Запела труба.

Как встревоженный улей закопошился пробужденный стан. Начались приготовления к приступу.

Было совершенно темно. На морозном небе только что стали тускнеть звезды: рассвет надвигался. Перед суздальцами безмолвно лежала темная громада города. Глухо звенело вооружение ратников, да иногда тускло поблескивал щит конного боярина.

К самым стенам дружина не могла подступить, опасаясь засады со стороны врага, и выслала впереди себя соглядатаев. Скоро вернулись последние.

— Новгородцы спят… Они не ожидают ночью приступа. Захватить город будет легко…

Боярин Жидиславич внимательно выслушал разведчиков, но все-таки не решился идти на приступ, не переговорив предварительно с другими князьями.

Вскоре съехались они вместе и стали обсуждать, как вести бой.

— Ты, князь Олег, вместе с братом Игорем обойдете тын с левой стороны! — сказал Мстислав Андреевич. — Князья Ростиславичи, разлейтесь волной о правый бок его… Князья Глеб и Всеволод Юрьевичи зайдут еще вперед, к берегу Волхова, а я с дядей Владимиром и с другими князьями ударю прямо!

Все были согласны, план приступа был решен.

— Чтоб знали вы, когда зачинать, дружинник мой пошлет каленую стрелу в город!

Князья молча разъехались. Приступ должен был скоро начаться.

Андрей, томимый предчувствием, вернулся в ставку; он готов был отказаться от намерения брать город. Колебание его усиливалось; он знал, что еще можно все остановить, предотвратить кровавую сечь, но самолюбие не позволяло ему решиться на последнее.

Ночь медленно уходила. Стан опустел.

— Нет, все же остановлю я приступ! — решительно воскликнул Андрей.

Но было поздно. Послышались крики. Закипела сеча. Бой начался.

Всю ночь со вторника на среду молился новгородский архиепископ Иоанн в соборе перед образом Спаса. Тихо было во храме, чуть теплилась неугасимая лампада, освещая своим трепетным светом престарелого архиепископа, стоявшего на коленях и со слезами шептавшего слова молитвы.

Утомился старец. Темная ночь глядела в окна собора; холодно было архиепископу. И вот, когда, обессиленный долгим бдением, распростерся перед иконой, услышал он глас от нее:

— Иди на Ильинскую улицу, в церковь Спаса! Возьми икону Пресвятой Богородицы и вознеси на «забрало» стены! Она спасет Новгород!

Объятый страхом и трепетом, поднялся старый архиепископ и, шатаясь, побрел к входной двери. Спящий снаружи придверник на стук его отворил засовы.

— Беги скорее к братии, разбуди всех! — приказал он служке. — И приведи сюда!

Быстро бросился послушник исполнять приказание старца. Вскоре у соборного храма собралась братия.

— Великое поведаю вам чудо! — проговорил Иоанн и рассказал свое видение.

— Идем, владыко, вознесем на стены Пречистую Владычицу! — сказали в ответ ему иноки.

Слух о видении архиепископа быстро разнесся по городу.

Около церкви Спаса на Ильинской улице стояла густая толпа, когда иноки с песнопением вынесли святую икону из храма. Народ с умилением встречал Владычицу.

Архиепископ вместе с братией вознесли ее на «забрало» стены.

В неприятельском стане было тихо.

Вдруг окружающую тьму со свистом прорезала каленая стрела, она впилась в щеку Богоматери.

В ужасе смотрели новгородцы на кощунственный удар.

Икона медленно сама перевернулась. Из глаз Владычицы заструились слезы и упали на фелонь архиепископа. Пораженный народ безмолвствовал. Страшное чудо совершилось.

— Други, — тихо проговорил архиепископ, — Владычица скорбит за вас! Вы видели ее чистые слезы…

Старец вдруг весь преобразился. Помолодевшим, звучным голосом он громко закричал стоявшим внизу новгородцам:

— Люд новгородский, постоим за Пречистую!.. Воодушевление охватило толпу.

— Умрем за Владычицу! Постоим за Великий Новгород! — крикнули новгородцы и бросились за стены на врага.

