— Спокойно, — услышал Байрон крик отца. — Не стрелять до тех пор, пока эти сукины дети сами не вылезут под пули.

Сердце Байрона дрожало, как молоденькая загнанная газель. Он вглядывался в темень за окном, стараясь, найти живую мишень. Черная кожа и темные брюки налетчиков служили великолепным камуфляжем в эту безлунную ночь. Внезапно мальчик увидел белое пятно рубашки. Стараясь отогнать от себя страхи и сомнения, смахивая пот со лба, он собрал в кулак все свое мужество и аккуратно взял жертву на мушку.

Байрон нажал на курок и в ту же секунду увидел, как красный цветок распускается на белоснежной мишени. Целясь и стреляя вновь и вновь, он не успевал насладиться триумфом побеждающего мужчины или пролить слезы двенадцатилетнего мальчишки.

Запах пороха окутывал его…

Байрон вскрикнул — и звук собственного голоса разбудил его.

Лежа в роскошной кровати одного из королевских номеров отеля «Норфолк» в Найроби, он, опьяненный сном, со страхом вдыхал аромат женского тела и шампанского. Байрон лежал, не двигаясь, пытаясь унять сердце, стучащее в груди с бешеной силой. Его подружка безмятежно посапывала, обхватив рукой подушку.

Страшные воспоминания о давнем налете преследовали его с самого детства и не отпускали даже тогда, когда на голове его стали появляться седые волосы. Кровавые сцены являлись ему во сне. Если бы не слуга, предупредивший о налете, его и всю его семью расстреляли бы прямо в постели.

Но он остался жив, чтобы наблюдать медленную агонию горячо любимой Кении. Он презирал смерть во имя призрачных идеалов — все эти жизни, все эти мечты, втоптанные в пыль национализма. И зачем? Чтобы нескончаемые беды сокрушили его Отчизну? Чтобы народ этой страны страдал от демонов политической коррупции? Чтобы первой фразой туристов на местном языке была «лижи мои ботинки»?

Байрон осторожно встал с постели, стараясь не разбудить женщину, уткнувшуюся ему в плечо. Роузбад Фэйрчайлд.

Что за бестолковое имя! Однако сама женщина была то, что надо. Пышущая здоровьем вдова, которой недавно стукнуло сорок пять, успешно управляющаяся с делами, оставшимися после мужа, Роузбад сочетала в себе качества, особенно нравившиеся ему в янки. Она была открыта, честна, немного неуклюжа, полна энергии и различных проектов и очень хорошо знала, чего добивается. Когда прошлой ночью он привел ее группу назад в Найроби, она очень явно дала понять, чего от него желает.

Вот зачем женщины стремятся попасть в самое сердце сафари, подумал он и по-доброму усмехнулся. Возможно, в этом виноваты таинственные легенды, возникшие вокруг образа «белого охотника» — фантазия пера Хемингуэя, которая потом разрасталась благодаря стараниям таких звезд кино, как Стюарт Грангер и Кларк Гэйбл.

Но, как бы там ни было, большинство женщин, приезжавших в сафари, относятся к белому охотнику как к потенциальному трофею. Правда, мало кто из них столь же прямо и откровенен, как Роузбад.

Голый и босой, Байрон на цыпочках прошел в ванную комнату, чтобы смыть с себя утренние кошмары и ночное шампанское. Он был стройным, превосходно сложенным мужчиной довольно высокого роста. В своем привычном наряде — отлично скроенном костюме — Байрон производил впечатление благородного джентльмена, готовящегося выйти к ленчу, хотя в том же костюме он превосходно себя чувствовал, сидя в кустах с ружьем наготове.

В сорок семь лет его волосы стали совершенно белыми; бледно-голубые глаза задумчиво смотрели из-под все еще черных бровей и ресниц. Было что-то детское, мальчишеское в его лице — немного курносый нос, круглый подбородок и ямочки на щеках. Одним из характерных свойств этого лица была выразительность; ни при каких обстоятельствах ему не удавалось скрыть своего настроения.

