Роман выбрался из наполненного людьми жилья, наскоро выполнил приёмы утренней гигиены. Хорошо, теперь для этого нет нужды в кусты бегать — волевым командирским решением удалось превратить некоторое количество свободного времени и рабочей силы во вполне приличный сортир на две кабинки, так сказать, Мэ и Жо.
Из‑за дремучей технологии получения досок конструкция получилась плетёно — мазаная на столбовом каркасе, с крышей из жердей, крытых связками камыша, труба для отвода газов сделана из пустого выгнившего бревна. Шишагов уже не первый раз посматривает на эту постройку задумчиво — оценивающим глазом — общая площадь туалета не уступает площади их жилища.
Роман проводил взглядом обоих своих учеников, двинувшихся по его следам, и потопал к священному месту — Савастей официально разрешил им заниматься медитацией прямо между дубом и валуном.
В предрассветном сумраке Роман сразу не понял, кто возится у подножия гранитного окатыша, почитаемого окрестными племенами. Камень наделяли всеми мыслимыми и немыслимыми свойствами, в том числе и способностью, скажем так, увеличения детородной функции женского организма. Для этой цели на одной из сторон валуна было выбито весьма детальное изображение оплодотворяющего начала, и имеющие определённые проблемы тётки, разложив подношения, частенько задирали у камня вышитые юбки, прикладываясь к оному символу самым сокровенным в надежде понести дитя. Ритуал проводился только ночью и без мужских глаз, мужья привозили просительниц с вечера, оставляли в отдельной землянке и забирали поутру. Говорят, многим волшебная сила камня помогала избавиться от бесплодия. Циничный Шишагов относил удачные случаи более на счёт религиозного рвения Савастеевых помогателей.
Но женщине, возившейся у валуна, для зачатия требовалось чудо другого порядка — к великому своему сожалению, не умеют дамы сбрасывать прожитые годы, как змея старую кожу. Тётка, увидев Романа, вдруг бросилась к нему в ноги, обхватила за щиколотки и что‑то забормотала с такой скоростью, что понять её Рома не смог бы, даже говори она по — русски.
Пожилая баба была одета в латаную — перелатаную свитку, из‑под головного убора незнакомой формы выбивались неопрятные седые пряди, и отчего‑то складывалось впечатление, что тётка сейчас начнёт грызть Шишагову сапоги. Роман аккуратно высвободил ноги из захвата и отошёл на шаг назад. Тогда женщина выхватила из‑за пазухи какую‑то тряпку, развернула её, достала невзрачные бусы из мелкого, мусорного янтаря и начала совать Роману в руку, не прекращая бормотать и кланяться. Рудик с Акчеем от такого зрелища застыли подобно жене Лота, которая, как известно, превратилась в соляной столб.
"Ну да, похоже, распалившаяся старушка сейчас сделает со мной что‑нибудь покруче того, что Содом сотворил со своей Гоморрой".
Помочь могла только другая женщина, и Роман, ловко уклонившись от очередного выпада теткиной руки, подхватил просительницу под локти и повёл — понёс в сторону жилья. Добрались без приключений, оставив у входа ещё одну живую статую — Бутюк тоже оцепенел, увидев такое зрелище. Ромка, бросив тётку объяснять Прядиве, что ей от чужеземца понадобилось, малодушно сбежал из помещения. Бутюк к этому моменту не только растаял, но и успел испариться. По крайней мере, в обозримом пространстве не наблюдался.
Шишагов сел на лавку у входа — старая ведьма испортила утро. Через какое‑то время на свет божий появилась Прядива, села рядом с Романом, перевела дух.
— Ну, что? — не выдержал Шишагов.
— Нашего Бутюка мамаша. Пришла сына из неволи выкупать, а всего выкупа — поганые бусы. Говорит — вдова, бедная, больше ничего нет, если единственного сыночка не отпустите — помру с голоду.
— Что делает сейчас?
— Жрёт. Куда Савастею! Не верю ей. Давится, будто с лета хлеба не видела, но куски выбирает послаще, и не выглядит оголодавшей, самое большее день — два не евши. Глаза бегают, кажется, всё в доме посчитала. Не нравится она мне. И Ласке тоже. Машке бы её показать, да зверушка ваша с ночи в пущу пошла, ещё не вернулась. И по разговору, не сына ей жалко, работника потеряла.
— Вели Ласке Бутюка найти. Признает — будем отпускать.
Приведённый девочкой пленник шел без особой охоты. Тётка, увидев сына, снова кинулась на колени — целовать Шишагову руку. Чёрта с два — тот уже знал, чего от неё ждать и ловко увернулся.
