И я понимаю почему.

Вытираю слезу со щеки, хороню чувства поглубже, делаю глубокий вдох и открываю дверь ванной.

Проходя через столовую, слышу, как Эндрю говорит по телефону:

– Да отстань ты от меня, мне сейчас не до этого. Не до этого, понял? Да, ну и что? Да кто ты такой, чтобы указывать, как мне жить? Что? Слушай, брат, мне нужно побыть одному… На похоронах присутствовать не обязательно. Лично я вообще не хочу присутствовать ни на каких похоронах, кроме своих собственных. Не знаю, зачем люди вообще устраивают похороны. Что интересного в том, чтобы смотреть, как дорогой тебе человек лежит в деревянном ящике неживой? Я бы предпочел, чтобы наша последняя встреча с ним состоялась, когда он был еще живой. И не пудри мне мозги, Эйдан! Ты сам знаешь, что все это чушь собачья!

Мне очень не хочется стоять за дверью и подслушивать, но входить вот так, когда у него важный разговор, тоже не очень хорошо.

Я все-таки вхожу. Кажется, он слишком кипятится, надо его успокоить. Эндрю замечает меня, и его сердитый тон сразу снижается. Он отрывает от дивана спину.

– Слушай, мне надо бежать. Да, маме я уже позвонил. Да. Да, хорошо, я понял, да. Потом.

Дает отбой, кладет мобильник на кофейный столик, где покоится его босая нога.

Сажусь рядом с ним на плоскую, как блин, подушку.

– Извини, – говорит он, треплет меня по бедру, потом гладит. – Все никак не угомонится. Всю жизнь мне об этом будет напоминать.

Я придвигаюсь ближе, сажусь ему на колени, и он прижимает меня к груди, словно только так может наконец успокоиться. Обнимаю его за шею, целую в уголок рта.

– Кэмрин, послушай, я тоже не хочу, чтобы на этом все кончилось. – Он будто читает мои мысли, несколько минут назад осаждавшие меня в ванной комнате.

Эндрю вдруг поднимает меня и сажает лицом к себе, мои колени упираются в диван, по обе стороны от него. Берет за руки и очень серьезно, напряженно смотрит в глаза:

– А что, если мы…

Отворачивается, словно мучительно подбирает слова, и я стараюсь понять: он так колеблется, потому что боится ошибиться или вовсе не поэтому.

– Что? – подталкиваю я его.

«Уж начал, так договаривай, – думаю я, – не важно, что ты скажешь, я готова выслушать все». Меня снова охватывает какая-то смутная надежда, и я ужасно не хочу, чтобы она развеялась как дым.

– Ну что, Эндрю?

Он вздрагивает, точно звук моего голоса возвращает его к реальности.

– А что, если мы с тобой просто уедем? – спрашивает он, и сердце мое начинает биться быстрее. – Я не хочу оставаться здесь. Не думай, не из-за отца или брата – все это не имеет отношения… У меня совсем другое в душе, когда я вот здесь и ты рядом со мной. То же самое я чувствовал, когда увидел тебя в автобусе еще в Канзасе, как ты сидела там одна-одинешенька. – Он еще крепче сжимает мне руки. – Я понимаю, ты потеряла любимого человека, но… я хочу, чтобы ты была моей. Кэмрин, может, нам стоит вместе поездить по всему миру… Я понимаю, что не могу заменить тебе твоего…

Из глаз моих катятся слезы.

Но он понимает это по-своему.

Руки его вдруг слабеют, он отпускает меня и отворачивается. Тогда я беру его лицо в ладони, заглядываю в полные муки глаза.

– Эндрю, – горячо шепчу я, и слезы катятся у меня по щекам, – я всегда ждала только тебя. Даже с Иэном мне всегда чего-то словно не хватало. Я говорила тебе об этом, помнишь, той ночью в поле, я тебе рассказывала… – Я умолкаю, улыбаюсь и продолжаю снова: – Ты мой любимый, ты самый близкий мне человек, Эндрю. Я давно это знаю. – Я целую его в губы. – Да я представить себе не могу, как буду жить в этом мире без тебя, что стану делать. Мы просто должны это сделать вместе. Нам с тобой хорошо, когда мы в пути. Когда мы вместе. Вот чего я хочу на самом деле.

