— Имелась специальная агентура для выявления недовольства, на которое мы в будущем рассчитывали.

— Были основания?

— Да! Несколько резолюций крестьянских сходок! — оживляется Перхуров.

— Где именно? Сколько?

— Этого я не знаю, — сникает полковник.

— А рабочие были в вашей организации?

— Не помню…

«Не знаю», «не помню», — все чаще отвечает Перхуров, понимая, что честные ответы не в его пользу.

Суд переходит к событиям в Екатеринбурге. Не отрицая, что заговор существовал, Перхуров пытается доказать, что он отговаривал его участников от выступления, от «бессмысленного кровопролития». Обвинитель напомнил ему:

— Вас арестовали, когда вы собирались бежать в Колчедан. Чем вы объясните попытку к бегству?

— После кронштадтского мятежа в газетах часто упоминали Ярославль, мою фамилию. Одно время на стенах Екатеринбурга даже появились плакаты: «Кто разрушил Ярославль? — Полковник Перхуров». Меня часто спрашивали, не родственник ли я тому Перхурову. Все это очень нервировало, я испугался нового ареста. Кроме того, у меня было невыносимое материальное положение — за работу в штабе я получал всего девять фунтов муки на две недели.

— Поэтому вы и решили бежать именно в Колчедан, где намечался мятеж?

— Это совпадение…

По просьбе обвинителя оглашаются показания участников заговора в Екатеринбурге:

— «Полковник Перхуров с радостью согласился взять на себя руководство восстанием… Послал к местному архиерею за благословением и церковным золотом, обещая оградить монастыри от расхищения их большевиками. Но архиерей сказал, что он в это дело вмешиваться не будет…»

И в Ярославле Перхуров начал с того, что испросил благословение митрополита Агафангела. Прием испытанный, в этом — весь Перхуров: набожно перекреститься, прежде чем убить.

Последнее слово полковник зачитывает по бумаге, она предательски дрожит в руке:

— «…Единственная власть, которая может вывести Россию из тяжелого положения в более короткий срок, — Советская. Людей, желающих работать на пользу родины под руководством Советской власти, найдется больше, чем смотрящих на дело с узкой точки зрения какой бы то ни было партии. И только объединение Советской властью в своих руках таких людей и правильное использование их сил и способностей может привести к скорейшему достижению желанной для всех цели — спокойного и благополучного существования России и всех живущих в ней…»

Желание вывернуться любой ценой, даже лестью в адрес своих врагов, — в каждом слове Перхурова. Обвинитель четко и точно комментирует речь подсудимого:

— …Его «вылазка» ясно показала, что у него отсутствует даже кастовая военная честь и личная храбрость. Политической экономии он учился у мешочников и спекулянтов, называя эту публику «страдающим народом». Хитрость заменяет ему ум, а коварство — храбрость. Сколько еще таких Перхуровых «любят» родину так же, как он. Сколько еще в России таких иуд, которые в любой момент за тридцать сребреников рады продать родину…

Защита просит приобщить к делу воззвание к бывшим офицерам помочь в борьбе с польской шляхтой, за что обещалось полное прощение прежних преступлений, предлагает обратиться в Иркутский лагерь, действительно ли Перхуров изъявлял желание выступить на борьбу с белопанской Польшей.

Обвинитель возражает — неопровержимо доказано, что после войны с Польшей полковник участвовал в новом заговоре против Советской власти.

Ревтрибунал принимает его возражения и удаляется на совещание. Зал театра набит битком, но тишина такая, что слышно, как за толстенными стенами его проскрежетал трамвай.

Появляется комендант судебной сессии:

— Встать! Суд идет!

Стук кресел, шум — и опять томительная, натянутая тишина.

Председатель суда Ульрих оглашает текст приговора:

— Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики… полковник Перхуров признается виновным по всем пунктам обвинения и приговаривается к высшей мере наказания — расстрелу…

Перхуров едва заметно вздрагивает, но держится по-военному прямо, на темном лице стынет кривая усмешка. Из зала несутся крики:

— Заслужил!