— Твоя мама?
Бутюк без особой радости кивнул.
— Забирай своего сына, — разрешил Роман противной бабе.
Женщина радостно залопотала, схватила парня за руку, но вдруг остановилась, и из‑под бабьей суетливой шелухи вдруг выглянул волчий глаз:
— Добрый господин, у него ещё копьё с собой было, очень дорого стоит…
Она не успела отшатнуться — Роман уже стоял рядом, зажав её подбородок стальными пальцами и глядя в водянистые, блекло — голубые глаза.
— Каждый из нас торгует собой всерьёз? — и, снова переходя на смыслянский:
— Если обмануть — наказание тебе. Жадный не любить я.
Сверкнуло лезвие ножа, в пальцах Шишагова осталась прядь седых волос.
— Убираться отсюда двое, зол я есть сильно.
И в сторону жилья:
— Ласка, собаки жира принеси!
Женщина шарахнулась в сторону и быстро пошла в сторону Нирмуна, волоча за собой сына, будто телка на верёвке.
"Меньше народа, больше кислорода. Но мне почему‑то кажется, будь его воля — остался бы Бутюк".
— Не моё это дело, но зря ты работника отпустил. Если сам не знаешь, у меня совета спроси. Скользкая баба, и слухи про неё разные ходят. Не ведьма, а живёт без рода, и крепких парней на её дворе всяких видали. Обвела тебя карга вокруг пальца!
Крумкач расстроился, будто сам маху дал, так ему стало обидно за Романа.
— Чего улыбаешься? Хочешь, чтоб за дурачка тебя окрест почитали?
Роман подошёл ближе, взял разошедшегося пограничника за предплечье.
— Торопись не надо! Гнилое нутро слышу большого далека. Со двор прогнать мало. Надо урок дать, после чтоб не хотеть такой ко мне ходить два раза… второй раз?
Так, второй раза не ходить, да. Тебя помощь нужна. Я делать, ты смотри, потом чтобы округа все знать, как я делать. Хорошо?
И Шишагов показал Крумкачу зажатую в кулаке прядь седых волос.
Подбежала Ласка:
— Хозяин, нет нигде собачьего жира!
Рома рассмеялся:
— Свиного принеси, из жирника.
Когда Шишагов в сопровождении всех своих домочадцев пришёл к священному месту, там уже собрались все жители хутора, кроме сурового пастуха Ходима — тот нынче на шаг не отходит от уменьшившегося в несколько раз стада.
Савастей, строго насупив брови, сурово вопросил чужеземца, не чёрную ли волшбу тот собрался творить в таком месте? Шишагов, как сумел, объяснил — напротив, хочу солнечным светом и очищающим огнём развеивать нечистые помыслы. Получив благосклонный кивок жреца, приступил к представлению.
Взвейтесь кострами, синие ночи!
Мы — пионеры, дети рабочих!
Близится эра светлых годов,
Клич пионеров — Всегда будь готов!
Радостным шагом с песней весёлой
Мы выступаем за комсомолом!
Близится эра светлых годов,
Клич пионеров — Всегда будь готов!
Под задорный мотив пионерского гимна при помощи лучка и пары палок Рома добыл живой огонь, вырастил, подкормил, присел рядом на корточки. Протянул к пламени ладони — пригодилась шаманская наука. Зрители, на всякий случай стоящие поодаль, затаили дыхание, когда огонь начал ходить за руками иноземца — ластился, как щенок к хозяину. А Роман гладил пламя, держал на ладони, угощал вкусненьким — сухой щепочкой, кусочком берёсты. Потом Рудика подозвал. Взял у того, и воткнул в землю вокруг огня двумя кругами сперва ореховые прутья, потом дубовые ветки. Савастей снова кивнул одобрительно — дело знакомое, правильное. А Шишагов тем временем в маленький горшок всякую всячину клал — кусок лепёшки, масла коровьего малость, колбасный ломтик и рыбий хвост. Горшок поставил на огонь, затем встал и поманил Хвата. Старый пёс, до прихода чужеземца не признававший никого, кроме хозяина, подошёл и уткнулся башкой в Ромины колени, подставил уши для почёсывания. Роман приласкал пса, срезал клок шерсти из‑под хвоста и отослал собаку. Зрители замерли — вот оно, начинается. А Роман, не надеясь на свой смыслянский, выдал заговор на языке родных осин. Не беда, что ничего не поймут, сами придумают, да пострашнее, чем в оригинале:
