Для меня, как писателя, работающего в области научно-фантастической литературы, решающее значение имело общение с молодежью. Физик по специальности, я долгое время руководил группой юных техников, трудовым содружеством увлекающихся техникой любознательных подростков. Результатом этой совместной работы с пионерами оказалась моя первая книга для юношества. Ее охотно читали и быстро раскупили. Тогда я написал вторую книгу того же жанра.

Однако со временем меня перестала удовлетворять популяризация современной науки и техники. Появилось стремление рассказать людям о научно-технических возможностях будущего.

Мне хочется поделиться с читателями интересными гипотезами, прокладывающими новые пути в науке, перенеся их в мир фантастики, в мир будущего. Я хочу, чтобы люди мечтали вместе со мной, потому что фантазия умножает творческие силы, а без мечты нет перспективы. В нашем социалистическом обществе нет предела мечтам о будущем. Что может быть прекрасней, чем творческое участие в строительстве лучшего будущего?..

Почему я избрал жанр научной фантастики?

Вопрос этот не так прост, как кажется, и я надеюсь, что читатель не будет сетовать на меня за то, что я ищу ответ не столько в своей внутренней биографии, сколько в истории и специфике этого малоизученного жанра, а также в истории современного романа.

Современный писатель ясно себе представляет, что человек — существо не только бытовое и не только эмоционально-психологическое. Раскрывая человеческую сущность художественными средствами, нельзя забывать о том, что человек — прежде всего существо социально-этическое, но кроме того, и космическое тоже.

Этот космический аспект, это новое в понимании человека со всей остротой почувствовал научный фантаст Герберт Уэллс, а еще раньше Федор Достоевский. В разговоре Ивана Карамазова с чертом, в подтексте этой многослойной, играющей множеством смысловых нюансов художественной симфонии великий писатель обыграл и космическую тему, словно предвидя и релятивистскую физику, и квантовую механику, и крайнюю парадоксальность современного нам научно-технического мышления.

Через призму философии современного естествознания нередко смотрел на человека и Томас Манн, в густой и насыщенной жизнью ткани романа как бы открывая дверь то в бездонный мир эволюционирующей вселенной, то в тайны микрокосма, то в загадку антропогенеза.

Даже далекий от позитивной науки Джойс почти в каждой фразе «Улисса» поворачивает мир и предмет так, чтобы рассмотреть все его грани и оттенки со странной для художника пристальностью морфолога.

Наука незаметно для литературоведов и даже для самих писателей вошла в «тайное тайных» литературного процесса, обновив и освежив традиционный взгляд на мир и на человека.

Научная фантастика в своих лучших, наиболее интеллектуальных проявлениях возникла из насущной потребности художественно осознать то новое, что принесла наука в современный мир, а также из неотложного стремления уничтожить разрыв между человеком, как существом эмоциональным и психологическим, и миром, космосом, вселенной. С этим новым художественным взглядом на человека и его задачи и возникла современная фантастика. Но для этого ей пришлось преодолеть одно препятствие, одну трудность, с которой далеко не все фантасты умеют справиться. Логика научного знания резко отличается от гибкой, похожей на саму жизнь, логики искусства. Жертвой непонимания специфики художественной логики нередко становятся те научные фантасты, которые смотрят на новый жанр как на своего рода гибрид, механическую смесь беллетристики и науки. Этот наивный, а иногда и примитивный научно-популярный оттенок, очень сильно дающий о себе знать в произведениях некоторых научных фантастов, своим отрицанием логики художественного мастерства нередко отпугивал от нового жанра требовательного читателя и делал фантастику чтением главным образом невзыскательных подростков. И только в наше время (в пятидесятых-шестидесятых годах) в фантастике произошла революция, значительно изменив специфику и характер жанра. Продолжая высокохудожественные и подлинно интеллектуальные традиции Уэллса, появились такие замечательные писатели, как Брэдбери, Стругацкие, Ефремов, Лем и другие, которые поняли, что научная фантастика — это прежде всего искусство, и создали истинно художественные и подлинно оригинальные романы, повести и рассказы.

Если не считать Уэллса, великого открывателя, только за последние годы появилась принципиально новая фантастика, идущая не в обозе художественной прозы как это было недавно, а рядом с ней, нередко и впереди ее, ставя перед собой новую задачу — осознать человека как потенциального хозяина мира, как завершение эволюции природы, не как случайный момент в истории вселенной, а как нечто необходимое и значительное.

Умный и сложный оптимизм научной фантастики, ее духовное созвучие внутреннему миру современного человека и создает ее литературно-художественное и морально-интеллектуальное обаяние.

Ответил ли я на вопрос, почему я стал фантастом? Мне кажется, ответил. Но чтобы мой ответ выглядел убедительным, мне необходимо хотя бы коротко коснуться одной темы, которой я уделял много внимания в своем творчестве.

Человек XVIII и XIX веков был во всех отношениях земным человеком. Его внутренний пафос, его самоуважение в значительной мере держались и на увлекательной логике географического освоения земного пространства. Любимой наукой юношества была география и этнология. И если в XVIII веке романтически настроенный человек мечтал о диалоге с загадочным жителем неисследованного материка, то сейчас кажется возможным диалог земного разума с инопланетным.

Осознание этой проблемы, проблемы контакта разнопланетных цивилизаций, создает у писателя и читателя новое, свежее и своеобразное видение мира. Мир предстает другим, необычным, как бы одухотворяются и оживают безмерные пространства. Возникает вопрос — так ли уж важно, что наступит этот контакт инопланетных цивилизаций, ведь человечество прожило несколько сот тысяч лет в «одиночестве», не чувствуя его? Да, раньше эти проблемы мало беспокоили людей, а сейчас беспокоят многих. Почему? Да потому, что человек осознал себя как прозревшую и заговорившую эволюцию вселенной.

Мечта о космических контактах связана с желанием ускорить исторический и научный процесс, показать нечто принципиально отличающееся от земного, увидеть иные логические и гносеологические закономерности. Эта мечта современного человека находит свою гипотетическую реализацию в научно-фантастическом романе.

Читатель полюбил научную фантастику, осознав ее как выражение новой романтики, романтики освоения космоса и самого духа парадоксального мышления современной науки. Но между литературоведением и фантастикой почти нет никакого контакта. Научная фантастика находится в отнюдь не равном положении с обычной бытовой и психологической прозой. Бунину или Куприну никто не ставил в вину, что рядом с ними существовали и работали Потапенко или Боборыкин. А писателям уровня Лема и Брэдбери приходится иногда отвечать за существование ремесленной продукции иных своих невзыскательных коллег. Причина этого сложная. Существующей столетия беллетристике охотно прощают банальность и стереотипность, к новому жанру относятся строже. От научно-фантастического романа ждут, чего уже не ждут от романа традиционно-бытового, — раскрытия нового в человеке, связанного с тем, что несет в себе освоение будущего.

Научная фантастика — это передний край современного художественного мышления. И писателю, естественно, хочется быть на переднем крае.