Онуте стало немного легче. И тут она увидела, что на стенах комнаты нарисованы красивые картины. На одной стене — Иван-царевич в красном кафтане стреляет из большого лука. На другой стене нарисована Жар-птица, сидящая на дереве в сказочном саду. И тут Онуте вспомнила: да ведь это же «комната сказок» Дворца пионеров! Онуте здесь бывала до войны. Она спросила у женщины:

«Тетуте, где мы?»

«В гестапо, доченька».

«А что такое гестапо, тетуте?»

«Это фашистская тюрьма, доченька…»

Миша внимательно слушал Онуте. Ему было очень жаль её. Он отвернулся и спросил:

— А зачем они тебя… в тюрьму?

— А чтобы я сказала, где папа. Но я не сказала. А то бы они его убили.

Миша стал ковырять чёрное трухлявое бревно, на котором они сидели.

— А потом?

— Ой, потом было хорошо! — отозвалась Онуте. — Стреляли пушки и пулемёты. Нам было слышно. И бомбы падали. Долго, всю ночь! А мы всё слушали. А потом услышали: «Ура-а!» Потом открылась дверь и вбежали наши, красноармейцы. Тут мы стали их целовать, и они нас. Один красноармеец меня взял на руки. А я сказала: «Мне очень надо поскорей на Зверинец». И я побежала на Зверинец…

По-настоящему, конечно, Онуте не бежала, а еле-еле плелась, потому что она была очень слабая. Моста через реку Нерис тогда ещё не было, и красноармейцы перевезли её на военной резиновой лодке.

— И я пришла сюда… И увидела… вот это. — Онуте взмахнула худенькой рукой. — И я не знала, где наш дом… И ходила, ходила, а потом упала… И меня нашёл дяденька Корней…

Она замолчала. Кругом было тихо. Внизу, на реке, снова заработали топоры.

Вдруг Онуте вскочила, сорвала с себя платок, кинулась к развалинам, упала на груду обломков и закричала:

— Тевай! Тевялис! Тевай!

Миша растерялся. Он подошёл к Онуте и стал гладить её по худенькой спине:

— Онутечка, не надо… Встань… Зажмурься! Покрепче… Вот так!..

И сам жмурился так, что глазам даже больно становилось

Что говорить! Всё это вещи невесёлые, и не очень-то весело о них рассказывать. Я и сам бы не прочь потолковать с вами о чём-нибудь более радостном. Но ведь я рассказываю о том, что видел Миша в освобождённом от фашистов городе, и не моя вина, что видел он там много печального.

Миша и Онуте долго сидели там на бревне возле развалин. Потом они пошли домой. Миша стал рассказывать Онуте про Москву, про школу, про товарищей. Онуте немного повеселела. А когда Миша стал рассказывать про Ной-не-ноя, она даже тихонько засмеялась.

Они уже были недалеко от госпиталя, как вдруг услышали раздававшиеся за углом выкрики:

— Идж! Бий! Прендко! Карас! (Иди! Бей! Быстро! Война!)

Миша схватил Онуте за руку:

— Кто это?..

Он осторожно выглянул из-за угла. На улице шёл бой. Одна ватага мальчишек занимала разрушенный дом рядом с госпиталем. Другая закрепилась на той стороне, под монастырской стеной. Через узкую улицу градом летели камни, осколки черепицы, комки штукатурки… Боезапас был большой — только руку протягивай. Онуте тоже выглянула из-за угла.

— Ох, то мальчишки снова в войну играют! — сказала Онуте.

Миша быстро достал бинокль и принялся изучать «поле боя». Кто это там, на той стороне, в огромной железной каске?.. Да ведь это же этот… как его, «пан поручник»! Конечно, это он. Размахивая пустой кобурой, он азартно командует:

— Прендко! Бий! Бий!

Миша опустил бинокль, высунулся из-за угла, закричал:

— Бронек! Эй, Бронек!

Но «пан поручник», увлечённый боем, не слышал. Онуте тронула Мишу за плечо:

— Разве ты его знаешь?

— Конечно, знаю. Они напали на меня… Вон тот — Бронек. А тот, видишь, кидается, — тот Янек… Постой!

Он нагнулся, подхватил комок штукатурки и опрометью понёсся наискось через улицу.

— Куда? — растерянно закричала Онуте вдогонку. — В тебя попадёт!

