Затем я побросал в воду гильзы. Оставил лишь одну — для свистка. Завтра мы с мальчиком сможем играть в пряталки, подавая друг другу сигналы из зарослей…

А назавтра дико испортилась погода. Несколько дней лил холодный непрерывный дождь. Взрослые безрадостно говорили, что это уже осень. Одна лишь надежда, что в сентябре, может быть, выдастся несколько дней бабьего лета.

В такую слякоть нечего было думать соваться в лог. Склоны стали скользкими, заросли напитались водой. Тюменка сделалась желтой и разбухшей. Конечно, я грустил. Гладил мячик и шепотом утешал его и себя, что, может быть, все еще наладится.

Взрослые ошиблись, лето вернулось в последнюю неделю августа. Едва дождавшись солнца, я побежал по скользким тропинкам в отсыревший лог. Но мальчика там, конечно, не встретил. И ходил потом еще раз и еще, даже в сентябре. Но напрасно. И вдруг понял, что встреча эта с самого начала была запланирована судьбой как единственная. С каким-то особым смыслом.

Зимой мы переехали ближе к центру, и я оказался опять рядом с милой моему сердцу улицей Герцена. Снова были рядом привычные с дошкольных времен друзья-приятели. Встреча в логу вспоминалась теперь так, будто и вправду была сном. То, что она не сон — доказывал синий мячик. Но… мало ли откуда такой мячик может взяться?

В первые дни, пока я грустил по мальчику, мячик ночевал у меня под подушкой. А потом, после переезда, я поселил его в корзине со всяким своим мелким имуществом.

Но нет, я не забыл про мячик. Он сделался одной из моих привычных игрушек. Следующим летом, отправляясь к друзьям на улицу Герцена, я часто брал мячик с собой. Мне шел двенадцатый год — возраст, когда у мальчишек той поры игры в лапту, в ляпы-выставлялы и в «штандер» были привычным и частым развлечением.

Однажды под вечер играли в «штандер».

Нынче игра эта почти забыта, а в середине двадцатого века в летних дворах и переулках только и слышалось: «Штандер!.. Штандер!..» То есть «стой, ни с места!» Кто-то один швырял мячик свечкой над головами и выкрикивал имя другого. Тот, кого кликнули, мячик ловил и тогда кричал это «тормозящее» слово. И разбегавшийся народ замирал. Поймавший мячик выбирал жертву из тех, кто поближе, и должен был, не сходя с места, заляпать ее точным попаданием. Ну а концовки были разные. Иногда игроки просто менялись местами, а порой самому невезучему назначали несколько «горячих» мячиком меж лопаток. Поэтому твердые мячики (например для тенниса) для такой игры не брали.

Вариантов у игры было множества, новые правила часто выдумывались на ходу. Например в тот раз мы играли не во дворе, а на улице и договорились, что каждый кон будем начинать с того места, где заляпали последнего неудачника. Таким образом вся команда постепенно смещалась вдоль квартала по пыльной дороге, по заросшим одуванчиками канавам и дощатым тротуарам (к неудовольствию сидевших у ворот соседок).

Наконец мы оказались на углу улиц Герцена и Челюскинцев. Вовка Покрасов схватил мячик, прицельно глянул в зенит.

При слове «три» все рванули кто куда, а Вовка зафитилил мячик в высоту.

— Славка! — прокричал он.

Я резко тормознул, бросился обратно, чтобы с лету поймать мячик в ладони. Задрал голову…

Мячика не было. То есть он не летел ко мне. Он гулко стукнул о крышу двухэтажного деревянного дома.

Стукнул — и больше ни звука.

Ребята медленно сошлись в кучку.

— Все, копец шарику, — с сумрачным злорадством сообщил рыжий Толька Петров.

Вовка Покрасов виновато сопел.

— Фиг туда заберешься, — сказал Амирка Рашидов.

Семка Левитин высказал предположение, что мячик застрял в водосточном желобе и сам по себе, конечно, не скатится.

Со двора на крышу можно было, наверно, забраться по приставной лестнице. Но попробуй-ка! Взрослые жильцы такой вой поднимут: «Хулиганы! Марш отсюда!..»

