— Я не могу вас больше слушать! — И Зеегер с отвращением зажал уши ладонями.

— Однако время бежит, перейдём к делу. — Александер с минуту подумал. — Нам нужно произвести некоторое теоретическое вмешательство в дела троцкистов. Нужно оживить бухаринский тезис о мирном врастании капитализма в социализм. Если этого нельзя сделать в советской прессе, используем заграничную — на всех языках. Понадобятся деньги — дадим… Не очень много, конечно.

— Ах, бедные троцкисты в России! — сокрушённо проговорил Зеегер. — Они чувствуют, что под ними горит земля!

— Мне наплевать на их чувства, Зеегер! — Тон Александера снова стал резак. — Договор Троцкого с Гессом есть договор. Мы платим Троцкому и хотим, чтобы его шайка работала, а не рассказывала нам о своих чувствах. Для чувств существует театр и бордель.

— Ах, вы так резки, полковник, — Зеегер сделал гримасу.

— Они мои агенты. Прошу не путать понятий. Пусть эти ваши «философы» займутся той философией, за которую я им плачу.

— Лучше уж я сам… — уныло сказал Зеегер.

— Может быть, вы считаете, что мы должны вам заплатить за эту работу большой гонорар?

— Не нуждаюсь.

— Достанете сколько угодно денег и без меня? Даже за пределами Германии?

— Я не прибегал к таким источникам…

— Потому что боитесь. И вы правы: мы не пощадим. А ведь англичане охотно купили бы вас, а?.. — поддразнил Александер.

— Кажется, у вас нет оснований…

— Пока нет! Вы один из очень немногих, кто работает честно, но ведь вы делаете это только ради спасения своей головы. Именно поэтому я вам и верю: в игре со мною вы не станете рисковать такой ставкой. — Подумав, Александер продолжал: — Газеты, пресса — этого мало. Внушайте своим людям: они должны лезть во все щели, какие только окажутся доступными. Пусть попробуют лишить людей веры в своё дело, в своих руководителей, во все самое ясное и светлое, что у них когда-нибудь было, в самих себя! Нужно постараться сделать так, чтобы люди там, в России, забыли свой род и племя. Нужно натравливать один народ на другой. Путайте все, все представления, все понятия… Что вы улыбаетесь?

— Вы, дорогой полковник, повидимому, забыли, что наши кадры «философов» разгромлены.

— Кое-что осталось…

— Слишком мало для серьёзной работы. У большевиков зоркие глаза.

— Пусть ваши люди закрывают их розовой вуалью. Пусть не боятся замазывать рты любым сиропом. Если это делать ловко, то русские далеко не сразу сумеют отличить нужный нам узкий национализм от патриотизма. Да, чорт возьми, зачем я вас учу? Как будто вы и сами не знаете, как нужно без шума залезть в чужой дом!

— Мало влезть, нужно ещё суметь не вылететь с шумом… Увы, мы не успеем закончить этот интересный разговор, — проговорил Зеегер. — Он идёт…

Полковник поднялся мягким движением и направился в соседнюю комнату.

— Имейте в виду, Зеегер, это один из самых продажных типов в вашей коллекции. Смотрите, чтобы его у вас не перекупили.

— У меня не перекупают — я перекупаю, когда хочу, — хвастливо ответил Зеегер и тщательно задёрнул портьеру за полковником.

Раздался звонок. Зеегер пошёл отворять.

За дверью стоял Кеш.

— Вы хотели, чтобы я вновь показался перед отъездом в Париж…

Сун Хо-шин ещё раз подышал на носки ботинок и бархаткой навёл на них последний лоск. Поставив ботинки так, чтобы на них не падали горячие лучи солнца, он прикрыл обувь от пыли и взялся за платье. Чистил его старательно, оглядывая каждый сантиметр ткани. Тряпочкой протёр пуговицы, даже подул на вывернутые карманы.

Хотя Сун и числился слугою немецкого военного советника фон Шверера, на нём была простая белая куртка и такие же белые брюки — одежда обыкновенного боя.

В данный момент этот белый наряд Суна был прикрыт фартуком из голубой бязи. Сун снял его, покончив с чисткой генеральского костюма, стряхнул и, тщательно сложив, спрятал в шкафчик.

Все движения Суна были быстры и точны, как если бы он их заранее рассчитал или заучил. Впрочем, именно так оно и было. В школе разведки Квантунской армии в числе прочих уроков, пройденных поручиком Харадой, были и обязанности боя. Став в силу служебного долга китайским боем Сун Хо-шином, поручик японской императорской армии Харада точно воспроизводил все то, что усвоил в школе. Только таким образом можно было, по словам устава японской секретной службы, не сделать ошибки и соблюсти необходимую конспирацию, даже находясь в такой дали от своих начальников и делая вид, будто являешься патриотом ненавистного Китая, подчиняясь презираемым китайцам и чистя ботинки белому недочеловеку…

Закончив чистку платья, Харада-Сун тихонько, словно по воздуху, приблизился к двери генеральского кабинета и заглянул в замочную скважину: Шверер сидел за письменным столом.

Перо Шверера бегало по бумаге, выстраивая ряды высоких, прямых, тесно прижавшихся друг к другу готических букв. Перо бегало быстро, буквы теснились в выравненных, как по линейке, строчках.

«…несколько раз я пытался беседовать с Чан Кай-ши, но старый разбойник под всякими предлогами уклонялся от разговора. Он старая, неблагодарная лиса. После того как я сформировал ему пятнадцать дивизий по лучшему немецкому образцу — почти двадцать процентов всех войск, сформированных для него немецкими офицерами со времён миссии Секта, — этот плут сунул меня на „почётное место“ главного советника к Янь Ши-фану. Вместо того чтобы получить оперативное влияние на все дела армии, я очутился на изолированном и притом самом тяжёлом участке.

Генерал Янь оказался ленивым и хитрым. Он думает только о том, как бы выручить ещё несколько долларов от продажи риса, предназначенного на прокормление его солдат. Если представляется такая возможность, он с лёгкостью отдаёт приказ об уменьшении рациона, выдумывая для этого всякие предлоги, вплоть до исторических примеров. Он, не стесняясь, клевещет на Сун-цзи, который будто бы сказал, что побеждать легче с пустым желудком. Лишь узнав об этих операциях, я разгадал причину бережливости, с которой он относится к жизни своих солдат. Рис отпускается по числу живых. Говорить о том, чтобы пополнить убыль в людях мобилизацией на месте, не приходится, а центральное правительство не присылает ни одного солдата. Так что для Яня потеря каждого солдата — потеря пайка. Он пытался фальсифицировать списки, оставляя убитых и умерших в списках армии, но его разоблачил какой-то вышестоящий вор.