"Маша, возвращаемся. Решено, здесь будем селиться. Осталось озеро поглядеть — Дзеян почему‑то очень хочет его показать".

Роман привычно подхватил копьё и побежал назад по своим же следам — к временному лагерю.

Позавтракали вчерашней кашей и оставили парней сворачивать лагерь. Дзеян повёл Шишагова к озеру. Увидев утреннюю зарядку "от Шишагова", кузнец никак не мог успокоиться:

— Ты каждое утро молодых так гоняешь?

— Нет, не так. Сегодня гонял мало — вчера сильно устали, и места специального нет.

Кузнец хмыкнул недоверчиво — если то, что он видел утром — мало гонял, что он с ними творит каждый день? И как они потом работу по хозяйству выполняют? Рома процитировал ему Каменного Медведя, как смог, конечно:

— Если воин пришёл к месту, где битва, но не может шевелить руками от усталость, он не боец, корм для ворон. Должен придти, делать битву, победить, и потом догонять убеглого врага и сворачивать его шея — тогда готов.

За разговором дорога закончилась незаметно. Кузнец заранее предупредил — тихо надо. Когда они подобрались, Роман знал — впереди стадо крупных животных. Маха подсказала. Но к открывшейся с опушки картине оказался не готов. На широком лугу у берега озера пасся табун диких лошадей, голов двадцать. А за ними скудную осеннюю траву жевали дикие быки и коровы, совсем не похожие на зубров.

— Видел? — шёпотом спросил кузнец, — Быки солнечного деда. Мало их осталось, а тут есть. Пуща.

Но Рому больше интересовали лошади. Тёмно — серые, небольшие, меньше скандских, но гораздо больше тех пони, что катают детишек в парках культуры и отдыха. Если взять этих кобыл и покрыть трофейными жеребцами…

"Должно получиться", — решил Шишагов.

Извилица в нижнем течении скатывается с возвышенности, по которой в незапамятные времена пролёг её путь, и воды этой реки текут почти навстречу Нирмуну, образуя в месте слияния не совсем привычный мыс, направленный острым концом против течения рек, а не вдоль. На самой оконечности мыса рядом с великанских размеров валуном не первую сотню лет растёт дуб — исполин. Святое место, почитавшееся местными жителями ещё до прихода людей смыслянского корня. Теперь здесь окраина занятых племенем вильцев земель. Старейшина здешнего рода, хозяйственный и оборотистый Берегуня рядом со священным местом выстроил хутор, организовал торжище. Туда и держит путь караван челнов — десяток крепких посудин, выдолбленных из толстых дубовых стволов. Много добра может увезти эта флотилия, военный вождь Старох объезжает вильские роды с ежегодным гощением, челны толкают шестами сильные руки дружинников. Вождь в каждом роду побудет неделю — другую, вильцы сложат на дно челнов воинский сбор, с которого их дружина будет жить следующий год.

Оно, конечно, среди свободных вильцев каждый мужчина — воин, их главная военная сила — племенное ополчение, но ополченцы — это древко копья, острие которого — воинская дружина, мужи, не пашущие земли, всю жизнь посвятившие постижению воинской науки. Они встанут впереди ополчения, случись свободному племени вильцев выйти на бой. Потому и отдают прижимистые землепашцы на содержание дружины десятую часть добытого за год. Знают — не пропадёт отданное, дружина вернёт своей доблестью и кровью перед лицом врага, если найдётся такой у вильцев. Зато если не держать воинской силы, враг найдётся обязательно.

Не только в воинском сборе цель ежегодного объезда Старохом всех родов. За то время, которое дружина гостит, вождь оценит снаряжение и сноровку родовичей, воинские умения, при нужде оставит сколько нужно опытных бойцов — для обучения. Пополнение дружине тоже приглядеть стоит, хоть и не из числа землепашцев выходит основная часть дружинников. Но бывает, отыщется в семье землеробов талантливый парень, просто рождённый для танцев со смертью — крупнее, сильнее и быстрее сверстников. Если найдётся для самородка место — старейшина получит предложение, от которого не принято отказываться, потому что чем больше родовичей стоит с красными щитами за вождём, тем больше уважения воспитавшему роду.

