— Закрывайте! Герметизируйте быстрее! — голос командующего отрядом сборщиков старика звучал по-молодому, а сам он походил сейчас на полного сила мужчины едва перешагнувшего рубеж сорокалетия — Живее же! Марья! Хватит уже!

Я почти не обратил внимания на Марью — еще одну старуху, что встала на четвереньках над одним из тающих сгустков, распахнула меховую куртку и замерла в этой нелепой позе, старательно надувая и сдувая дряблые морщинистые щеки. Ее глаза горели настоящим экстазом и фанатичной верой.

— Еще сорок лет, Михаил! — крикнула она и погрозила костлявым кулаком небу — Еще сорок лет проживу! Заберу обратно отнятое!

Сплюнув, Михаил Данилович затянул клапан рюкзака и махнул рукой, призывая нас поторопиться. И такой спешке была причина — светящиеся фигуры фантомов встали по центру помещения тесным кругом, положили друг другу руки на плечи и запрокинули головы. Внутри них часто запульсировали янтарного цвета огни, что показались мне завораживающими и угрожающими одновременно. Подорвавшись, двигаясь с невероятной легкостью, совершая немыслимые по силе и ловкости прыжки, я помог собрать рюкзаки, подтолкнул самых нерасторопных, а одного старичка, почти невесомого — или мне почудилось? — подхватил на руки и побежал за уже втягивающейся в начавший медленно закрываться проем.

— Молодчина — одобрительно выдохнул Борисович, которого я догнал уже у самой телепортационной камеры.

Что ж… теперь мне ясно почему эти крепкие старики не чувствовали особой усталости после долгого пути по заполненным быстрой водой лавовым трубам по пути сюда. Если они регулярно «вкушают» подобное…

— Так вы оборвали связи с луковианцами и другими бункерами… — повторил я продолжающий мучать меня вопрос, опуская дедка в центр металлической пластины.

— Да — кивнул Борисович — Мы не дряхлеем. Более того — все из побывавших здесь хоть раз еще и помолодели, скинув лет по семь-десять. Рано или поздно это стало бы заметно. И что тогда? Этого студня хватает лишь на нас самих! А если Столп впадает в оцепенение и тускнеет — а так случается! — то пушки порой замолкают на год! Осуждаешь?

— Я пока не в силах даже осмыслить весь масштаб узнанного сегодня… познанного… — покачал я головой, не скрывая своего ошеломления — Все слишком…

— Масштабно?

— Хорошее слово — кивнул я и встал к старику ближе, когда меня потеснили остальные.

— Прыжок!..

Через час, успев прийти в себя и благополучно всем составом добравшись до укрытия, откуда спустились к причалу, мы неспешно сплавлялись вниз по течению. Моего участия не требовалось, и я с крайней задумчивостью смотрел на свои ладони, сжимая и разжимая пальцы. Рукавицы я стащил, но холода не чувствовал. Здесь температура не столь уж и низка, к тому же переполняющая меня энергия казалось сама вырабатывала тепло. Со мной уже почти час никто не разговаривал — дали время на то самое «осмысление». Но я даже не пытался переварить все факты. Я просто позволил себе то, что позволяют особо искушенные киноманы после просмотра отменного фильма — дать послевкусию неспешно раствориться у меня в мозгу, покалывая его остатками пережитых эмоций. Так я и молчал до конца нашего путешествия. Да и остальные предпочли молчать, явно переживая нечто вроде тихой сладкой эйфории — я и сам ощущал что-то необычное, что-то радостное и… детское… да… сейчас я чувствовал себя снова малышом, что сидит на коленях обнимающей меня бабушки и слушает ее тихое проникновенное пение, одновременно глядя как за окном избы ведут свой хоровод светлячки…

…Не велик хотя удел, но живу спокоен,

Скатерть, столик, пища есть, в мыслях своих волен.

‎Не прельщает вышня честь,

‎Для меня то трудно снесть.

Не виновну жизнь люблю, в ней моя забава.

Кто же хвалится искать, чести домогаться,

Коль удачливо ему, желаю стараться.

‎Пусть тот долго с тем живет,

‎Пусть великим век слывет.

