— Хорошо, — Травин встал. — Вы же понимаете, что я за прогулы уволить её могу? А если человек и вправду в обстоятельства попал, пострадает впустую.

Следователь виновато улыбнулся, развёл руками.

Матюшин ни по каким особо важным делам после обеда не поехал, вернулся в суд, кабинет молодому следователю достался тесный и без окон, сделанный из бывшей кладовой, тусклая лампа на потолке давала обманчивое ощущение света, выручала настольная, с синим абажуром. Дело Травина за несколько дней переросло в увесистую папку, восемь свидетелей были опрошены, один подозреваемый — допрошен, к допросу прикололись пять листов характеристик из партийной ячейки, псковского таможенного отделения Наркомвнешторга, погранотряда и окркомхоза. Все как одна, словно под копирку, утверждали, что Леонтий Зосимович Лакоба был и остаётся верным ленинцем и отличным специалистом. Потерпевший Травин умудрился упасть возле почтамта, одиннадцать фотографий, на которых он выглядел совершеннейшим покойником, были сделаны телеграфистом до приезда кареты скорой помощи. Опять же, у потерпевшего тоже были характеристики, и тоже такие, что хоть сегодня в окрсовет его.

Рядом с делом Травина следователь положил другое, в намного тоньше — Глафира Прохоровна Екимова, девяносто восьмого года рождения, русская, из мещан, работница Псковского почтамта. В папке не было хвалебных характеристик, берущих за душу протоколов и жутких фотографий, только лист допроса Лакобы, записка, оставленная женщиной, и приколотый к ней отчёт криминалиста. Матюшин прикрыл глаза, с минуту сидел, откинувшись на спинку стула, а потом решительно положил одну папку на другую. Словно соединил судьбы двух людей.

— Когда мне сказали, Серёжа, что ты почти умер, я почувствовала, словно и во мне что-то умерло, словно частичку меня положили в сырую землю. Иногда я думаю, что нас судьба связала, понимаешь?

Варвара Лапина стояла у окна, глядя куда-то вдаль, по мнению Травина, там ничего интересного не было, обычный деревенский пейзаж. Сам он сидел за столом и смотрел на неё. Тонкие черты лица с брызгами веснушек, большие густо-зелёные глаза притягивали к себе взгляд, платье по последней моде скрывало большую часть изгибов фигуры, но они были, это он точно знал. Несмотря на то, что Варе было уже за тридцать, выглядела она гораздо моложе.

— Не драматизируй, — сказал он, — сейчас я жив и здоров.

— Но этот человек, который в тебя стрелял, жуткий, ужасный тип, он в следующий раз может не промахнуться, и тогда я тоже умру, — гнула свою линию Варя. — Если себя не жалко, подумай обо мне.

Последний раз, когда они виделись, она заявила, что между ними нет ничего общего и быть не может. Правда, это происходило не единожды, и обычно примирение заканчивалось в постели, после чего они снова терпели друг друга какое-то время. Такие отношения Сергея устраивали, несмотря на вздорный характер, Варя была умной и начитанной, они отлично проводили выходные — ходили в местный академический театр, где часто давала представление ленинградская труппа с Вивьеном и Меркурьевым, гуляли по городу — Лапина, которая родилась под Псковом, знала здесь каждый уголок и отлично умела рассказывать, ели блины на улице Троцкого и очень вкусные пельмени в небольшой чайной возле вокзала, смотрели фильмы в кинотеатре «Коммуна». Там же они в первый раз поцеловались, на картине Фридриха Эмлера «Парижский сапожник». Но прожить с ней всю жизнь — этого Сергей делать не собирался.

Варвара наконец отвернулась от окна, тряхнула рыжей шевелюрой, поводила глазами по комнате, следя за Сергеем и думая, что тот в этот момент решает, что должен сделать — упасть на колени и попросить прощения, или схватить в охапку и поцеловать. Обычно происходило второе, но она всё-таки надеялась на первое.

— О своей Глашке думаешь? — неожиданно грубо сказала она. Переход от экзальтированной барышни к циничной видавшей виды женщине произошёл мгновенно.

Сергей встал, молча посмотрел на неё.

— Прости, — сказал он, — у меня дела. Спасибо, что зашла проведать.

