Итак, я схватила сумку, выскочила на площадку, захлопнула дверь и притаилась за выступом. Спускающаяся по лестнице толпа устраивала меня по всем параметрам. Во-первых, народу было человек десять. Во-вторых, примерно моего возраста и прикида. В-третьих, не слишком буйного нрава. Хорошо было бы затесаться в серединку, уютную и безопасную, как диванная мечта о приключениях. Я сделала вид, что спешу и пытаюсь их обогнать, но если мне этого не удастся, рук на себя не наложу. И тотчас же руки на меня наложил кто-то другой. Вернее, одну руку, но такую тяжелую. Сказать, будто я не заинтересовалась бесцеремонным гулякой, было бы все равно что сказать про себя гнусность. Владельцем могучей рученьки оказался необыкновенно высокий, толстый, симпатичный и в стельку пьяный парень.

— Вован, — умильно обратился он ко мне. — Вован, друг ты мой, брат ты мой.

Жизнь у меня бурная, вляпываюсь я в истории постоянно, поэтому как только меня не называли. Но «Вован»! От благородного «Владимир» парень ухитрился такую гадость произвести, что ли? И неужели я в джинсах женщину не напоминаю? Однако разбору человеческих первичных и вторичных половых признаков я благоразумно не предалась. В конце концов, «Вован» — не оскорбление. Хотя кто его, Вована этого, знает. Тут мы как раз вывалились из подъезда во тьму Божию, чуть сбрызнутую излучениями звезд и фонарей. Наверное, чтобы привычное «свет Божий» не опровергать.

Разочарование, постигшее меня, ловко затесавшуюся в чужую тусовку, сравнить было не с чем. Стояли впритык две неприметных, приспособленных к деликатным заданиям машины, и из обеих несся зычный храп. Да я могла не только обрамленная этой пьянью, но и сама по себе уйти, хлопнув дверью подъезда, — охранники бы не пошевелились. Мне очень захотелось растолкать их и без обиняков выяснить, когда, где и при каких обстоятельствах они встречались со своими хилыми и, похоже, дружными бедняжками совестями последний раз. И куда нематериальные девушки эти их послали. Впрочем, ясно куда — сюда. А потом я остыла. После многочасового вглядывания в одну точку сон может сморить человека с совестью и даже с честью. Усталость и бессмысленность занятия — штуки коварные, подлые, заставляющие от себя защищаться. Я вот сказку про Ивана-царевича и Серого Волка могу каждый день перечитывать. А могу и наизусть пересказывать. В ней — абсолютно все про Бога и человека, удачу и невезение, радость и горе. Нет, серьезно. Волк из любви подготовит Ивану-царевичу «оптимальные условия», устранит все препятствия и скромно так просит единственного: «Не спи, сволочь, пока дело не сделаешь». А Иван? Естественно, заснет. И прочие свои слабости в провале мероприятия задействует. Волк ему: «Ты что вытворяешь, убогий? Это же тебе надо». Иван в плач: «Прости ты меня, Серый Волк, прости добрый и волшебный, последний раз дурня свалял». И Волк, веря, прощает. Разумеется, фокусничанье Ивана кончается смертью. Лютой смертью. Те, кто без волчьей благосклонности обходится, пособранней, пожестче будет. Только у Волка хватает сил простить и сгонять за живой водой. Эх, сказка, русская и народная…

Пока я по своему обыкновению унеслась в эмпиреи, поведение моего спутника несколько изменилось. Как бы это повежливей выразиться о ни в чем не повинном передо мной парне? В общем, органы его зрения, слуха и речи образовали нестойкую, элементарную, но все-таки связь с их повелителем — мозгом. Поэтому здоровяк освободил мое затекшее плечо и чуть ли не рыдаючи спросил:

— Девочка, а девочка, где Вован?

Мне стало его по-настоящему жалко. Шагал-шагал, думал-думал, что друг с ним рядом, а очнулся и увидел какую-то незнакомку, кажется, Вовану и в подметку не годящуюся.

— Сейчас догонит, — утешила я его.

— А… — доверчиво протянул парень. Но вдруг забеспокоился: — Разве Вован еще может ходить?

Мне стало не по себе. Мало ли что привык делать с ногами Вована этот верзила. Почему Вован регулярно теряет способность двигаться по вечерам? Но уступить предполагаемому супостату в красноречии я не решилась и сказала:

— А…

Сказавши же, естественно, метнулась вправо и назад. Спасибо за помощь, ребята. Из двора мы выбрались, дальше я сама.