Несёт челны речное течение, ему помогают привыкшие к боевому железу руки — покрытые лесом берега быстро уходят за корму. Вот — вот появятся дома ближней устьянской вязи. Челны по знаку вождя пристали к берегу, сидящие в них дружинники стали менять рубахи и волчовки на новые, богато вышитые. Укрыли головы под островерхими шлемами, забросили за спины щиты, украшенные ликом солнечного деда. Пусть видят местные — дружина не оскудела ни людьми, ни оружием, уж если показывать себя, то чтоб не стыдно было перед общинниками. Пусть завидуют, землеройки.

Вождь шлем не надевал, щит оставил лежать, где лежал, только накинул на плечи богатый плащ из подбитой волчьим мехом тяжёлой ткани, длинными дорогами попавшей на берега Извилицы от побережья далёкого тёплого моря. Поправил драгоценный воинский пояс, на котором и кожи‑то не видно из‑под золотых и серебряных пластин, украшенных затейливой чеканкой и драгоценными камнями. В богатых ножнах — дорогой кинжал скандской работы, за пояс заткнута боевая секира с широким лезвием и усиленным двумя железными полосами топорищем.

Старох уже не молод, в густых волосах хорошо заметна седина, и то сказать — четыре десятка лет прожил, и ещё два года, а военным вождём стал, ещё тридцати не было. Хватило забот. Зато усы — молодым на зависть, густые, длинные — свисают на грудь, прямо на драгоценную золотую цепь, знак достоинства, свидетельство воинской доблести. Как и все в дружине, вождь высок и велик телом, но ещё не потерял гибкости и подвижности — при виде богатырского разворота плеч и могучей шеи не одно девичье сердце ещё затрепещет от горячих мыслей подобно овечьему хвостику. Каждой лестно родить первенца от такого мужчины! Что говорить — даже онучи вождя, и те из крашеной ткани, на зависть всем окрестным красавцам.

Старох осмотрел караван — все ли готовы, и махнул рукой, дав команду продолжить путь. Упёрлись в берег шесты, под днищами заскрипел песок, отпуская челны на водный простор.

Их ждали — не успели дружинные лодки приткнуться к берегу, а у воды уже выстроились встречающие. Вождь, ещё подплывая к хутору, разглядел и Берегуню, и Печкура, и Савастея с помощниками. Крумкач чуть в стороне — он тут не от хозяев, Староха человек, своих встречает. Заранее вышли, видимо, из последней вязи выслали быстроногого пострела, успел упредить, пробежал короткой дорогой, лесными тропами. Умница Кава чуть в стороне, с резным ковшом, старшие дочери с большими горшками в руках — собираются угощать прибывших пивом, с дальней дороги, после трудного пути.

Видно, дела у Берегуни идут хорошо — построек на гостевом хуторе стало втрое больше, чем в прошлом году. А вот что здесь вся верхушка кузнечного братства делает — непонятно, решили заранее на осеннее торжище выбраться? Может быть и так.

Разглядеть осевшего у Берегуни заморского гостя, о котором Крумкач писал, как о великом воине и герое, Старох с воды не успел, видно помянутый гость не лез в первые ряды встречающих, проявлял достойное вежество. Тут чёлн к берегу приткнулся, вождь на сушу ступил, и, наклонив голову, первым почтил хозяев селища — так повелось у вильцев, что мирная власть главнее военной, а в племени это старейшины пяти родов, что его составляют.

— Приветствую вас на земле вашего рода, хозяева! — голос у военного вождя зычный, тренированный, ему нужно распоряжаться людьми в битве, перекрывая стук и лязг оружейный.

— Примете ли гостей ратных, мужей воинских, под свои крыши?

Встречающие поклонились в пояс, уважая заслуги вождя перед племенем — не раз тот водил людей в сечу, хватило боёв с соседями — многим хотелось оставить за собой такое удобное место, как устье Извилицы. Но тяжелее всего дались бои со сбродниками, ещё не растратившими к тому времени остатки своей конной, закованной в броню дружины. Когда удалось отогнать пришельцев дальше к морю, в дружине оставался на ногах едва десяток бойцов, и число ополченцев едва не уполовинилось. Но выстояли, с тех пор Гаталовы головорезы обходят вильские земли стороной. Берегуня, указав рукой на новый большой дом, пригласил: