— Хотите уходить — проваливайте! — кричала она. — А припасов не отдадим! Мы их тоже с бою брали, у нас дети с голоду пухнут, так что грабли-то свои сюда не протягивай!

На минуту свара стихла — спорщики увидели Берена.

Он повел себя довольно странно — вместо того чтобы сразу идти к очагу начинающейся драки, сел на коня и сначала поднялся на холм, с вершины которого долго смотрел на юго-восток. И лишь после этого неспешно спустился к котловине.

— Что случилось? — он не въехал в толпу, но остановился вплотную, и видел всех, и все видели его. — Из-за чего ссора?

— Справедливости, ярн! — крикнула женщина, потрясая цепом. — Справедливости! Что ты нам говорил, когда приехал в село? Говорил, что избавишь нас от орков и вернешь нам хоть часть того, что они у нас награбили. Вот, ты сдержал слово. Скажи: это все и взаправду принадлежит нам?

— Справедливости, ярн! — захрипел, вскакивая на камень рядом с ней, старшина рудничных. — Мы сражались не хуже прочих! Нам тоже принадлежит какая-то часть добычи!

— Эта добыча принадлежит ополчению народа Беора, — спокойно сказал Берен. — И каждый, кто будет идти с ополчением, получит в ней часть. Чего ты хочешь, человече? Чтобы мы двигались по своей земле как орки, обирая всех подряд и обрекая детей на голодную смерть?

— Мы хотим уйти! — закричали несколько десятков голосов вразнобой. — Против настоящего войска нам не выстоять! У нас больше нет здесь домов, нет семей — чего ради мы должны подыхать?

— Неблагодарный скот! — рявкнул Мар-Рован, но Берен жестом заставил его умолкнуть.

— Кто хочет уйти? — спросил он. — Пусть те, кто желает остаться, расступятся и покажут мне тех, кто собирается уйти.

Люди расступились. Рудничных, собравшихся бунтовать, теперь сторонились как чумных.

— Фригга, — Берен, оказывается, помнил имя ватажка трэлей. — У тебя, ты сказал, больше нет дома в Дортонионе. Но у тебя нет дома нигде в другом месте. Почему же Дортонион кажется тебе хуже других краев?

— Потому что Саурон, когда узнает про бунт, прикончит тут всех.

— Ты не знаешь этого наверняка.

— Знаю! Или я не бился при Кэллагане? Вспомни, ярн, если ты тоже там был: твой отец не сумел задержать их войско, а ведь у него были настоящие бойцы! Что же мы можем сделать, если среди нас воинов — раз два и обчелся? Я еще крепок с виду, но уже харкаю кровью. Я хочу пожить еще. Я имею право уйти.

— Хорошо, — кивнул Берен. — Уходи.

— Не лицемерь, ярн! Ты знаешь, что без съестного мы далеко не уйдем, ослабнем и помрем по дороге!

— Тогда оставайтесь, — так же спокойно ответил князь. — Но если ты еще раз назовешь меня лицемером, даю слово — я смеряю твое лицо вот этим аршином, — он положил руку на рукоять меча.

— Почему ты не даешь нам права жить?! — высоким, срывающимся голосом крикнул еще один бывший раб из рудников. — Почему мы можем выбирать только между голодной смертью в горах и гибелью под мечами черных?

— Вы можете выбирать, — возвысил голос Берен. — Это — единственная привилегия свободного человека. Ты что, собирался жить вечно? Даже эльфы знают, что их жребий измерен — почему же ты жалуешься? Всех нас ждет успокоение в конце, и только одно мы вольны выбрать — с честью мы ляжем в землю или без чести. Говорю вам: те, кто сегодня останется со мной, могут погибнуть — но могут и победить. Говорю вам — мы сметем войско Моргота! И ради этого я не пожалею своей головы. В последний раз спрашиваю: кто из вас остается со мной? Пусть они отойдут к остальным. А те, кто желает уйти, пусть не трогаются с места.

В толпе рудничных произошло брожение — с сотню человек отделилось от нее, присоединившись к деревенским. Гили напряженно ждал исхода: даже две с половиной сотни отчаянных рудничных трэлей могли наделать бед. Они знают, что уйти без припасов — верная смерть. Неужели будет кровопролитие?

Фригга, судя по всему, тоже хотел его избежать. Он знал: если что — рудничных положат всех, до единого. Но он знал и то, что Берен всячески будет стремиться избегать бойни: каждый человек был него на счету. Сейчас эти двое вели битву за человеческие души.