Гигант попытался приобнять упругий прохладный воздух, ойкнул и с трогательным облегчением сообщил «ночному эфиру»:

— Видишь, Вован, я трезв, я отлично помню, что мы уложили тебя спать за креслами. Найдут наш подарок хозяева, оборжутся. Где же тогда девочка?

Я неслась к остановке. Существует же какой-то дежурный транспорт, иначе моя затея провалится. Транспорт под названием трамвай существовал, мотался, лязгал, трясся по рельсам и даже остановился передо мной. Я почему-то сказала пожилой круглолицей женщине в кабине:

— Спасибо.

А она мне почему-то:

— Садись уж, а то нарвешься.

И я села, одна-одинешенька в полуосвещенном салоне, несколько потрясенная необычным ощущением ночной трамвайной избранности и весьма по-боевому настроенная. Мне еще предстояло минут сорок пять ехать, минут пятнадцать идти пешком, а потом лезть через полутораметровую кирпичную стену. Когда такое в перспективе, разумнее всего расслабиться и поглазеть на словно съежившийся, клубочком свернувшийся во сне город.

Муженек мой умеет быть полезным власти, поэтому проживает не у черта на куличках, а в глубинах зеленого, тихого, некогда окраинного и совершенно непромышленного городского квартала. Там по утрам птицы поют, а не истерично жалуются друг другу на экологическую ситуацию. Там ежики перебегают дорогу вместо кошек и ужи шелестят в садах, как осенние листья, гонимые ветром по шершавому асфальту.

Что-то раскисла, а мне нельзя. Я никогда не боялась ночных улиц. Просто шляюсь по ним, не приближаясь к тротуарам и, следовательно, к подворотням. Когда-то пьющая, разбитная и горластая соседка, тетя Валя, учила свою дочку Юльку, а заодно и меня, «неприспособленную интеллигентку»:

— Девчонки, если припозднились, чешите посередке проезжей части. Если мужик поймал, не вздумайте выкобениваться. Соглашайтесь на все, выберите момент, а после пните его в то место, которое чешется, изо всех сил.

Бедная моя мамочка! Когда она решилась поговорить со мной о превратностях темных углов, я была подкована тетей Валей на четыре копыта. Мама способов соседки не знала. Она просто запрещала мне выходить из дома после десяти. Но как много смелых женщин на свете! Когда я пыталась выгуливать кота на поводке, дворовые пенсионеры издевались надо мной, Котькой и поводком. Мы стали выбираться в одиннадцать вечера и забредать в довольно глухие окрестности родимой девятиэтажки. И что же? Все мужчины шли в сумеречную пору строго посередине освещенного шоссе. А дамы с сумочками выныривали из таких тупиков и проходнушек, которых, похоже, и бандюги опасаются. И это в эпоху раскрепощенности сексуальных маньяков и одичалого разгула преступности. Есть, «есть женщины в русских селеньях».

Подстегивая себя подобными мыслями, я добралась до коттеджа невредимой. Бывают же такие злые ночки. Куплю себе гороскоп, как бы Измайлов ни насмехался. Два удобно склоненных к ограде тополя были спилены под корень. И как я теперь попаду в дом? Можно, конечно, подойти к воротам, позвонить, назваться охраннику, дождаться, пока он предупредит Игоря, а Игорь мужа… Но мой набег предполагал неожиданность и натиск. Без них я — вешалка для лапши, даже не лапшерезка. Надо было убедить себя в стремлении к собственной постели. В изначальной обреченности похода на провал. Но я этого не умею. Я чувствовала, что должна увидеться с предателем-мужем до того, как Крайнев обмозгует мое предложение.

Я ненавижу себя за то, что так себя люблю. Не могу ни в чем отказать своей несовершенной персоне. И я повернула к одноэтажному старинному домику, отстраненному от коттеджа двумя широченными газонами, которые разрывал гибкий серый нерв дороги.

Было время, в окна домика гляделось неказистое строение из ряда таких же, как оно само, архитектурных плебеев. Они все пали ниц перед всемогуществом бульдозера. А аристократы с сомнительными родословными были куплены владельцами коттеджей и приспособлены под магазинчики, барчики, биллиардные. В общем, посторонним вход воспрещен: на газон выходили ослепленные шторами и жалюзи проемы. Двери прорубили с другой стороны. Мужа уламывали приобрести и отреставрировать развалюху довольно долго. И вдруг в одночасье он согласился. Еще бы нет. Цену сбил. А обследуя и хая строеньице на все лады, они с Игорем обнаружили подвал с настоящим подземным ходом. Кто вел подкоп через улицу и почему его не закончил — навсегда тайна. Но когда мужчины натыкаются на шесть метров полуобвалившегося подземелья, они или делают из них шестнадцать и более, или они не мужчины, а женщины.