Но Миша не слушал её. Прикрыв на всякий случай голову рукой, он бежал к монастырской стене. Рядом с ним шлёпнулся камень. Мимо! Вот упал ещё один. Опять мимо. Но вот задело ногу, пониже коленки. Ничего! Лишь бы не в голову.

Миша бежал и на бегу кричал:

— Бронек! Пан поручник!

Наконец-то Бронек услышал его. Он сдвинул каску на затылок, с минуту вглядывался в Мишу и вдруг заорал:

— А, Москва! Дзень добрый, Москва!

— Здорово, Бронек! Я тоже с вами, ладно? Огонь по врагу! Даёшь!

Миша размахнулся и швырнул штукатурку наугад. Но тут его схватили за руку. Он оглянулся. Перед ним стояла Онуте. Она, оказывается, тоже прибежала сюда вслед за Мишей.

— Миколас, пойдём отсюда, пойдём! — дёргала она Мишу за рукав.

Сражение прекратилось. Мальчишки перестали кидаться, чтобы не попасть в девочку в вылинявшем голубом платке и стареньком ситцевом платье.

Бронек надвинул каску по самые брови и напустился на Онуте:

— Идж! Миша бенде з нами$7

Он стал что-то горячо втолковывать Мише, показывая то на ржавые ворота госпиталя, то на ребят, засевших в разрушенном доме.

— О чём это он? — не понял Миша.

Онуте объяснила:

— Он говорит: они шли к тебе, а их не пускают.

— Кто не пускает? — спросил Миша.

— Ребята с нашей улицы.

— А эти откуда?

— Эти не с нашей, эти — с Завальной… Пойдём туда. Там Юргис, Антанас, Пятрас… пойдём!

Миша посмотрел туда, куда его тянула Онуте. Ребята там сгрудились вокруг своего «атамана»— рослого, красивого мальчика Юргиса.

Миша не знал, как быть. Он сказал:

— Онуте, знаешь чего? Давай позовём тех сюда, ладно?

Онуте обрадовалась:

— Ой, то правильно!

Она приложила ладонь ко рту, крикнула:

— Эйкит ча, бернюкай! (Идите сюда, мальчики!)

Но Юргис замотал кудлатой головой: мол, не желаем, идите сами сюда.

— Ладно, — махнул рукой Миша. — Онуте, тогда пускай все идут сюда, на середину.

И вот обе «армии» сошлись на середине улицы. Коренастый Бронек воинственно поглядывал из-под каски на высокого, вихрастого Юргиса. А Юргис стоял, гордо выпятив грудь с самодельной портупеей и выставив вперёд ногу в огромном солдатском башмаке.

Ребята во все глаза смотрели на Мишу.

— Ребята… — начал он. Но тут он спохватился, что ребята не понимают по-русски, и обернулся к Онуте: — Онуте, скажи им… Не надо улица на улицу. В Москве тысяча улиц, и то так не играют.

— А як играют? — спросил Бронек, поправляя на себе амуницию — пустую кобуру и деревянную шащку.

Миша на минуту задумался:

— Как? Да по-всякому… Мало ли… Вот в тимуровцев можно.

— Чего, чего? — переспросила Онуте. — То я даже не знаю, как сказать.

— В тимуровцев, — повторил Миша. — Это был такой пионер, Тимур. Он был очень смелый. И всем помогал. У него были ребята, товарищи, называлась — команда. И воевали они не между собой, а с Квакиным…

Онуте, как могла, переводила Мишину речь. Ребята, кажется, не всё понимали, но слушали внимательно.

— Онуте, знаешь чего? Скажи им, пускай сделают перемирие, вот!

Видно, Онуте самой давно уже надоела «война» между ребятами. Она весело крикнула:

— Тарпукарис! Тарпукарис!

Это слово всем понравилось. Бронек стукнул себя по каске кулаком, потом приставил к ней растопыренную пятерню, подошёл к Мише и щёлкнул босыми пятками:

— Hex бендзе так… (Пускай будет так.) До видзеня, Москва. Хлопцы, за мной!

Он взмахнул кобурой, и все его хлопцы врассыпную бросились за ним на Страшун-улицу. Там у них был свой «штаб».

А Юргис подошёл к Онуте:

— Оняле, приходи к нам, на гору Гедимина, Пароль «Нерис».

И он повёл своё «войско» к горе Гедимина, А Миша проводил Онуте до сторожки, зашёл к себе во флигелёк, достал свою книжечку и записал:

«Тарпукарис» значит «перемирие»