— Люди! — крикнул Фригга, повернувшись к толпе. — Скажите, почему вы верите ему? Десять лет назад мы поверили эльфам и Беорингам, и что получили? Цепи! Тогда они тоже говорили о победе, о том, что сметут войска Моргота — и что же? Кто кого смел-то? Глаза откройте, люди: те, кого мы сегодня покидали в реку — то были орки с Синих Гор, вахлачье! А те, что ждут вас впереди — настоящие вояки! На себя-то гляньте: что мы за воины? Сабельное мясо. Кто принесет нам победу? Где настоящие бойцы?

— Вон! — громко закричал Гили, показывая на другой берег Фреридуина. — Вон они идут!

И, словно в ответ ему, в ущелье затрубил хриплый горский рог.

Они приближались, не скрываясь, во всей своей красе, в пестрых дирголах поверх доспехов, и ветер трепал знамена: черно-белого Орла Креганов, красно-желтую Башню-со-Щитом Хардингов, копье и меч Гортонов, Черную Деву Мэрдиганов, Алого Быка Кардуинов, Рябиновую Гроздь Кейрнов… Завидев людей, горнист снова протрубил в рог — и Берен погнал коня к воде. От приближающегося войска отделился один всадник, помчался к Фреридуину, и остановился лишь на самом берегу — видимо, тоже знал нрав Бешеного Брода. Этот человек был невысок, но плечист и даже грузен, хотя осанка выдавала в нем молодого, пусть и не юного, мужа. Он крикнул что-то, пропавшее за шумом реки — и Берен крикнул в ответ. Почти по плечи в воде, кони пошли навстречу друг другу — и на середине реки всадники обнялись.

В Белерианде неистовствовала весна.

Слишком много времени Лютиэн провела под замком, слишком редко выходила гулять в крохотный садик, в который ей позволено было выходить, и слишком мало внимания обращала там на свежую зелень, сбрызнувшую деревца. Сердце ее, обычно чуткое к перемене времен, было сожжено страданием. И лишь сейчас, вдыхая весну, оно стало возрождаться к жизни.

Хуан пришел ночью, принес ей теплую одежду и плащ; хлеба, что она украла на кухне, сыру и орехов должно было хватить на несколько дней. Она вышла тем же путем, каким пыталась совершить зимний побег — но на этот раз Хуан помогал ей, а не выслеживал ее. Стражи выпустили его без всяких подозрений: все привыкли, что по своим собачьим делам он ходит за город когда хочет.

Сейчас Лютиэн отдыхала, лежа на мягкой, нежной траве и щурясь на утреннее солнце. Хуан бегал где-то поблизости, описывая круг около фарлонга в поперечнике: сторожил. Устали он не знал, и даже с Лютиэн на спине мог бежать еще долго — однако она устала первой. И так-то она была неважной всадницей, а теперь, без седла и узды, изо всех сил сжимая ногами ребра огромного пса и вцепившись руками в его густой загривок, она уставала еще быстрее, чем на лошади. Он старался как мог, но даже плавная рысь требовала от нее немалого напряжения сил.

Перевернувшись набок, Лютиэн приложила ухо к земле. Нет, земля не гудела под копытами эльфийских коней. Она была полна своего собственного, весеннего шума — ровного тихого гула, подобного звону басовой струны. То, пробудившись к жизни, жадно пили воду деревья и травы.

Лютиэн отыскала ручей и поела хлеба, запивая его водой. Минутой позже подбежал Хуан, устроился ниже по течению и принялся лакать. Потом, увидев, что она наелась и просто сидит, подбежал и ткнул ее носом в колено.

— Да, ты прав: надо идти, — согласилась Лютиэн и поднялась.

Хуан прилег, подставляя спину, но она потрепала его между ушами:

— Нет-нет, мой хороший, я не буду утомлять тебя, пока не придет крайняя нужда, и мне понадобится вся твоя и сила и вся быстрота.

Хуан поднялся с видом молчаливого согласия. Лютиэн уже научилась разбираться в оттенках его настроения. Если бы он настаивал, он бы какое-то время еще полежал, и тронулся бы с места только тогда, когда она ушла вперед.

Они зашагали рядом: дева в мужской одежде, с мешком за плечами, и огромный, величественный пес. Вот так и попадаешь в людские легенды, подумала Лютиэн: идешь себе по своим делам, ни о чем, кроме них, не думаешь, через сотню лет глядь — а о тебе уже сложили сказку.