что помню из того времени, но знаю, что вел себя непростительно. Все разрушил своими собственными руками и тебя обидел без причины. А сейчас смотрю на тебя и вижу, что между нами до сих пор все живо. Не повторяй моих ошибок, не выбрасывай нас, ладно? Дай нам шанс!

Ничего не могу с собой поделать, завожусь с пол-оборота.

– Какой шанс?! Ты скоро женишься! Какой шанс тебе нужен?

Тимур хмурится, качает головой.

– Когда ты молодой и горячий, легко натворить всяких дел. Не я один так осекся, это со многими случается. Мы с тобой были вместе пять минут, а нас заставили пожениться, вот меня и взорвало. За криками и скандалами я упустил тот факт, что у нас с тобой было что-то особенное, стоящее. Мне нужен шанс, чтобы проверить, прав ли я. Уверен, что прав.

Я и так знаю, что Тимур не остыл после нашего брака. Иначе не затолкал бы меня в кладовку и не ревновал бы к Диме. И не прыгнул бы на лужайку спасать мои сладкие булочки. Но… нет. Просто нет.

Назад дороги нет.

Качаю головой, потому что голос отказывает. Внутри просыпаются яркие юношеские мечты о том, как Тимур возвращается ко мне, признается в вечной любви, и мы уходим в закат, держась за руки.

Поднявшись, Тимур берет меня за руку. Раскрывает мою ладонь и кладет на нее мое старое обручальное кольцо. То самое, которое я бросила ему в лицо после развода. Тимур по очереди сгибает мои пальцы, гладит костяшки.

– Вот… Я сам не знал, зачем сохранил, а теперь стало понятно. Я не остыл к тебе, Вась. Подумай, ладно?

Лена встречает меня на площадке, руки в боки. Сейчас мне влетит.

– Я тебя отпустила на две минуты, чтобы ты выгнала… – косится на детей и заканчивает фразу: – плохого мальчика. А ты застряла там на целую вечность. От тебя требовалось сказать всего два слова: «Пошел вон».

– Я это и сказала. Много раз.

– Та-а-ак…. Что у тебя в кулаке? А ну покажи!

– Ничего. – Собираюсь сунуть руку в карман, но Лена не позволяет.

– Показывай! – хватает меня за предплечье.

Неохотно открываю ладонь. Глаза Лены округляются.

– А ну брось каку!

Отскакиваю на шаг, пряча кольцо, которое однажды было символом моих неразумных чувств к Тимуру Агоеву.

– Кому говорю, брось каку! – Лена шлепает по моему запястью, и тонкий ободок падает в вязкую весеннюю грязь. Лена придавливает его подошвой и смотрит на меня с вызовом. – Тебе жить надоело, Вась? Снова хочешь в пекло?

Смотрю на пустую ладонь, и на душе становится легче. Как будто кольцо пыталось утянуть меня в прошлое, а теперь я снова свободна. Лена права, тут не о чем думать, надо бросить каку.

– Спасибо! – обнимаю подругу от всей души.

– Не подлизывайся! В качестве наказания съешь две порции запеканки, – велит она командным тоном.

Папа до сих пор зовет Амира «босс». В этом есть доля горькой иронии, потому что он мало что помнит, но Амира сразу опознал, как начальство. Порой я задаюсь вопросом, помнит ли папа наше с ним прошлое или пересказывает то, что я ему много раз повторяла после аварии.

Мы пьем чай с яблочным пирогом. До аварии он был папиным любимым, и я продолжаю его печь раз в неделю в надежде пробудить еще один кусочек памяти. Амир Агоев сидит напротив папы, они обсуждают погоду, но у меня нет ни малейшего сомнения, что его приход связан отнюдь не с желанием проведать старого друга. Он появился на пороге неожиданно, без предупреждения. И теперь вроде как разговаривает с папой, но при этом то и дело поглядывает на меня, как будто надеется что-то прочитать на моем лице. Но читать нечего, кроме как желания, чтобы семья Агоевых оставила нас в покое.