— Правильно!

Сочувствующих полковнику нет. А через три дня в губернской газете было напечатано короткое сообщение, которым закончилось дело Перхурова:

«Приговор, высшая мера наказания — расстрел, над полковником Перхуровым, организатором и руководителем Ярославского белогвардейского восстания, приведен в исполнение в 1 час ночи с 21 на 22 июля сего года».

В это же самое время в Москве шел судебный процесс над правыми эсерами. Так судьба монархиста Перхурова еще раз уродливо переплелась с фальшивыми «социалистами».

«Нам нужно хорошо знать, тщательно изучать наших непримиримых врагов, чтобы возможно реже попадаться впросак», — говорил на суде обвинитель Перхурова.

Как же сложилась дальнейшая судьба бывшего «социалиста» Савинкова?..

Из Польши он вынужден бежать во Францию — Советское правительство в ультимативной форме потребовало у поляков изгнания бандитов из «Народного союза защиты Родины и свободы». Савинков терпит одно поражение за другим, рушатся последние надежды. И тут его агенты привозят из Москвы известие, что там действует сильная контрреволюционная организация ЛД — либеральные демократы. Савинков посылает своего проверяющего — тот возвращается горячим сторонником установления связи с ЛД, уговаривает Савинкова возглавить ее. В Париж к нему приезжает представитель организации Мухин, который рассказывает о разногласиях в ЛД между «активистами» и «накопистами», трезво смотрит на перспективы борьбы с Советами. Савинков решает сделать последнюю проверку — направляет в Россию своего ближайшего помощника полковника Павловского. Через некоторое время получает от него письмо — организация существует, Савинкову необходимо быть в Москве. Рассеиваются последние сомнения. В августе 1924 года Савинков переходит польскую границу, добирается до Минска — и здесь на «конспиративной» квартире его спокойно и буднично арестовывают чекисты.

Нетрудно представить состояние Савинкова, когда он узнал, как выманили его из-за границы. Оказалось, что ЛД — выдумка чекистов, Павловский писал свои письма из России под их диктовку, а Мухин, представитель «либеральных демократов», — старший оперативный сотрудник контрразведывательного отдела ОГПУ.

В тринадцати пунктах обвинительного заключения по делу Савинкова был прослежен путь предателя и антисоветчика — от комиссара Временного правительства до просителя в приемных «демократа» Черчилля и фашиста Муссолини.

На вопросы о подготовке мятежей в Ярославле и Рыбинске он отвечал неохотно. Не вдаваясь в подробности, которые были не в его пользу, так говорил о задуманном контрреволюцией:

— План был таков: занять Верхнюю Волгу для движения на Москву, а французский десант поддержит восставших. Но французы нас обманули, десант в Архангельске не был высажен. Восстание утратило смысл…

Обида на союзников, вовремя не поддержавших восстание, то и дело прорывалась в словах Савинкова:

— Чаша унижений была выпита до дна. Приходилось кланяться за каждую пару сапог, за каждый пулемет. Я буду счастлив, если когда-нибудь вам удастся предъявить им счет. Пускай за все заплатят!

Председатель суда Ульрих — он же вел дело Перхурова — спросил Савинкова:

— Из каких соображений англичане и французы давали белогвардейским армиям сапоги, патроны, пулеметы?

Савинков старается ответить объективно:

— Русские подерутся между собой. Тем лучше. Чем меньше русских останется, тем слабее будет Россия и обойтись без нас будет не в состоянии. Вот тогда мы придем и разберемся.

В защиту собственной деятельности он приводит такие же нелепые и неуклюжие доводы, как Перхуров:

— Мы стояли на точке зрения, что наше дело — расчистить путь народу, но не навязывать ему своей власти. Мы стояли за то, чтобы власть была осуществлена, если хотите, своего рода диктатурой.