Яж пронырлив не бывал, не в том моя слава…

Медленно спускались лодки-корыта, молчали старики. И я молчал. И лениво отгонял мысль, что шептала и шептала мне о том, что бесплатного сыра не бывает. Меня может и хотели чуть придержать, но… я знал, я чувствовал, что есть и другая более веская причина. И заключаться она будет в какой-то возможно почти невыполнимой задаче.

И ведь попробуй отказаться после такого… чуть ли настоящего причащения к таинствам и… мощам Столпа… только сейчас я понял насколько красочным и удивительным, почти церковным было то зрелище, что повидали мои глаза.

И ясно, что я узнал далеко не все. Есть и другие причины, есть более глубокие горизонты. Но чтобы добраться до этих тайн… придется пойти навстречу Замку.

Как однажды было сказано и многократно повторено — есть предложения, от которых нельзя отказаться.

Но это потом…

Потом…

Прикрыв глаза, я погрузился в легкую дрему, а в моих ушах продолжал звучать хрипловатый голос бабушки, что баюкала приболевшего меня, уже начав следующую песню…

Спи-дитятко, почивай, свои глазки закрывай,

Стану петь я, распевать, колыбель твою качать,

Ходит Сон по сенечкам, Дрема под окошечком,

А как Сон-то говорит, я скорее усыплю,

А Дрема-то говорит, я скорее удремлю,

А как Сон-то говорит, где бы колыбель найти?

Где-бы колыбель найти, поскорее усыпить?…

Я проспал больше суток.

Почти не помню, как по стенным тропам поднялся в свою хижину под потолком, как стянул с себя одежду и упал на узкую койку. Но отчетливо помню, что у меня резко сузилось поле зрения, все окружающее я видел как сквозь узкий медленно сужающийся в крохотную точку тоннель. Еще помню легкие странные подергивания во всем теле. Именно подергиваниями — их не назвать спазмами, тиками или судорогами. Просто… подергивания, будто через все мои телесные протоки и нервные пути пытались протащить нечто куда более габаритное, чем обычные ежедневные «грузы» для этих транспортных путей.

Когда проснулся — разом, мгновенно, без вялости — сразу понял, что проспал я ну очень долго. Койка воняет потом и мочой, в низу живота свинцовая тяжесть, во рту пересохло, а когда провел ладонями по лицу, вниз полетели чешуйке отмершей кожи. И голод… меня терзал звериный голод. Стоило принюхаться и я понял еще кое-что — меня разбудил поднимающийся с Холла запах вареного мяса. А так бы я поспал подольше…

Стащив колом вставшую футболку и белье, наспех натянул на себя штаны и куртку, собрал в большой узел все влажное и пахнущее, после чего двинулся по мостику прочь из хижины, не забыв прихватить с собой сумку. Мне, кстати, никто не мешал отсыпаться, судя по всему. Но наверх поднимались — убедиться, что я жив, плюс оставили на столбике накрытый потрескавшимся блюдцем мутный пластиковый кувшин с водой. Я выпил ее еще до того, как начал спускаться…

В Холл я вернулся только через два часа — чистый, выбритый, причесанный, улыбающийся и голодный. Все тряпки остались в душевой, а приглядывающая там за порядком старушка получила целый лист талонов и пообещала вскорости все выстирать и даже погладить.

Пройдя мимо вездехода, здороваясь с каждым без исключения и задерживаясь на пару минут, чтобы ответить на вопросы стариков, я все же сумел добраться до холловской кухни, где мне тут же вручили нагруженный едой поднос и попеняли, что сам хожу и ноги бью — хорошему человеку принесли бы прямо к столу. Заверив, что я не настолько хороший и перекинувшись с кухарками парой шуток, я дотопал до моего «стола», где меня уже ждали улыбающиеся «активисты», коротающие ожидание за игрой в домино. Меня встретили сдержанными приветствиями и следующие полчаса игнорировали, давая возможность насытиться. Только после первого стакана чая — и никаких сигарет, хотя организм жалобно умолял о дозе никотина — меня начали осторожно спрашивать. И тут пришлось стариков огорчить, дав им понять, что пока я не готов рассказывать о том, куда я ходил и чего видал. Но я заверил их, что все в полном порядке и не стоит ждать никаких неожиданностей и проблем от Замка.