— А если он научится бегать на искусственной, например, деревянной ноге? — невинно спросил Шишагов.

— Тогда у него будет две ноги! И не нужно мне йотуна показывать — так, кажется, говорят сканды, когда видят, что собеседник над ними издевается. Не делай такое честное лицо, Силами заклинаю, — именно оно выдаёт тебя с головой. Великий опять испытывает моё терпение — подсунул человека, прошедшего по обоим путям познания пусть не дальше меня, но в другом, неизвестном мне направлении, и лишил этого человека даже подобия серьёзного отношения к знанию!

— А вот теперь я совершенно с тобой не согласен, Парабат. Представь — двое мужчин носят тяжёлые… камни, например. Первый перед тем, как поднять ношу делает серьёзное лицо, заранее тяжело дышит, поднимает поноску с видимым усилием — всем видно, как тяжело он работает. Второй с улыбкой берётся за дело и делает его с шутками, хоть на самом деле он не сильнее первого. Кто из них сделает больше? Я думаю, любое дело спорится, если делаешь его весело, у серьёзных работников слишком много энергии уходит на поддержание серьёзности.

— Но я говорю о том, что составляет смысл всех моих жизней!

Роман насторожился:

— И ты их помнишь?

— Нет, но я вижу, насколько дальше от начала пути находился в юности, чем те, кто начал развивать себя лишь в этой жизни.

Шишагов разочарованно вздохнул. Догадок у него хватало и без Парабата, он надеялся получить доказательства.

Парабат зацепил ногой лежащую на полу набедренную повязку и какое‑то время пытался сообразить — что это, и почему мешает ходить. Роман какое‑то время ждал реплики "Чей туфля?" — уж очень похожее выражение появилось на лице собеседника. Жрец наконец вернулся на землю настолько, что смог сопоставить лежащую на полу тряпку и свои обнажённые чресла, извинился и принялся одеваться.

— Так вот, уважаемый проходимец — или правильно называть тебя прихожанин? — из другого мира, если идущий по Пути человек начинает отдавать предпочтение какому‑то из двух направлений развития, это немедленно сказывается на результате. В лучшем случае человек начинает выдумывать ложную картину мира.

— А в худшем?

— В худшем он начинает себя сжигать. Антурийские жрецы научились выстраивать у себя в сознании целые мастерские. Уйдя в себя такой затейник способен за краткое время провести сложнейшие вычисления или создать хитроумную машину — и постареть почти настолько же, сколько времени заняла бы работа, делай он её просто так, без хитростей изощрённого ума. Такие мастера долго не живут. Мы тоже знаем этот способ. Сильнейшие из нас даже способны им пользоваться. Заметь — без ущерба для здоровья, а прошедший по Пути достаточно далеко адепт живёт много дольше обычного человека. Антурийцы просто торопятся, ну, как будто мальчишка пытается поднять груз, который легко носит его отец — и зарабатывает грыжу. Они всегда были торопыгами — место такое, всю жизнь бегут наперегонки, если не с соседями, то друг с другом.

Маха решила принять участие в разговоре — её отношение к людям после совместных медитаций заметно менялось, что‑то такое она про них для себя понимала. Учитель Парабат удивлённо уставился на положенный к его ступням запасной нож Шишагова, перевёл взгляд на Романа:

— Ты можешь объяснить, что это значит?

Шишагов пожал плечами:

— Похоже, она считает, что тебе не мешало бы слегка вооружиться — либо учуяла твои скрытые опасения, либо чьё‑то недружелюбное внимание к тебе, я сам не разбираюсь до конца в её возможностях — у меня таких нет. Но к мнению прислушиваюсь, и никогда об этом не жалел. А может, она учуяла твои воспоминания о проблемах со слишком жёстким куском мяса. Бери ножик, жрец, в хозяйстве пригодится, не самое плохое лезвие, у вас тут сталь пока не в ходу.

— Мама распоряжается здесь, и я ей часто помогаю — здешние пастухи не умели раньше правильно работать с животными. Сейчас коровы дают больше молока, а бычки быстрее прибавляют в весе.