— Ты ещё пожалеешь, — Лапина схватила меховой полушубок, выбежала из избы.

— Ага, — вслед ей сказал Травин. — Вот сейчас и начну. А ты, пигалица, слезай с чердака, ещё раз будешь подслушивать, уши надеру.

Варю он встретил зимой в коридоре школы, куда пришёл устраивать Лизу, учительница математики была привлекательна, мужским вниманием не обделена, но причина их отношений была в другом, хотя Лапина об этом не догадывалась. Она была очень похожа на совсем другую женщину, с которой Сергея Травина, ещё того, настоящего, когда-то действительно связывала судьба. Или то, что её заменяет.

Глава 3.

5 апреля 1918

Глава 4.

Матюшин, казалось, был чем-то расстроен, когда допрашивал Сергея, и выглядел усталым. Вопросы задавал стандартные, в подробности не влезал, весь разговор занял минут десять, не больше. Травин описал стрелявшего, отметил, что тот был пьян, почему он именно так решил, следователь не уточнил, просто вписал ответ, и всё.

— С Глашей-то что? — Сергей подписал протокол, поставил дату, отложил ручку. — Нашли?

— Нет, — Матюшин потёр ладонями глаза, поморгал, –это дело милиции, пропавших искать, мы в их работу не вмешиваемся. Будут подозреваемые — допросим, а до тех пор следствие только на контроле ситуацию держит, если новостей не будет, прекратим. Каждый человек имеет право на личную жизнь, даже если это некоторым не нравится.

Дальше расспрашивать Травин не стал, поднялся, аккуратно закрыл за собой дверь, отметив, что из замков только хлипкая задвижка. На выходе строго зыркнул на знакомого конторщика, который сделал вид, что Сергея не замечает, дошёл до чайной в доме Перовских, заказал себе яичницу с салом и молоко. Сын хозяина метнулся на кухню, принёс два ломтя свежего решётного хлеба, масла кусочек, большую кружку парного молока, тёплого, с пенкой и слоем сливок, поставил на стол плошку с солью и заверил, что яичня уже жарится и будет готова сей же час, минут через пять.

— Погоди, — остановил его Сергей. — Скажи, а судебные к вам часто ходят?

— Как не ходить, постоянно у нас столуются. И из губбанка тоже, — подросток добродушно улыбнулся. — А я вас знаю, вы на почте работаете, да? У меня там брат двоюродный телеграфистом.

— Который из них?

— Коля. Николай Игнатьев.

— А тебя как звать?

— Митяй.

— Вот что, Митя, повстречал я в больнице девушку неземной красоты, зовут Наденькой, а она, оказывается, сестра следователя Матюшина, знаешь, такой молодой, белобрысый, чаи у вас гоняет?

— Знаю, — Митяй кивнул, — звиняйте, один момент.

Не через момент, но через две минуты — точно, перед Травиным появилась чугунная сковорода с яичницей-болтуньей, густо заправленной шкварками, а Митяй уселся напротив него, благо посетителей, кроме Сергея, не было.

— Подождать чуток надобно, чтобы дошла. Ходит к нам Ванька, то есть Иван, они на Некрасовской жили, возле Николы Чудотворца. Отец ихний раньше лавку держал мануфактурную, ещё при царе, а потом под лошадь попал и помер, а мать учителкой была, а сейчас в педтехникуме работает, так они тот дом продали, и в комнаты на Успенскую улицу переехали, теперь она Калинина. А Надька — она со мной в одну школу ходила, только я бросил три года назад, как мы тут открылись, а она курсы фельдшерские закончила, и в больничке работает. В окружной.

— Ты, я смотрю, всё про всех знаешь?

— Вы не подумайте, я не балабол какой, — парнишка покраснел, — просто скучно здесь, это сейчас никого нет, а к обеду набьются, и до самого вечера, а там и ханурики подтянутся, водку пить, а какие у них разговоры, всё про женщин да про работу. Наслушаешься всего, болтают-то без умолку, а пересказать некогда, я тут с раннего утра и до ночи. Раньше был у нас работник, спился, одна кухарка осталась, она к обеду приходит, а других отец не берёт, хочет, чтобы я потом здесь сам управлялся. А вам правда Надька Матюшина нравится?