На мгновение противники застыли друг против друга. Конан, с поднятым молотом, готовый нанести последний сокрушительный удар и погибнуть, и паук, с протянутыми вперед чудовищными усиками, стремящийся стиснуть человека в последнем объятии.

Вдруг из-за спины Заца Конан услышал полный ужаса голос Рудабе:

— Ниал! Милый! Я…

Заслышав этот страдальческий выкрик, паук отступил от Конана. Он развернулся — в свете факела блеснул один из его боковых глаз. Шаркнув по стене животом, так как коридор был узок, паук заспешил на голос. Девушка испуганно вскрикнула — и в наступившей тишине стало слышно, как, затихая вдали, постукивают по полу когтистые лапы. Еще мгновение — и факел Конана погас.

С воплем ярости Конан ринулся за пауком в полной тьме, но он потерял дорогу и ударился о каменную стену. Вскочив на ноги, он вытащил второй факел из-за пояса. Киммериец изрыгал проклятия, словно безумный. Конец старого факела светился темно-красным, как остывающая под пеплом лава.

Соединив концы, Конан яростно дул на них, пока не запылал второй факел. Бросив на пол старый, Конан побежал вниз по склону, преследуя Заца.

На главном перекрестке он задержался, заметив, что на полу простерто нечто, никак не похожее на останки быка или овцы. С ужасом догадываясь, что он сейчас обнаружит, Конан приблизился к телу Рудабе. Девушка, казалось, спала; встав на колени, он приложил ухо к ее груди — сердце не билось.

Прислонив факел к стене, Конан принялся ощупывать и осматривать тело. На Рудабе было полупрозрачное легкое одеяние, в каком танцовщицы пели при окончании службы. Сняв его, Конан перевернул красивое тело девушки. На плече и на середине спины он увидел пунктиры ранок, окруженных черными пятнами: воздействие яда.

— Рудабе! — позвал он. — Скажи хоть слово!

Он растирал ей руки, размеренно надавливал на ребра, надеясь, что она начнет дышать. Но ничего не помогало.

Горячие слезы скользнули по его грубому лицу — впервые за много лет. Он сердито вытер их, но они бежали неудержимо. Те, кто знал Конана как свирепого, безжалостного воителя, были бы удивлены при виде того, как он плачет в этом склепе, забыв, что ему угрожает опасность.

Девушка, должно быть, осмелилась спуститься в это вонючее подземелье, после того как жрецы ушли, чтобы предупредить его об опасности. Никто еще не отдавал свою жизнь, желая спасти его, Конана. Осознание жертвы, принесенной Рудабе, наполнило его душу сожалением, стыдом и ненавистью к себе.

Вдруг в нем вскипела ярость, и, схватив факел и кузнечный молот, Конан огляделся. Паук, наверное, выронил свою жертву, испугавшись яркого света пламени, и уполз туда, где сидел прежде.

С бешеным воплем Конан устремился в дальний конец коридора, ища там Заца; пламя факела ярко пылало. Он пробежал около четверти лиги, крича:

— Зац! Выходи биться!

Но паук не показывался. Наверное, испуганный светом пламени, он спрятался в один из боковых коридоров. Однако, для того чтобы найти его там, надо было потратить много дней.

Конан вернулся на главный перекресток. Рудабе, уже остывшая, лежала все там же. Конан подумал, что ему нельзя оставить ее здесь, в этом зловонном подвале, на съедение Зацу: среди варваров считалось обязательным хоронить тела своих дальних и близких родственников.

Дух непогребенного родича, как учили Конана в детстве, станет являться ему. В чужих землях у киммерийца не было ни друзей, ни родных. Потому Конан не заботился о мертвецах, которых за последние годы ему пришлось навидаться вдоволь. Однако Рудабе была единственной, кто его действительно любил и кого он любил тоже, с тех пор как покинул родину; бросать ее тело на произвол судьбы нельзя. Надо было вынести ее из подземелья и похоронить в безлюдном месте: выкопать могилу, если придется, руками и положить ее там. На могилу навалить больших камней, чтобы волки или гиены не тронули тело, и, посадив какой-нибудь дикий цветок, уйти своей дорогой.

Конан поднял мертвую девушку и, взвалив ее на плечо, побрел к выходу под святилищем. Он был уверен, что в такой поздний час там уже никого нет. Положив Рудабе возле лестницы, он поднялся по ступеням и прислушался.

