Под мудрые размышления о надежном здравии и губительности излишеств я прямо-таки надралась кофе, накурилась на балконе, отработанным приемом пряча от мамы сигареты, и приобрела грешный, близкий к человеческому облик. Чемодан Севы Измайлов привез сюда еще вчера, так что забот у меня не было. В восемь вечера мама уложила нас с сыном спать. Я заснула первой. А в три часа утра суматоха отъезда безвозвратно привела меня в чувство.

Бывший муж встретил нас у входа в аэровокзал. Выглядел он усталым, чуть излишне отутюженным, но бодрился, как мог. Сева захлебнулся было описаниями зверья, однако быстро сообразил, что отцу не до плененных образчиков фауны, и замолчал. Я пыталась и никак не могла подобрать слово, соответствующее странноватому состоянию некогда близкого человека. Настороженность? Раздражение? Нетерпение? Он будто стремился поскорее от нас отделаться, но шевелиться было лень и приходилось ждать, пока мы сами уберемся. А на меня он вообще смотрел испытующе, как матерый начальник отдела кадров на липовый диплом. Не нравилось мне это. Как будто я сама не в состоянии проводить своих. И лишь когда наши взгляды скрестились в перспективе на щуплой, чуть сутулой фигурке удаляющегося Севы, я почувствовала, что у него отлегло от какого-то места, но от какого именно, так и не разгадала.

— Кофе выпьем? — предложил он.

— Извини, у меня такое ощущение, что ты пива хочешь.

— Да, жены бывшими не бывают, — хохотнул он. — Точно, квасил до полуночи. И никто не догадался, кроме тебя.

Я чуть не полюбопытствовала, много ли народу он успел сегодня встретить. Но замкнулась. Намек на то, что я изучила его, как предмет любимого преподавателя, и всегда готова к отличной сдаче экзамена, приятным не назовешь. Надо же, столько лет прошло, а при встречах с ним я вязну в студенческих ассоциациях.

— Согласна на кофе, — вернулась я на старт.

Он напрасно хорохорился. Я действительно знала его, как облупленного. Не пил он ночью. Даже от малого количества алкоголя его организм избавлялся часов по двенадцать. А уж «поквасив», он проплутал бы в поисках опрометчиво утраченной формы сутки минимум. Но мне не была нужна его правда. Солгал, значит, были причины. С кофе мы расправились как-то несолидно: по три глотка, смущенная ревизия пустых чашек, «может еще», «нет, спасибо»… И сорвались с места.

— Садись в машину.

И вот тут мои глазоньки не на лоб, а на темя вылезли. Он сам был за рулем! А ведь шофер и телохранители полагались к средствам его передвижения, как запаски. Да он ли рядом или брат-близнец? Может, я индийский фильм смотрю? После автокатастрофы он поклялся никогда не занимать водительского кресла.

— Ты на милость психоаналитика сдавался или сам справился со страхами? В любом случае поздравляю с собственноручным укрощением машины.

Наверное, надо было помягче это сказать. Но мне было неловко в его присутствии полтора часа. Я тоже не ангел, могу взбрыкнуть.

— О чем разговор, Полина, когда я чего-нибудь боялся? Ты меня с кем-то путаешь, — безмятежно заявил он.

Глаза рванули с темени на затылок. Правда, на миг почудилось, что я ослепла совсем. Кто-то из нас двоих рехнулся. Почему он? Потому что три года выдерживал зарок. Потому что всегда всего боялся. Потому что врать по этому поводу мне было безумием. А почему я? Потому что, когда люди свихиваются, они о счастье плюнуть на действительность без извинений узнают последними. Вдруг пришла моя очередь? Ведь машина мчалась по пустому шоссе, словно ее гнал самоуверенный ас, а не вчерашний неврастеник. Разговор не клеился — мой язык прочно прилип к нёбу. Новоявленного строптивца хватило лишь на включение магнитофона. Некто, не разберешь, мальчик или девочка, повизгивали про страсть по-русски. Раньше благоверный если и слушал дрянь, то на английском. И попристойнее в смысле вкуса воспринимался. Деревья в перелесках горели поминальными свечами по лету, и ветер вытворял с ними что хотел, пытаясь смешать красное с желтым в классический пламенный порядок. Было хорошо и плохо одновременно. Наше молчание, возможно, и являлось золотишком, но очень уж низкопробным, почти неотличимым от меди. Больше того, мы не обменялись и звуком, а я чувствовала себя так, будто сутки с ним проругалась. И притихли мы от усталости, хотя и четверти взаимных претензий не исчерпали. За квартал до дома я не выдержала:

— Благодарствую, дальше я пешочком.

— Почему?

— Надо купить коту консервы с тунцом. Он их обожает. А поскольку я перед ним провинилась — надолго одного оставила, — придется подлизываться.

