— Не зря мы с тобой ноги били, всё я продумал, пора домой возвращаться. Будем делать загон для облавы.
Шишагов намотал просохшие портянки, натянул сапоги, затянул шнуровку и направился на восход, оставив за спиной пасущиеся на берегах лесного озера стада.
Растолкав нахальные серые мордашки Этайн вытерла руки о передник, пошла к забору, у которого ждёт её Ромхайн.
— Стригунки здоровые, все четверо. Мелкие, но крепкие. На них сена не жалко. Тора сразу нужно пускать к кобылам, ему Вальки мало. Одна кобыла больна, хромает, и суставы на ноге горячие. Может и зашибла, но возиться не будем — пустим на мясо. Можно было и больше десяти отобрать, Тор жеребец славный, он и полтора десятка кобыл покроет.
— А телят ты зачем оставила? Такие коровы молока дадут, как коза. На мясо?
— Бычки молока не дают. Ты собирался пахать землю. Пара крепких волов для этого лучше, чем четыре таких лошади.
Ромхайн отвечает, а сам краем глаза следит за недалёкой опушкой леса:
— Хорошо, что ты у меня есть, умница и красавица. Я про волов не подумал, наши крестьяне на лошадях пахали, — и, тем же голосом: — Не вылезай из‑за забора. Укройся за мной. Если там враги, беги к реке и за кустами вдоль берега лети домой.
Потом в лес, громко:
— Долго прятаться будете? Я топот услышал, когда вы через овраг перебирались!
Выходят. Не сканды — издалека видны голые подбородки и смыслянские щиты. Много — под три десятка. Копья несут железом в зенит.
Подошли, стали в ряд — хоть на парад веди. Рубахи новые, вышитые, даже волосы стрижены. Вильцы говорят — стрехой постригли, голова после стрижки похожа на соломенную крышу. И цвет такой же. У многих на поясах кинжалы скандской работы. Не бедствуют ребятушки, серебром блестят, кое у кого выставлены напоказ и золотые цацки. К чему бы это?
— Мир в дом, хозяин! Хозяйке наше почтение! Кобырь я, это ватага моя. А ты, Роман, и в самом деле вещун — мы ещё не выступили, а тут уже жеребятину на угощение готовят! Дело у нас к тебе есть.
Ватажок уже не молод, за тридцать перевалило. Морщинки в углах глаз, фигурой похож не на ясень, на дуб, что растёт посреди луга, на приволье.
— Про вещуна врут больше, чем знают. Не ждал я сегодня гостей, жеребят для дела ловил. Без того найдём, чем гостей покормить. За столом и потолкуем. Прошу к жилью, пока с дороги умоетесь, пока познакомимся — как раз угощенье накроют.
Снова бойники пожаловали. Эти умнее — подошли с уважением. Шагая рядом с мужем, Этайн прислушивается к гостям. В ватаге два оборотня, у обоих зверь не силён, посажен на цепь, как собака, на волю вырывается, только если отпустят. Ни у кого чёрных мыслей в голове нет, чего‑то хотят от мужа, но не уверены, сомневаются. Драки не будет, а накормить накормим, парного мяса после облавы хватает. Быков и лошадей Ромхайн бить запретил, но и без них под облаву попало много дичи. Кабанов целое стадо перебили.
Этайн краем глаза посматривает на мужа — её мужчина спокоен, только у самого жилья улыбнулся — не зря гонял людей на случай внезапного нападения. Наблюдатель не проворонил, поднял тревогу. Ставни на окнах закрыты, бабы и девки по улице не бегают, поперёк дороги выстроили стену щитов старшие дружинники. Всего десяток — не все сегодня работают в селище, но доведись ратиться, неизвестно, чья будет победа. Все свои в бронях и шлемах, со щитами, щедро окованными по краю, сверкают на солнце стальные умбоны. Ноги и руки тоже закрыты железом. Если бы у отца были такие доспехи, не подворачивал бы сейчас пустой рукав на левой руке. Младшие дружинники, бездоспешные, встали дальше, наложили тяжёлые стрелы на плетёные тетивы своих луков. Ждут.
— Отбой! — машет рукой Ромхайн, и поднимаются вверх уставленные копья, щиты открывают лица. Опускаются луки. Отсюда не видно, но и в домах не одна рука перестала теребить тетиву, которую готова была рвануть к уху, чтобы выпустить навстречу врагу оперённую смерть. Некоторые бабы не хотят отставать от мужчин, хоть не каждая может управиться с боевым луком.
