Шишагов молча протянул руку и сжал ладонь старого разбойника.

— Гатал, в темноте не видно, но вот там шумят водяные колёса, которые пилят лес, помогают варить железо — много железа, делать из него крепкую сталь, ковать инструмент и доспехи. Там, — Роман показал рукой в другую сторону, — полные пищи амбары. Там — запас сена, которого хватит до весны нашему стаду и вашим лошадям. Там, — Роман снова повернулся, — дома, удобные дома, в которых хорошо отдыхать после работы. В них спят люди. Представь, что исчезло всё — плотины, кузницы, амбары, дома. Сумеют люди построить это опять?

— Гатал хмыкнул, не стал отвечать на риторический вопрос.

— А если всё останется, но не станет людей — кто будет пилить лес, ковать металл, кормить и доить коров? Зачем будут нужны эти полезные вещи? Ты предлагаешь мне самое большое сокровище этого мира.

Шишагов потёр шею, подбирая правильные слова.

— Только одно условие, Гатал. Мы все собрались из разных мест, кое — кого привели сюда на верёвке. Но рабов в НАШЕМ роду нет, а должникам нетрудно рассчитаться хорошей работой. Здесь нет чистых и грязных, ценим того, кто больше умеет и лучше работает. Сможете так жить — буду рад. Тем, кто не сможет себя побороть, придётся уйти.

— Смогут все. Теперь — смогут. Даже я.

Роман поднял с земли камешек, поиграл, подбрасывая его разными частями руки, поймал и бросил под лавку.

— Я думаю, скоро вильцам и нам придётся воевать со скандами. Как думаешь, твои люди станут нам помогать?

Впервые за день Шишагов увидел на худом горбоносом лице собеседника радость.

— Все, как один. Даже если ты попробуешь их остановить и заберёшь оружие!

Роман хмыкнул, улыбнувшись в ответ:

— До сих пор я вам его давал.

ГЛАВА 9

Холодный осенний дождь уныло сыплется на луга и леса, частыми оспинами пятнает поверхность реки. Небо скорбит об ушедшем лете. Вся округа пропиталась водой, ходить почти невозможно — ноги сразу обрастают слоем грязи. Плыть по реке — совсем другое дело. Не весеннее половодье, конечно, но уровень воды поднялся, и там, где в летнюю пору лодкам приходится вертеться ужом, обходя мели, тяжёлые корабли проходят, не цепляя килем дна. Команды не приходится подгонять — гребля греет тела, а близкая добыча — сердца. О том, что глупые смысляне к осеннему торгу свозят в одно место множество товаров, в скандской армии не слышал только глухой, но и ему давно на пальцах показали.

Из‑за дождя кормщикам трудно смотреть вдаль, но река широка — до трёх сотен шагов от берега до берега. Места хватает, и корабли идут наперегонки. Опоздавшим — кости, поэтому воины не жалеют сил, налегают на отполированные ладонями рукояти вёсел. Подбирать объедки не хочется никому.

Стоящую на берегу бревенчатую башню из‑за дождя заметили слишком поздно — на фоне затянувших небо грязных туч серая древесина над серым холмом не сильно бросается в глаза в глаза. Обычно от обстрела гребцов прикрывают висящие на бортах кораблей щиты, но из башни стрелки бьют сверху вниз, и могут выцеливать гребцов дальнего от них борта. Пернатая дрянь сносит сразу нескольких воинов на двух кораблях, после чего их команды пройти мимо уже не могут — за кровь положено брать кровью. Карнахи поворачивают к берегу, сминают камыш и с разгона выползают на мокрый песок. Хоринги сноровисто укладывают весла вдоль бортов, расхватывают щиты — атака. Разобрались на тройки, прикрылись и с дружным рёвом побежали к цели, обгоняя друг друга. Опытные воины знают — чем ближе подберёшься к башне, тем безопаснее. Останется вынести топорами дверь, ворваться внутрь — и можно будет хвастать на пиру головами убитых врагов. Когда до бревенчатых стен остаётся шагов пятьдесят, бегущие первыми сканды катятся по земле — кому‑то хитро спрятанный в рыжей траве острый колышек сквозь тонкую подошву пропорол стопу, остальные просто споткнулись о незаметную преграду. Засевшие в башне крысы тут же принялись вбивать стрелы в открывшиеся бока и спины. На таком расстоянии острые стальные наконечники без труда пробивают вареную в масле кожу панцирей. Бегущие следом бойцы прикрывают пострадавших товарищей щитами, оттаскивают стонущих от боли друзей к кораблям. Наученные горьким опытом, второй раз двигаются к башне шагом, принимают стрелы на щиты, перед тем, как ступить очередной раз, аккуратно проверяют ногой землю. После очередного шага стопа проваливается — неглубоко, всего на пару пядей, выше щиколотки впиваются в кожу острые деревянные шипы — рана дрянь, пустяк, но кровь течёт, и ступать больно. Сканды раскручивают пращи, целя в бойницы, осыпают башню градом литых бронзовых пуль, мечут дротики, но толстые доски трудно пробить, а для замаха и броска приходится опускать щит. Неизвестно, удалось ли зацепить кого‑нибудь в башне, а несколько хорингов получают стрелы в грудь и лицо. Когда озверевшие северяне добираются, наконец, до башни, оказывается, что дверь находится высоко над землёй, по склону холма разбросаны изрубленные обломки помоста, который к ней вёл. Тех, кто в запале попытался рубить стены, застрелили в упор, сверху — сквозь бойницы в полу нависающей над основанием башни галереи.