— Сейчас кошачьей радости на каждом углу…

— Сразу видно, что у тебя нет кота. Тебе что с курицей, что с говядиной, что с кроликом, что с печенью, что с рыбой корм — все кошачья радость. А мне предстоит обнаружить киоск, подходящий по двум параметрам: тунец и бессонный киоскер.

— С какой стати в круглосуточных киосках должны спать?

— Не должны, но спят. В начале седьмого утра пушкой не разбудишь.

— Признайся уж прямо, что я тебе осточертел.

Да, после его товарного состава лжи требовать от меня прямоты самое то занятие. И я совсем не прочь была подтвердить его кокетливое предположение:

— Осточертел. Пока.

Однако зачем обижать человека? Пришлось добавить:

— Ты, наверное, к киоскам близко не подходишь, по супермаркетам шуршишь. А мне действительно нельзя заявиться к оскорбленному в лучшем чувстве привязанности коту без подарка. В Америке вообще справку требуют, что у вас достаточно времени для ухода за животным и что брат меньший не обречен лезть на стены от одиночества.

— Растрогала, отпускаю.

Я поставила ногу на асфальт и заметила на носке туфли царапину из тех, что кремом не затрешь.

— Ну, елки, — воскликнула я, — когда успела изгваздать новую обувь? Вот корова!

И услышала сзади добрый человеческий голос:

— Спасибо, Поля.

Верно, свихнулись, но оба сразу.

— За что?

— Чужому мужику ты бы не стала сообщать про туфли.

Я уставилась на него через плечо. «Он кое в чем прав… С чего он сегодня изнамекался на наше прошлое?» Две мысли случайными попутчицами встретились в голове и принялись знакомиться. Все, пока одна другую не прогонит, я не мыслительница. Я воплощенный идиотизм.

— Счастливо. И, пожалуйста, приведи себя в эталонный вид. Что-то с тобой происходит.

Я пошла, не оглядываясь. Когда его машина на полной скорости обогнала меня, стало очевидно: угробиться — его нынешний эталон.

Я не успела прийти в себя, потому что через полсотни шагов наткнулась на… Бориса Юрьева. Зачем норов демонстрировала, а? Почему бы мне не доехать до подъезда, ведь капельку осталось потерпеть. Этим тунцом, будь он неладен, и мой, и измайловский холодильники забиты. Вик утверждал, что жирный блестящий котяра скоро превратится в рыбу и уплывет от нас, топорща плавники. Воскресенье. Раннее утро. Посреди тротуара мы с Юрьевым. И еще двое парней дорвались до банок с колой. Чинно стояли возле ларька и лихо дергали колечки на крышках, будто боевыми гранатами тешились.

— Привет, Полина, — неотвратимо преградил мне путь Борис.

— Привет. Вот уж на кого не ожидала нарваться…

— Расскажи, сделай одолжение, как тебя на труп вынесло?

Это еще присказка, до сказки доводить нельзя.

— Борь, извини, Измайлов у себя?

— Нет, отправился на тайную встречу с Балковым, который у нас теперь в шпионы переведен и досягаем на рассвете. А я остался без колес, потому что должен заскочить кое-куда поблизости.

— Торопишься? — неприлично возликовала я.

— Тороплюсь. Тебе там полковник оставил расписание на сегодня, ты уж не отклоняйся, понадобишься.

— Бедная Лиза, — пробормотала я.

— Карамзин? — с издевкой распахнул недра эрудиции Юрьев.

— Всего лишь труп из-под стола.

Борис стоял спиной к приближающейся машине и предлагал мне, как только доберусь до дома, изложить письменно сведения о редакции и ее сотрудниках, о последних рекламных достижениях и обо мне, как эпицентре трагедии. Уж разубедить его в том, что все несчастья на свете случаются по моей вине, не удастся никому. А я потихоньку-полегоньку снова начала испаряться из беседы. Дело в том, что для меня существуют две марки автомобилей — отечественный и импортный. Если учесть, что мужчину можно в лицо не узнать и по имени не вспомнить, но запамятовать, какая у него машина, непростительно, моих злоключений по поводу «Вольво», «Мерседесов», «Жигулей», «Москвичей» и прочей тягловой силы не перечислить. Вот стоит умопомрачительная машинка, меня носом тычут в ее особенности и отличия от всех остальных, и, главное, я все прекрасно понимаю. Ну, кем надо быть, чтобы не запомнить этакую роскошь анфас и в профиль? Мной надо быть. Через пятнадцать минут, встретив лакированную красотку в потоке соплеменниц, я буду сомневаться и приволокусь к постыдному выводу: они все почти одинаковые. То, что долго бездействовало немного поодаль, а сейчас медленно и аккуратно двигалось вдоль тротуара, было иномаркой зеленого цвета, по-моему, очень похожей на бывшую у мужа в пору нашего, выражаясь официальным языком, совместного проживания. Но вроде он ее продал. А, возможно, не ее. Почему-то мне было противно глазеть на эту еле ползущую гусеницу. Я даже собралась сообщить Борису, насколько противно, но постеснялась перебивать. Ведь он так важно давал мне указания.