Пир удался, а разговор — нет. Кобырь надувал щёки, принимал гордые позы, речи вёл туманные, "со смыслом". Роман заскучал на пятой минуте — и так ясно, хотят дармового оружия и военной науки. С их точки зрения, Шишагов обязан по — братски поделиться, нормальные же ребята, пришли как люди. Уважь! На случай, если колдун сволочь, нормального обращения не понимает, запаслись выгодным предложением — пусть поможет подмять под ватагу один из поморянских родов. Всего работы — сотню или две тамошних мужичков вырезать, освободить правильным бойникам место. А они, как нормальные пацаны, отдадут половину скотины Шишагову. Своих сил ватаге не хватает, а вместе с Романом — раз плюнуть.
Когда ватажок выкладывал свой гениальный план, такая тоска взяла Романа, хоть вой. Захотелось придушить хитроумного собеседника — ему ведь ничего не объяснить. Знает, что прав, и всё тут. Аргумент один, зато непробиваемый: "А мне надо". ЕМУ надо, а на остальных плевал Кобырь с высокой колокольни. Поэтому сидел Шишагов, кивал в нужных местах, дожидаясь, когда ватажок иссякнет. По сторонам смотреть не забывал. Сглупил собеседник, хотел Шишагову пыль в глаза пустить, силу ватаги показать. Лучше бы один пришёл. Его люди с Ромиными вперемешку оказались. И тоже разговоры ведут. Даже у Ваги собеседник нашёлся, причём внимательный. Ого! Вага вышел в боевой режим, и тут же обратно. А чуть позже — ещё раз, видно, по просьбе собеседника.
— Нет, Кобырь, не пойдут мои люди невинных людей резать, чтоб тебе сладко жить было.
— Почему? — отказывается понимать ватажок.
— Потому что я запрещу. Не для того учил.
Эк, тебя, болезный, проняло — чуть не обратился. Да не красней ты так, инсульт штука неприятная, в здешних краях наверняка не лечится. Вот, молодец, продышался. Теперь наверно, пугать будешь.
— Ты, хозяин, думай, что кому говоришь!
Подался вперёд, слова сквозь зубы цедишь. А слово "хозяин" выплюнул, будто ругательства грязнее на свете нет. Вот ты какой, на самом‑то деле.
— В пуще поселился, на НАШИХ землях! Хозяйство завёл, коров с овечками! Торг ведёшь! Того и гляди, поля засевать станешь. Баб набрал полный двор, а ведьмы ни одной нет! В пуще решил свой род завести? Не выйдет, наша в лесу сила!
Роман спокойно взял ватажка левой рукой за запястье.
— Вынь свою руку из моей.
Кобырь ждал в ответ крика, брани, отвечать готовился, и спокойная речь сбила ему настрой.
— Смелей, медведь, или вся сила в голос ушла?
Бойник рвёт руку к себе, с умом — выворачивая против большого пальца держащей ладони. Не помогло, руку будто в колодку заковали. Рванул ещё раз, потом второй рукой ухватился — не вырваться. А колдун сидит с каменной рожей. Потом пальцы разжал, выпустил.
— Ты, Кобырь, мне не страшен. Твою ватагу я один положу, если сочту нужным. Может Вага помочь захочет, тогда быстрее управимся. И от всех бойников говорить не смей, ты сам по себе пришёл, потому что Староха с тобой нет. Запомни сам, остальным расскажи — те, кого я учу, со мной и остаются. Лихих ребят в пуще и без моей науки хватает.
Роман повернулся так, чтобы слышали все собравшиеся, заговорил в полный голос:
— Кто хочет своим трудом жить, добро пожаловать. Как мы живём, видели все. Тех, кому пожива нужна, не зову, нет здесь для них места.
Кобырь вскочил, как ошпаренный, увёл ватагу в ночную пущу, без огня. Силён, гад, и ватага хорошая. Надо понимать, не вернётся, но врага Роман себе нажил. Стоило бы убить, но повода не было. Свои не поймут, и совесть замучает. Пусть уходят.
Через три дня к Роману пришли восемь человек из ватаги Кобыря. Без оружия, с одними ножами. Пятеро старших, у трёх усы едва пробились. Те, кому "на пенсию" пора, и те, что ещё не привыкли к лесной вольнице. За главного — второй оборотень.
— Вот, пришли мы. Возьмёшь?
— Возьму.