Вот как я, запутавшись в сюжетной неразберихе воспоминаний, все-таки хитро привел их к тому, с чего начал: к реальности многомерных пространств нашего бытия.

Я уверен, что во вселенной пространств множество — одни из них отличаются от наших совсем немного, другие очень непохожи. Когда-нибудь люди научатся преодолевать межпространственные барьеры и хитрые заслоны времени. Будут запросто встречать в иных мирах и неведомых существ, и своих двойников и, может быть, объединяя с ними (с двойниками) усилия, станут исправлять собственные судьбы. Но это — в будущем. А пока я умею делать подобное лишь в своих книгах…

Ох, а не слишком ли самоуверенное утверждение? Умею ли?.. Но, видимо, кое что получается, если некоторые читатели (причем вовсе не дети) всерьез пытаются изготовить Искорку из «Голубятни на желтой поляне» или отыскать выход на Дорогу. Или вот такое дело — однажды в шесть утра звонит в дверь запыленный юноша в сапогах и штормовке и сообщает, что он добрался сюда из Владивостока, чтобы подробно выяснить у меня технологию Прямого Перехода в иные миры.

Ну что тут скажешь? Поишь гостя кофе и виновато рассуждаешь, что литература и реальность это все же разные вещи и что Прямой Переход — скорее литературно-философская категория, нежели действительно существующее физическое явление, а если он где-то все же имеет место, то способность к нему есть чисто индивидуальное свойство личности, выработать которое в себе можно лишь постижением многих научных и мистических истин и тренировкой духа… А он слушает, и в глазах его и можно прочесть: «Вот скотина, я пилил из таких далей, а тебе жалко сказать…» И хочется воскликнуть: «Слушай, парень, да если бы я знал тайну Перехода, то давно бы уже усвистал из нашего паршивого пространства куда-нибудь в дальние области мироздания!»

Но пока «усвистать» удается лишь во сне. И то не всегда, а в какие-то непредсказуемые моменты, когда сновидение действительно становится второй реальностью, поражающей изумительным разнообразием, точностью и правдивостью деталей и ощущений.

Это случается не часто, но если случается — тогда сны дарят мне или почти готовые сюжеты или, по крайней мере, их завязки. Я уже писал здесь о «Детях синего фламинго». А вот еще пример.

Очень часто на всяких конференциях и встречах читатели спрашивают: «Как вам пришла мысль написать «Голубятню на желтой поляне»?»

А эта «странная сказка» тоже началась во сне. Сон был невероятен в своей основе и удивительно реален в деталях.

Я нес вахту в повисшем среди пустого космоса звездолете. Весь экипаж, кроме меня, спал. И ничуть меня не удивляло, что я, пожилой член Союза писателей, оказался в столь необычной ситуации. Мерцали приборы, стоял мягкий полусвет, слегка пахло (я ощущал и запахи) пластмассой от узкого полукруглого пульта… И как в этом крошечном, герметичном, оторванном от всех планет мирке мог появиться тот пацаненок с подвернутой для езды на велосипеде штаниной, с чешуйками тополиных почек на стоптанных сандалиях? Абсолютно реальный, с виноватым придыханием, с засохшей царапиной на переносице…

Разве можно было не написать про это?

Я начал, а дальше уже стали послушно подключаться другие сны — про крепость на песчаном обрыве и желтую реку, про загадочный город, где я ищу то исчезнувшего третьеклассника Альку, то младшего братишку; про хитрого бормотунчика, про площадь с арками и колоколами; про пустой почтамт, по которому ходит за мной и моим другом Володькой неуязвимый монстр-манекен… Первая часть «Голубятни» процентов на семьдесят состоит из снов. Да и в других частях их немало.

А маленькую повесть «Далекие горнисты» (первую часть трилогии «В ночь большого прилива») я увидел однажды ночью столь отчетливо и подробно, что осталось только записать.