На суздальцев нашло какое-то одурение. Они стали поражать стрелами друг друга и без всякой причины обратились в бегство. Все смешалось: люди и кони в беспорядке бежали в разные стороны.

Новгородцы кинулись в погоню.

Поражение суздальцев было полное. Князья все спаслись, но дружинников пало немало, много их было также захвачено в полон. По словам предания, их было такое большое количество, что новгородцы продавали потом своих пленных за бесценок, по две ногаты за каждого, то есть по восьми копеек нынешних.

Упоенные победой, новгородцы, удовольствовавшись большим числом пленных, отказались от дальнейшего преследования врагов и возвратились в город.

Чудотворная икона Божией Матери торжественно была водворена на прежнее место в церкви Спаса. Народ дал ей название в память этого чуда «Знамение Божией Матери».

Печально было возвращение союзной рати. Коней оставалось очень мало, большинство из дружинников шло пешком. В довершение всего припасы окончательно истощились, наступил голод. Чтобы избежать голодной смерти, разбитая рать, несмотря на Великий пост, решилась зарезать коней и питаться их мясом.

Обманувшиеся в своих ожиданиях князья печально возвращались в свои уделы.

Невесел был и Андрей: его планы о сплочении уделов Северной Руси в одно целое рушились. Торжество Новгорода могло повлиять и на его собственные уделы, Суздаль и Ростов, ненавидевшие Владимир за его неожиданное первенство.

Названые братья бились отчаянно, спастись удалось только одному Василько.

Фока был окружен новгородцами. Дюжие руки Кузьмы, работника Акинфия, схватили дружинника.

Несмотря на отчаянное сопротивление молодого суздальца, коренастый силач работник связал его, отвел в дом Акинфия и посадил в боковушку. А сам снова бросился в битву. Горько было Фоке чувствовать себя в плену. Он видел, что их рать бежала, что новгородцы торжествуют победу.

«Продадут меня либо болгарам, либо угонят в далекие леса на работу. И неведомо будет князю, что его верный слуга пропадает в неволе!» — думалось ему.

Молодой человек знал хорошо, что выбраться из подобного плена нелегко, но все-таки пытался освободиться от связывавших его веревок. Все усилия его были тщетны. Тонкие веревки впились в тело и причиняли ему немалую боль.

В доме, куда его привели, по-видимому, никого не было: все ушли на защиту города. Совсем уже стемнело, надвинулся вечер. Фока почувствовал голод и жажду, но никто не приходил.

«Пожалуй, хозяина этого дома убили в битве, а про меня никто и не вспомнит: придется мне, верно, погибнуть!» — снова пришло в голову дружинника.

Но точно в опровержение его думы застучал тяжелый запор, дверь распахнулась, и в боковуше затрепетал слабый огонек щипца.

— Ты где здесь? — услышал Фока женский голос.

Он поднял опущенную низко голову и взглянул. Перед ним стояла молодая девушка.

— Поди, ты, бедняга, изголодался? — сострадательно спросила она, и на ее больших голубых глазах показались слезы.

Не дожидаясь ответа, она положила рядом с пленником на лавку большой кусок черного хлеба, посыпанного солью, и поставила жбан квасу. Фока благодарно взглянул на нежданную посетительницу.

— Спасибо, госпожа, за доброту твою! Только как же я буду пить и есть? Руки-то у меня связаны.

— Пожалуй, я тебя развяжу! — нерешительно проговорила девушка. — Только поклянись мне, что ты не убежишь!

— Куда уж тут бежать! — грустно проговорил Фока. — Изволь, поклянусь!

Девушка робко подошла к пленнику и принялась распутывать туго впившиеся в тело веревки.

— Ну, спасибо! — радостно проговорил молодой человек, с наслаждением разминая затекшие руки: — А есть-то хочется! — добродушно продолжал он и жадно набросился на еду.

— Ах ты, бедняга! — участливо заметила незнакомка.

— У кого я сейчас нахожусь? — с любопытством спросил Фока, несколько утолив свой голод.

— Ты в доме моего деда, Акинфия Щиковата, богатого гостя новгородского!..

— Эх, угонит меня твой дед на своих ладьях в заморские края! — тяжело вздохнув, проговорил суздалец.