Глаза его увлажняются, но улыбка освещает его лицо, и слезы исчезают. Он прижимает губы к моим губам, впивается в них с яростью, также охватив мои щеки ладонями. Поцелуй его так неистов, что у меня перехватывает дыхание, но я отвечаю ему с не меньшей страстью, упиваясь его сладким дыханием. А он, не прерывая поцелуя, отнимает руки от моих щек, обнимает, крепко прижимает к себе и рывком заставляет встать вместе с собой.

– Сегодня я познакомлю тебя с мамой, – говорит он, вглядываясь мне в лицо.

Я хлюпаю носом и киваю. Слезы мои прекращаются.

– Я буду очень рада познакомиться с твоей мамой.

– Отлично. – Он освобождается от моих объятий и сам отпускает меня. – Пойду приму душ, потом сходим кой-куда в город, а когда она придет с работы, идем к ней.

– Хорошо, – говорю я, а сама улыбаюсь, не могу остановиться.

Да если бы и попыталась, ничего бы не вышло.

Он смотрит на меня долго, не отрывая глаз, похоже, ему не хочется оставлять меня даже для того, чтобы принять душ, глаза его сияют так же, как сияли после нашего выступления в баре «Олд пойнт». По его счастливому лицу видно, как много он хочет сказать мне. Но он не произносит ни слова.

Да это сейчас и не нужно.

Наконец Эндрю отправляется в душ, а я сажусь проверять мобильник: кто звонил, есть ли сообщения. Прозвонилась в конце концов мама. Оставила голосовое сообщение, рассказала про круиз на Багамы, целых восемь дней. Похоже, она серьезно втрескалась в этого своего Роджера. Возможно, придется смотаться домой и прощупать его на вшивость, так, на всякий случай, вдруг он ее ослепил чем-то: может, он богат, не то что мой папочка, или красавец писаный, красивее, чем Эндрю (впрочем, это маловероятно), или у него здоровенный… Не знаю, как, правда, проверить, если только задать маме прямой вопрос. Но этого я делать не буду.

Папа тоже звонил. Сообщил, что через месяц едет в командировку в Грецию, спрашивал, не хочу ли я прокатиться с ним. Очень хочу, но, папочка, извини, если я и поеду в Грецию в этом году, то только с Эндрю. Я всегда была папенькина дочка, но дочки рано или поздно вырастают, и теперь… теперь я принадлежу Эндрю.

Пытаюсь выбросить из головы сладкие грезы, гляжу, что там еще в мобильнике. Натали снова звонила, вместо того чтобы прикусить язычок и прислать текстовое сообщение. Понятно, она сейчас с ума сходит, хочет услышать, чем я занималась в последние дни и с кем. Кажется, пора прекращать, я ее уже долго мучаю.

Гмм… Написать ей, что ли, пару слов?

По губам моим блуждает блаженная улыбка. Пара слов, возможно, будет для нее еще большей мукой, но… все лучше, чем ничего.

Из ванной выходит Эндрю с мокрым полотенцем на плечах, и я зову его в гостиную. Он стоит передо мной по пояс голый (красивей мужчины, черт меня побери, я не видела в жизни!), и капли воды блестят на его мускулистом загорелом животе. Как хочется сейчас подбежать к нему и губами собрать все эти капли до единой. Воздерживаюсь только ради Натали.

– Иди-ка сюда, малыш, – маню я его пальцем. – Хочу послать Натали нашу фотку. Она еще с Нового Орлеана достает меня вопросами про тебя, а я до сих пор не сказала даже, как тебя зовут. Вот, снова прислала голосовое сообщение.

Набираю в мобильнике нужные буковки.

Он смеется, вытирая полотенцем затылок:

– И что говорит?

– Еще чуть-чуть, и лопнет от любопытства. Боюсь за ее бедную голову.

Ямочки на щеках Эндрю становятся глубже.

– Черт возьми, конечно, я готов. – Он падает на диван и усаживает меня рядом.

Щелкаю пару раз нас вместе: один, когда мы просто смотрим прямо в камеру, второй – когда он целует меня взасос в щечку. А потом еще один, когда он с обольстительной улыбкой смотрит в камеру, а из уголка рта змеится язычок, касаясь моей щеки.

– Вот этот просто классный, – радостно говорю я про третий снимок. – У нее точно крыша поедет. Так что готовься: как только она получит фотку, считай, это штормовое предупреждение, к нам приближается ураган Натали.

Эндрю смеется и встает с дивана.

– Буду готов через несколько минут, – говорит он и выходит из гостиной.

Загружаю фотографию в послание и печатаю:

Нэт, это мы в Галвестоне, штат Техас O