После этого как я могу поверить, что пространство снов — это лишь искаженное отражение каких-то мыслей и случавшихся ранее событий? Хорошо хоть, что нет сейчас над нами неусыпного ока строгих идеологов диалектического материализма…

Кстати, я не понимаю людей, которые иногда с удивлением и радостью признаются: «Поверьте, я недавно видел цветной сон!» А что, разве бывают нецветные сны? Как черно-белое кино, что ли? Не могу представить такое…

Из сновидений соткана целая страна, и меня никто не убедит, что ее не существует на самом деле. Существует, только где-то за гранью нашего привычного трехмерного пространства.

В центре этой страны стоит Город. Я всегда узнаюего, хотя он любит маскироваться под разные другие города с конкретными именами и приметами. Его легко узнать по особому ощущению, что наконец-то я вернулся к себе. Он порой лукавит, этот Город, запутывает среди полузнакомых улиц, подбрасывает странные загадки, неожиданные встречи, прячет людей, которых я хочу отыскать. Но в этом больше игры, чем настоящей опасности. Я знаю, что Город не таит в себе зла, оно осталось за его пределами, за границами его пространства. И все хитрости Города — это старание подсказать мне завязку еще одной сказки.

Я уже писал о Городе в своем «бессюжетном мемуаре», который называется «Под созвездием «Ориона», (столь же бестолковом, как этот). И теперь ловлю себя на том, что повторяюсь. Но обойти эту тему сейчас не могу, она сама собой вплелась в повествование. Дело в том, что я никогда не бываю в своем Городе пожилым или старым. Я всегда там или юный студент, или пацаненок в легоньких, стоптанных за каникулы сандалиях (которые после прыжка в лужу оставляют на досках и на асфальте темные четкие следы). И оно закономерно, что я такой. Ведь я не случайно оказываюсь в Городе, а возвращаюсь в него. Возвращаюсь домой после долгой утомительной командировки во взрослую жизнь, в которую меня зачем-то забросила непредсказуемая судьба. Может и не зря забросила, я немало хлебнул, набрался кое-какого опыта, но теперь наконец-то смогу жить по нормальным законам — законам юности и детства. Наверно, и здесь хватит трудностей. Но, Боже мой, насколько проще, интереснее и объяснимее будут эти трудности по сравнению с теми, что в прежней жизни!

Из записей снов о Городе я мог составить запутанную, но интересную книгу. Только писать ее было бы неимоверно трудно. Потому что дело там не в сюжетах, а в ощущениях, которые передать прочти невозможно. Я попытаюсь сейчас (почти без надежды на успех) рассказать лишь один фрагмент

…Итак, я вернулся. К себе, в старенькую квартиру, в перекошенный двухэтажный дом на улице Грибоедова. Вернулся с пониманием, что все плохое позади. Дома одна только мама. Отчима нет (и, возможно, его просто никогда не было на свете). Мама, поглядывая со спокойной лаской, стелет мне постель на знакомой скрипучей кушетке. Теперь я всегда (или долго-долго!) буду спать здесь.

Сколько мне лет? Сейчас восемнадцать-двадцать, но завтра с утра я превращусь в настоящего пятиклассника, и мама заранее спрашивает, выучил ли я уроки. Я их, конечно, не учил, даже не брал со своей фанерной этажерки потрепанные учебники, но надеюсь, что мои полученные в прежней жизни знания (слава Богу, я ничего не забыл) позволят мне завтра как-нибудь выкрутиться у доски… Электричество почему-то не горит, но это не вызывает никакой досады. Наоборот, хорошо, уютно. Светит на столе керосиновая лампа-десятилинейка…

Мама, дождавшись, когда я лягу, задувает лампу. За окнами с легким рокотом преодолевая сугробы, проезжает грузовик. В лучах его фар на миг зажигается снежными искрами тополь. Я натягиваю до носа пахнущую свежей стиркой простыню. Я — дома… Чьи-то стихи:

С этой мыслью я уснул и проснулся мгновенно — готовый к полному событий дню. Мама дала мне молока и свежих ватрушек с картошкой (на тарелке с темной трещинкой и знакомым рисунком — две цапли среди камышей).