С удивлением он услышал, что наверху еще разговаривают. Он узнал зычный голос Верховного Жреца, высокий голос Мирзеса, голос третьего жреца был ему незнаком.

— Зац да проклянет твои глаза, Дариус! — грозно рычал Феридун. — Ты обещал, что в течение трех дней празднества сохранится хорошая погода, — и что же, наши гости мокнут под проливным дождем! Где же твое умение заклинать духов воздуха, коим ты похвалялся? Если тебе не справиться, мы поручим изучать магию погоды другому жрецу!

Дариус невнятно оправдывался, его перебил Мирзес, новый викарий:

— Я подозреваю, ваше святейшество, что Дариус нарочно так поступил, чтобы умалить наше влияние и укрепить свое.

— Вовсе нет! — запротестовал Дариус. — Я и не думал, что…

Все трое заговорили одновременно, и нельзя было разобрать слов.

Конан подумал, не подняться ли ему в святилище и, оставив на сундуке тело Рудабе, снять долотом глаза Заца и бежать. Но это невозможно было осуществить, пока там находятся люди. Дикая мысль пришла ему в голову: появиться неожиданно перед жрецами с телом Рудабе на руках. Но у Конана не было с собой меча, а жрецам стоило лишь крикнуть, и тут же прибежала бы бритунийская стража.

Конан немедля отбросил этот самоубийственный замысел. Если жрецы поймут, что Рудабе действовала заодно с Конаном, — а они быстро это раскусят, — навряд ли они похоронят девушку с подобающими почестями. И он не смог бы сражаться с бритунийцами, имея при себе хрупкие драгоценные опалы. Значит, надо было похоронить девушку самому, а потом вернуться за опалами, когда в святилище никого не будет.

Тяжело вздохнув, Конан спустился вниз, поднял мертвое тело и пошел вперед. Миновав перекресток, он продолжил свой путь по главному коридору. Когда начались разветвления, он выбрал из них самое широкое.

Вдруг коридор расширился, и Конан оказался у входа в просторную пещеру, где сталактиты нависали над тянущимися к ним сталагмитами. Несколько ступенек вели вниз, на дно пещеры, которая хорошо просматривалась вся, вплоть до дальней стены. Свет факела был слишком слаб, чтобы осветить пространство, но с противоположной стены зияло отверстие, служившее выходом наверх. Сквозь отверстие было видно темное ночное небо с мерцающими на нем звездами. По-видимому, дождевые облака, висевшие над городом накануне, рассеялись.

В дальнем конце пещеры, под самым проемом, поблескивало обширное пятно: вглядевшись, Конан различил круглый водоем, в котором отражалось звездное небо. Водоем этот преграждал путь к выходу. Острый запах, который киммериец ощутил перед столкновением с Зацем, наполнял пещеру, едва ли не вызывая тошноту.

На полу пещеры там и сям, меж сталагмитов, при оранжевом колеблющемся свете факелов можно было различить выпуклые предметы, похожие на огромные серо-коричневые грибы. Когда Конан стал спускаться, намереваясь пробиться к выходу, ему показалось, что они слабо шевелятся. Подойдя поближе, киммериец заметил, что один из предполагаемых грибов оживает. Он выпростал длинные членистые лапки, поднялся на них над полом и уставился на Конана четырьмя светящимися глазами.

Паук был уменьшенной копией Заца, примерно вдвое, меньше по размерам в сравнении с богом-пауком. И все же он был значительно крупней, чем тот паук, с которым Конану довелось сражаться в Слоновой Башне несколько лет назад. Подобное чудовище легко могло убить Конана, а в пещере их были сотни.

Паук, проснувшийся первым, надвигался на Конана, а на полу пещеры повсюду оживали и поднимались на когтистые лапы другие гигантские пауки. Заметив Конана, они ползли к нему, постукивая жесткими коготками. Куда ни взгляни, всюду светились, отражая пламя факела, четверки паучьих глаз.

Конан повернулся и бросился бежать по коридору, слыша, как пауки толпой преследуют его, будто многоногий поток. Конан побежал еще быстрей. Шум погони стих: по-видимому, от преследователей удалось оторваться. Но с тяжелой ношей на плече далеко не убежишь… Постукивание сотен когтистых лап нарастало. Вот это и есть те самые дети Заца, о которых говорил Верховный Жрец, подумал Конан.