Когда-то в этом доме жил товарищ моего старшего брата Витя Ножкин. Но, сейчас, увы, все здешнее население было незнакомым. И старый дом с деревянной резьбой на карнизах и узорчатой жестью водосточных труб был для нас полностью чужим и неприступным, как крепость.

— Да ладно, — решил наконец деловитый Вовка Пятериков. — Я сейчас за своим мячиком сбегаю.

Я стоял с равнодушным лицом. Потеря старого мячика не считалась такой бедой, из-за которой пятиклассники распускают нюни. А что у меня на душе — это мое личное дело. Лишь мой друг Семка Левитин (он-то лучше всех знал меня) шепотом утешил:

— Да ладно, чего уж теперь…

— Чего уж теперь, — сказал и я. И постарался успокоить себя мыслью, что мячик-то — он ведь путешественник. Пожил у меня, а теперь отправился искать новых приключений. Когда-нибудь скатится с крыши и прыг-скок по неведомым дорожкам…

Вовка Пятериков прибежал со своим красным мячиком. Игра пошла по новому кругу. Было лето пятидесятого года…

А в семьдесят третьем году я проездом, на несколько часов, оказался в Тюмени.

До этого я не был в родном городе несколько лет и теперь пошел бродить по знакомым улицам. Стояла середина лета, но день выдался прохладный и пасмурный, недавно прошел дождь. В клочкастых облаках лишь изредка просвечивала желтизна. Одноэтажный домик на улице Герцена, где я провел свое дошкольное детство, стоял с закрытыми ставнями. Двор, в котором когда-то обитали мои друзья, был пуст. Многое оказалось уже незнакомым, перестроенным. Лишь могучий тополь по-прежнему охранял пространство наших давних игр. Я потрогал щекой его влажную бугристую кору: «Привет, старик…»

Потом я прошел туда-обратно несколько кварталов. В сыром воздухе пахло знакомой с детства травой — городской безлепестковой ромашкой. Запах ее похож на земляничный. Я смотрел по сторонам. Вот дом, в котором жил когда-то мой друг Юрка Рудзевич. Вот крохотный домик с венецианским окном, который мне всегда казался немного заколдованным. Вот деревянная больница, где я лежал со скарлатиной (а приятели с ближнего двора прибегали ко мне под окна палаты)…

Я подошел к углу улицы Челюскинцев. Из ржавой водосточной трубы с журчанием и плеском бежала струйка. Падала в прозрачную круглую лужицу.

В лужице, купаясь и подставляя струйке блестящие бока плавал мячик.

Синий, с белым пояском.

Неужели тот самый?!

А почему бы и нет? Наверно, в давнем пятидесятом году застрял на крыше в жестяном желобе или под оторванным кровельным листом, а сейчас наконец сильный ночной ливень освободил его. Мячик нырнул в водосточную трубу и — «здрасте, вот он я!».

— Здравствуй, малыш… — Я присел на корточки, взял мокрый мячик в ладони. Он сразу стал высыхать и будто затеплел изнутри. Я погладил его и положил в карман плаща.

И сразу вся эта скучная, ненужная мне командировка показалась важной, исполненной особого смысла. А серый день сделался ласковым и серебристым…

Потом синий мячик жил у меня дома несколько лет. Но я опять же не стал делать его сувениром или талисманом. Им играл мой старший сынишка, играли соседские ребята. Гонял его по углам рыжий мамин кот… И в конце концов мячик опять пропал. «Ну и ладно, — решил я. — Видимо, снова отправился бродяжничать…»

Еще одна встреча с мячиком случилась в девяностом году. Я с женой и четырнадцатилетним сыном путешествовал по Волго-Балту на туристическом теплоходе. Плавание подходило к концу. Утром четырехпалубный «Юрий Андропов» причалил к дебаркадеру рядом с какой-то деревенькой. Это была так называемая «зеленая стоянка», последняя перед столицей. Жена осталась в каюте, а мы с Алешкой отправились на прогулку. Бродили по вытоптанным лужайкам ближней рощицы, лениво перекидывались сосновыми шишками. Я заметил в траве корягу, похожую на припавшего к земле громадного кота. Приподнял ее, чтобы поставить «котика» на задние лапы. И тогда из-под коряги к моим башмакам выкатился синий, с белой полоской мячик.