— Сколько мешков с зерном мы приняли? — спросил Менедем, едва последний потный грузчик покинул акатос.

— Семьсот девяносто семь, — ответил Соклей.

Человек Онасима презрительно усмехнулся.

— Я насчитал семьсот восемьдесят пять.

Соклей ощетинился. Любой, кто обвинял его в неточности, напрашивался на неприятности.

У Менедема не было сейчас времени на такие разборки.

— Возьмем среднюю цифру, — предложил он. — Что получится в итоге?

Соклей посчитал на пальцах, шевеля губами.

— Получится семьсот девяносто один мешок, — ответил он. — Но я все-таки думаю, что этот парень…

— Неважно, — перебил Менедем и кивнул человеку Онасима. — Скажи своему хозяину, что мы приняли на борт семьсот девяносто один мешок зерна. Как только мы получим плату, мы будем готовы к отплытию. По рукам?

— По рукам, — ответил тот. — Но знаешь, на некоторые из этих огромных судов мы загрузили в десять раз больше мешков, чем на твой.

— Сейчас каждая малость поможет Сиракузам, — парировал Менедем.

Человек Онасима кивнул и пошел обратно в Регий: за деньгами, как надеялся Менедем.

— Хоть бы только ветер нас не подвел, — проговорил Диоклей. — Люди будут надрывать спины и сердца, гребя с таким грузом на борту, а судно будет неповоротливым, как плот, — это еще в лучшем случае.

— Если ветер подведет, мы никуда не пойдем, — ответил Менедем. — Пусть тогда эти крутобокие суда плывут одни.

— Угу. Верно, — согласился начальник гребцов.

Он одарил Менедема нахальной улыбкой.

— В таком случае, шкипер, нам остается только надеяться, что в ближайшие три месяца продержатся южные ветра, потому что, если Сиракузы падут, нам не обязательно попадать в ловушку, расставленную карфагенскими военными галерами. Мы и так уже собрали неплохую кучу серебра.

— Ты говоришь в точности как Соклей, — сказал Менедем, и ухмылка Диоклея стала шире и еще нахальней.

Менедем сделал вид, что бросает в него чем-то, и продолжил:

— Я и сам бы не прочь получить плату за ничегонеделанье — да и кто бы отказался? Но если нам не придется отплыть с зерном, его просто сгрузят и заставят нас вернуть все деньги до последнего обола.

— Будь мы настоящими пиратами, мы бы мигом ускользнули из гавани, почуяв, что дело принимает такой оборот, — заметил келевст. — На галере, в конце концов, вполне можно это сделать.

— Может, ты и прав. — Менедем пожалел, что Диоклей подал ему эту идею, уж очень она была заманчивой. Но он без труда нашел в ней и изъяны. — Ты сам сказал — со всем этим зерном на борту мы будем двигаться медленно, как запряженная волами телега. И, держу пари, из Регия бы тут же послали за нами вдогонку флот, если бы мы улизнули с зерном и с деньгами. Этот Онасим, похоже, пользуется тут большим влиянием.

— Да, так и есть, — ответил Диоклей. — Тогда ладно. В любом случае я буду молиться, чтобы боги послали нам попутные ветра.

— И я тоже, — заключил Менедем.

Соклей считал себя современным, разумным человеком. Его смущало, что последние два дня он то и дело молился о встречных ветрах: ничто иное не могло помешать неразумным замыслам его двоюродного брата. Еще хуже было то, что боги упорно оставляли его молитвы без ответа.

Сегодня с утра опять дул северный ветер.

«Вот и надейся после этого на богов», — подумал Соклей. Веский довод в пользу рационализма.

Менедем встал еще до рассвета и теперь, улыбаясь, глядел в небеса. Вот и его молитву о попутных ветрах боги почему-то не услышали… Настроение у Соклея сделалось еще мрачнее. Но, вместо того чтобы позлорадствовать над двоюродным братом, Менедем указал на тонкий серп луны, видневшийся рядом с солнцем.

— Еще один месяц почти на исходе, — сказал он.

— Это точно.

Соклей вгляделся в рассеивающийся сумрак между малюсеньким ломтиком луны и Орионом на горизонте.

— А вот и путеводная звезда Афродиты.

— А ведь верно, — кивнул Менедем. — Да, зрение у тебя вполне, если ты смог различить ее на светлеющем небе. Солнце почти встало.