В этот день Романа оставили в покое — у мудрейших по плану какая‑то сходка, после которой будет торжественное богослужение, и Этайн потащила Рому показать, чем занимаются они с матерью. Огороженные частоколом загоны для скота примыкают к колесу Севера с юго — востока, занимают большую территорию. Молоком и мясом город обеспечивает себя сам, скупая у окрестных жителей излишки зерна — на укрытом топями песчаном острове мало пригодной для посева земли. Об этой экскурсии они договорились давно, Маху оставили дома, чтобы лишний раз не пугать скотину. Миновав загоны для овец и коз, выходят на огороженную площадку.

— Здесь соединяют быков с коровами.

Спасает их звериное чутьё Шишагова — учуяв чужую ярость, Роман успевает забросить Этайн на камышовую крышу овечьего сарая и отпрыгивает из‑под самых копыт разъярённого быка. Промахнувшись, черный зверь с белым ремнём вдоль хребта стремительно разворачивается и начинает наводиться на Романа, опустив тяжёлую голову к изрытому песку.

"Красив, скотина!" — успевает подумать Роман до того, как приходится уклоняться от атаки рогатого танка. Острый конец рога, налитый кровью бычий глаз, мотающееся ухо раз за разом проносятся в пяди от Роминых боков, но убивать животное Шишагов не хочет, убегать тоже — ему нравится эта игра. Разлетается в стороны песок из‑под копыт и сапог, в боевом режиме движения быка смотрятся, как в замедленном показе — плавно перемещаются ноги, разгоняя для очередного рывка тяжёлую тушу, перекатываются мышцы под блестящей шкурой. Когда бычара после очередного промаха в ярости роет грунт копытом и мотает головой, в стороны разлетаются хлопья белой пены. Рома пропускает сопящего зверя впритирку, иногда хлопает его ладонью по холке или лохматой заднице. У входа на площадку, не решаясь вмешаться, толпятся орущие скотоводы. Спектакль пора заканчивать. Роман, очередной раз увёртывается от рогов и плечом толкает проносящееся мимо него животное в круп. Быка заносит, он боком бьётся об ограду и на мгновение останавливается, пытаясь понять, что случилось. Не успел — подскочивший человек хватает его за рога, выворачивает голову и валит на песок, не давая подняться. Набежавшие скотники быстро спутывают бычьи ноги верёвками, кто‑то окатывает рогатую башку холодной водой из деревянного ведра.

Отряхнувшийся Роман подходит к сараю, на крышу которого забросил свою спутницу и протягивает вверх руки. Девушка прыгает вниз, не сомневаясь — поймает, удержит, защитит. Когда он опускает её на землю, Этайн не спешит освобождаться из его сильных ладоней. Обвивает шею мужчины руками и целует в губы — крепко, долго, до остановки дыхания, не обращая внимания на радостные вопли окружающих.

Когда они всё‑таки отрываются друг от друга, он спрашивает, глядя в серо — голубые любимые глаза:

— Я скоро уеду отсюда. Ты со мной?

— Нужно спешить, осталось мало времени, свадебный обряд надо провести до конца этого месяца.

— Я понятия не имею, как у вас женятся. Подскажешь?

— Конечно, дорогой. И не думай, что легко отделаешься.

Они возвращаются, вдоволь налюбовавшись породистым скотом и громадными сторожевыми псами. У городских ворот Этайн придерживает жениха за рукав:

— Ты догадываешься, кто выпустил на тебя этого быка?

— Разве он бросился не потому, что мы не вовремя вышли на место случки?

— Никто не собирался сегодня случать коров — Айне предупредила бы меня. И время неудачное — телята родятся в плохой сезон. В этом городе кто‑то сильно не любит Ромхайна из‑за моря. Оглядывайся почаще, твоя голова нужна мне крепко сидящей на шее.

У своих дверей она ещё раз целует Шишагова и убегает домой, обронив на прощание:

— Вечером приходи!

— И что ты хочешь мне рассказать? — всё, происшедшее на скотном дворе становится известно матери едва ли не раньше, чем начинается.

— Он хочет на мне жениться, я согласна, сама знаешь.

— Дочь, об этом уже воробьи на компостных кучах чирикают. Зачем был нужен этот нелепый спектакль с быком? Белоспинный теперь несколько дней будет приходить в себя!