— Вот что такое творится, наука в будущее идёт семимильными шагами, а они узнать не могут, тот ли это человек, — возмутился Циммерман, — казалось бы, должны же быть у людей какие-то признаки, только им присущие. Как отпечатки пальцев. Кстати, почему по отпечаткам не могут сказать? Это же так просто.

— Семён, мне всё это тоже не нравится, — сказал Сергей, — я этот труп видел, и поверь, не узнал. Сказали, что вещи похожи, и цепочка с подковкой вроде её, но такую не только она носила. А отпечатки не сохранились.

Все охнули, одно дело если известная сплетница Масалкина что-то сболтнёт, и другое — когда начальник сказал. Тут же посыпались расспросы, людей больше всего интересовало, почему именно Травина, который Глашу только по работе и знал, позвали на опознание, а их, её лучших подруг — нет.

— Вот что, — громко сказал Сергей. — Двайте-ка сделаем так. Если вы действительно хотите помочь следствию, то всё, что считаете нужным, напишите, и отдадите мне завтра, Марфа Ильинична их перепечатает. Но не надо романов писать, максимум один лист, только факты. Я эти листы возьму и следователю передам, договорились? И про Екимову точно ничего не известно, она это или не она. До конца расследования будем верить в лучшее.

— Вот это дело, — Абзякина перестала плакать, немного повеселела. — Может, это и не Екимова вовсе, и мы зря волнуемся, пока тут обсуждаем, зайдёт Глашенька живая и здоровая.

Все чуть успокоились, уж очень хотелось в это верить.

— Семён, — поманил заместителя Травин, пока коллектив делился сведениями о Екимовой, — ты чего такой смурной сегодня?

— Это мои личные дела, — тут же окрысился Циммерман.

— Ага, так вот оно что. С Кислициной поцапались?

Света сидела в фойе на кассе, и грустить не собиралась. Травину даже показалось, что она напевает что-то романтичное и возвышенное, а о работе не думает, собирая возле своего окошка небольшую очередь.

— Не то чтобы поцапались, мы расстались, — сказал Семён с надрывом. — Я в толк не возьму, что ей нужно, словно не замечает меня.

— Может быть, увидела тебя с женой на демонстрации и решила, что не хочет семью рушить? — кинул ему Сергей спасательный круг.

И Циммерман с радостью за него ухватился, приготовившись излить душу.

— О личном — потом, — прервал его Травин. — Ты мне лучше вот что скажи, что лучше подделать, деньги или облигации.

— Конечно, деньги, — ответил Циммерман со знанием дела, было заметно, что он рад переменить тему разговора. — Облигации, они же погашаются не сразу, а через несколько лет, если купоны сличат с одинаковыми номерами, эту облигацию просто вычеркнут из погашения и будут разбираться, а если придержат, а настоящий владелец раньше придёт, тут мошенника под рученьки и возьмут.

— Так и возьмут?

— В финотделах тоже не дураки сидят. А деньги — их, пока оказия не случится, никто не проверяет. Только пустое это, чтобы подделать купюры, бумага нужна специальная, а она для каждого выпуска своя, плюс подписи должны стоять, а они серии соответствуют. Но бумага — главное, если ты с деньгами дело имеешь, по звуку определишь, настоящая или нет. Так что фальшивку только где на рынке сбыть, или в магазине.

— Если кассир опытный, то он сразу поймёт?

— Я тебе так скажу, новичок — нет, а если хотя бы год на кассе, то определённо. А ты что, хочешь деньги начать печатать?

— Да всучили мне тут купюру под возврат, а вдруг фальшивая. Что-то оттенок у неё чужой.

— А ну, дай посмотрю, — Семён взял у Сергея ассигнацию, полученную от Мухина, помял в руках, посмотрел на свет, на подписи, — видишь, это червонец 26-го года, подписали его товарищи Калманович, Марьясин, Карклин и Арку, серии этих червонцев начинаются с ЗВ и заканчиваются ЛЕ. А вот если бы вместо подписи Карклина стоял росчерк Горбунова, то серия начиналась бы с МБ. Надписи тёмно-серого цвета, с оборотной стороны кружевные такие рисунки, называются — гильоширные, водяных знаков на этих купюрах нет. Я бы сказал, что она подлинная. Да что там, практически уверен. И бумага, вот возьмёшь другой такой же червонец, бумага так же будет себя вести.