— Я просто знал, куда смотреть, — пожал плечами Соклей. — Орион скользит вниз по утреннему небу по направлению к солнцу уже несколько недель. Еще немного — и мы увидим его как вечернюю, а не как утреннюю звезду. Люди раньше думали, что вечером и утром появляются разные звезды, и называли вечернюю «путеводной звездой Гермеса».

— Что значит — раньше думали? — переспросил Менедем. — Половина наших моряков наверняка до сих пор еще верят в это.

— Я имею в виду образованных людей, — ответил Соклей. — Наши моряки — славные ребята, но…

«Большинство из них думают только о маленьких рабынях, а некоторые и вовсе о мальчиках, — мысленно добавил он. — Их интересы сводятся к тому, чтобы хорошенько напиться и подраться». Соклею было непонятно, о чем вообще можно говорить с такими людьми.

— Мне они очень нравятся, — заявил Менедем.

— Знаю. — Соклей очень постарался произнести это не осуждающим тоном.

Да уж, хороши вкусы у его двоюродного брата!

Менедем, казалось, не заметил тона Соклея, что было только к лучшему.

— Мы отплываем сегодня, — сказал он.

— Ясно. — Соклей и сам чувствовал, что говорит несчастным голосом, но ничего не мог с собой поделать. — Как ты думаешь, мы доберемся до Сиракуз к закату?

— Добрались бы, не будь акатос так перегружен, — ответил Менедем. — Но в компании с этими толстыми парусными судами у нас нет ни малейшего шанса успеть до заката. К вечеру встанем на якорь в одном из сицилийских портов или проведем ночь в море, а утром снова отправимся в путь.

— Да уж, — вздохнул Соклей. — Еще одна беспокойная ночка.

— Было бы о чем беспокоиться, — легкомысленно заявил Менедем. — Ну что такого может случиться?

Соклей хотел было ответить. Потом ему очень захотелось плюнуть в двоюродного брата. Но в конце концов он рассмеялся.

— Ну уж нет, я не попадусь на удочку. Ты не заставишь меня побагроветь и получить сердечный приступ. Имей в виду — я слишком мудр для этого.

— Ага, почти поверил, — ответил Менедем.

Они ухмыльнулись друг другу.

На мгновение Соклей забыл, как сильно ему хочется, чтобы «Афродита» не плыла в Сиракузы. Но надолго забыть об этом у него не получилось. По всей гавани просыпались другие капитаны и замечали, что нынче подходящий ветер для плавания. Они выкрикивали приказы своим экипажам и портовым рабочим, которые спускались на пристани, чтобы отдать швартовы и забросить канаты на борт. Моряки охали и тужились у длинных весел крутобоких судов и медленно, палец за пальцем, отводили эти суда от причалов, чтобы «торговцы» могли расправить паруса и двинуться к Сицилии.

Видя их потуги, Соклей снова засмеялся.

— У наших гребцов, может, и тяжелая работа, но все-таки не настолько.

— Ты прав. — Менедем помахал двум портовым рабочим. — Эй, на берегу, отшвартуйте и нас тоже!

— Ты собираешься вести эту крошку в Сиракузы? — спросил один из рабочих, швыряя канат на мешки с зерном, лежавшие на палубе «Афродиты». — А, понимаю, из твоей лодки получится спасательный ялик для всех этих настоящих судов. — Он рассмеялся над собственной шуткой.

Такого рода замечания обычно бесили Менедема так же, как его собственные шуточки бесили Соклея.

Но сейчас капитан «Афродиты» только пожал плечами, сказав:

— Онасиму мы настолько приглянулись, что он заплатил нам вперед за перевозку зерна.

Портовый рабочий разочарованно отвернулся, а Менедем добавил погромче:

— Пошли, ребята, покажем этим морякам с больших кораблей, как надо грести!

Диоклей ударил колотушкой. Гребцы заняли места на банках и налегли на весла не хуже, чем в бою с римской триерой.

В результате «Афродита»… «Афродита» еле-еле сдвинулась с места, словно бы шла по грязи, а не по воде.

Диоклей вздохнул:

— Боюсь, наши усилия едва окупятся, капитан.

— Думаю, ты прав, — согласился Менедем. — Я-то надеялся, что они окупятся сторицей, но… — Он пожал плечами.