Поджечь мокрую древесину нечем, и скандам приходится отходить, делая вид, что не слышат радостных воплей защитников. Погрузив на корабли два десятка раненых и убитых, хоринги отплывают вверх по течению.

* * *

Из‑за распутицы весть об идущих по Нирману скандских кораблях пришла позже, чем хотелось Староху, но в роду Берегуни посланные Печкуром сорванцы разнесли тревогу быстро — все живут рядом, вдоль реки, лёгкие челны с тремя гребцами в каждом прошли по Извилице, поднимая родовичей. Старох с десятком дружинников уже несколько часов встречает общинников у ворот крепости. Нападения ждали, поэтому большинство семей снялись легко и пришли быстро. Зерно в этом году сразу свезли в приготовленные в пуще ямы, большую часть скота заранее перегнали на дальние поляны, на которых с лета стоят стога сена. В мешках и коровьих вьюках идущих самое дорогое — инструмент, утварь и запас пищи. Идут семьями, иногда целой вязью. Каждому нужно указать место, дать дело, проследить, чтобы порядок был — внутри стен этим занимается большая часть дружины. Спасибо Савастею — взялся помогать, жрец хорошо с бабами управляется — поднаторел за столько лет, умелец.

Жрец и военный вождь вдвоём стоят у ворот оплота, подгоняя и направляя приходящих огнищан. По уму, с ними надо бы старейшине стоять, но Берегуня со своими домочадцами задерживается. Савастей злится на старого приятеля:

— Живут рядом, до сих пор не явились. Богатства свои прячут. Портит людей достаток, а, вождь?

Старох только поморщился, промолчал, Савастей напомнил о разговоре с Романом. Тот тоже достаток поминал, мол, плохо, когда достаток больше силы. Только жрецу не нравится излишек добра, а оборотень хочет силу нарастить. Умные оба, видят одинаково, а понимают по — разному. Кто прав? А оба правы, каждый свой кусок правды видит.

— О, лёгок на вспомин! Надо было сразу помянуть! — жрец хлопнул себя по бедру. — Что я говорил, гляди, на каждого по две коровы с барахлом! Потому и пришли последними!

— Дзеян не беднее будет, а две седмицы назад в крепость перебрался и походную кузню оборудовал. Не в богатстве дело, голову на плечах иметь надо, — Старох со злости плюёт на землю.

Идущий первым Берегуня выходит из‑за оставшихся на старом месте лодочных сараев, машет рукой, открывает рот — здороваться. Не успевает, с Нирмуна раздаётся рёв сотен глоток — подплывающие сканды увидели уходящую в укрытие добычу. Непривычные к такому шуму коровы шарахаются в стороны, мечутся между сараев, за ними бегут бабы, орут дети. А от берега бегут первые хоринги. Догонят, не уйти общинникам.

Старох так стиснул зубы, что скулы побелели. Под копья селян подвели жадность и дурость, но они много лет кормили и одевали дружину, чтобы защитила от врага, когда лихо будет. Глядеть, как враги режут тех, кого он поклялся боронить*, вождь не может.