— И что, ты наизусть это знаешь?

— Ну вообще Государственным банком альбомы высылаются, ты мне сам под роспись выдавал, но запоминаешь со временем. Мне фальшивки несколько раз попадались, так эти самоделки даже ребёнок отличит, их же рисуют кто во что горазд.

— Дай-ка мне тогда на неё облигацию крестьянскую.

Семён с сомнением посмотрел на Травина, но облигацию займа выдал.

— Почти все разошлись, — предупредил он. — Если ещё захочешь купить, поторопись. Кстати, Соколова утром встретил, он просил тебе передать, что технической возможности нет.

— Какой возможности? — не понял Травин.

— Телефон у какой-то дамочки отключить. Ты его сам спроси, только вечера дождись, а то он как совсем трезвый, так говорит непонятно, намёками, мол, рад бы, но никак. И подмигивает, гад, словно на свидание зовёт. Да, ещё сказал, что два новых аппарата нам поставит, один вниз, к кассирам, другой лично тебе, чтобы товарищ начальник почтамта мог по служебным делам беседовать, не отходя от стола.

— Только телефона мне не хватало. Всё, через час и сорок минут почтовый приходит из Гдова, я на станцию, проследи, чтобы пакеты для фельдсвязи опять не перепутали. И Липкина отчёт не доделала, зайду к ней по дороге.

— Оттуда вернёшься?

— Нет, вечером, дорогой мой заместитель, у меня театр. Леднёв из «Набата» контрамарки принёс, буду о прекрасном думать.

Зоя Липкина жила на третьем этаже, в небольшой комнате в самом конце коридора. Проходя мимо двери радиолюбителя Савушкина, Сергей пнул её несильно, прислушался — там было пусто. А вот Зоя была не одна, из-за двери слышались смех и повизгивания. Сергей постучал, громко представился, внутри зашуршали, задвигалась мебель, Зоя открыла через две минуты, растрёпанная, поправляя сарафан.

— Простите, Сергей Олегович, убиралась. Что желаете?

Сказано это было тоном, однозначно намекающим, что гость должен уйти поскорее. Но Травин зашёл в комнату, огляделся — большая кровать под небрежно накинутым покрывалом с болотом и лебедями, массивный дубовый шифоньер с зеркалом, туалетный стол на резных ножках, несколько стульев. В углу стоял стол с бутылкой настойки и двумя стаканами.

— Зоя, мы договаривались, что график у тебя свой, но работу ты делаешь в срок, так?

— Так и есть.

— Завтра придут из ГПУ за отчётом об иностранной почте, значит, сегодня он должен быть у меня. Всякое бывает, так что твои черновики я захватил. Держи.

Липкина залезла в комод и вытащила картонную папку.

— Ещё вчера сделала, Сергей Олегович. Смотрите, осталось несколько цифр посчитать.

— Предупредить не могла?

— А может я хотела, чтобы вы ко мне в гости заглянули, — Зоя кокетливо улыбнулась. — Не подумайте, ничего такого, но остальные сдохнут от зависти.

— Так может мне остаться? — Сергей улыбнулся в ответ, — я пошутил, не беспокойся, извини, что вот так без приглашения. Завтра в восемь утра отчёт на стол.

Он было повернулся, но остановился, словно внезапно вспомнил что-то.

— Ты ведь Савушкина знаешь?

— Немного.

— Что он за человек?

— Обычный, — Зоя не удержалась, бросила взгляд на шифоньер, — странный, всё время бормочет себе что-то под нос. Здороваемся, если в коридоре встречу. А что?

— Он мне приёмник продал, а тот не работает.

— Так вы вечером зайдите, часов в восемь, — Липкина потихоньку выпихивала Травина в коридор, — он с работы придёт, а лучше сразу ему приёмник принесите, сделает как миленький.

Сергей упрямиться не стал, вышел, дойдя до лестничной клетки, пошёл не вниз, а наверх, к чердаку, присел на верхней площадке, закурил. Лакоба появился через несколько минут из глубины коридора, он не торопясь подошёл к двери инженера Савушкина, пошарил за притолокой, достал ключ и отпер висячий замок. В чужой комнате таможенник пробыл чуть больше четверти часа, Травин уже уйти собирался, как Лакоба снова появился в коридоре, запер дверь и спустился вниз, к парадной.