Байрон стоял вод душем, наслаждаясь прохладной водой и пытаясь избавиться хоть на миг от недовольства собой и всеми вокруг, — недовольства, преследовавшего его все последние дни. Он устал нянчиться со всеми этими богатенькими, здоровенькими, вооруженными камерами туристами, идущими в сафари сплошными потоками.

Туристы и слышать не желают, что их представления об Африке давно уже не соответствуют действительности. Кто бы мог подумать лет десять назад, что всемирно известные заповедники «Тсаво», «Абердарс» и «Масай Мара» потеряют почти всех своих животных в бесконечной кровавой вакханалии. Но самым ужасным было то, что он не видел никакой перспективы, нет никакой надежды до тех пор, пока бедность и беспомощность идут рука об руку.

Кровавый ад. Что так мучает его, почему он продолжает думать о проблемах Кении в то время, как теплое, податливое женское тело ждет ласки всего в нескольких шагах от него?.. Небольшая прогулка, отличная еда, великолепное вино и здоровый секс — такие вещи всегда только поднимали ему настроение. Всегда, но не теперь. Теперь грустные мысли мешали Байрону наслаждаться жизнью.

Голубые мечты юности спустя тридцать лет казались теперь смешными, и ничто на свете не сможет уже вернуть ему прежнюю силу души. «Боже мой, как бы я хотел хоть что-то изменить в своей жизни», — подумал он, выходя из ванной.

Когда Байрон вернулся в спальню, Роуэбад Фэйрчайлд уже проснулась. Она потянулась, и из-под одеяла показались большие, еще крепкие труди. «Ничего себе, — подумал он. — Хорошенькая штучка!»

— Ты всю ночь что-то бормотал во сне, — сказала она, томно улыбаясь.

Он пересек комнату и уселся на край постели, низко склонившись над нею.

— И что же я говорил?

— Это звучало как «ухуру, кровь, черт побери, ухуру…» Это тебе о чем-нибудь говорит? — Роузбад взяла пачку сигарет с ночного столика и закурила. Длинная и коричневая, похожая на миниатюрный корешок какого-нибудь экзотического растения, сигарета выглядела немного жутковато во влажных губах Роузбад.

— Да, говорит, — автоматически ответил он.

— Почему ты не расскажешь мне об этих «кровь, черт побери, ухуру».

— Я бы не хотел портить тебе настроение.

— Сомневаюсь, чтобы кто-то мог это сделать. Я знаю, что ты профессиональный гид для опасных путешествий, скажу даже больше, твой профессионализм в постели также достоин наивысших похвал. Но я бы хотела знать больше о человеке, с которым мне выпало переспать.

Байрон ухмыльнулся в ответ на ее красочную речь. Роузбад шокировала своим интимным словарным запасом. Но ему нравились женщины, называющие вещи своими именами.

— «Ухуру» — боевой клич, которым во времена моего детства пользовались мародеры. Это слово обозначает свободу. Говорят, что повстанцы боролись за независимость. Лично я думало, что они воевали за землю. Бог свидетель, мы, белые, делали все возможное, чтобы эти земли не пришли в упадок.

— Дорогой, спешу тебя обрадовать: с тобой в постели либеральная демократка. Я уверена, что африканцы имеют все права отстаивать свои земли, ведь они жили здесь еще задолго до европейцев.

— Возможно, черные и были здесь первыми, — возразил Байрон. Ему уже не раз приходилось дискутировать с дотошными туристами, — но с землей они не имели никакого дела. Земля оставалась мертвой до тех самых пор, пока мой прапрадед не осел в этих местах. У нас ведь тоже есть права, дорогая.

Роузбад протянула ему свою сигарету так, словно это было соглашение о перемирии.

— Есть одна вещь, которую я усвоила еще будучи примерной ученицей одной из самых обыкновенных школ, — когда речь заходит о земле, любая логика улетучивается.

— Ты права, — он затянулся, ощущая в табаке привкус ее помады. — Что там обычно отвечают на всякие такие вопросы хиппи? Занимайся любовью, а не войной! Я всецело «за».

Байрон затушил сигарету и потянулся, чтобы обнять ее. К его удивлению, Роузбад отклонилась от его объятий.

— Извини, — сказала она. — Боже мой, я не занималась любовью три раза за одну ночь со времени своего медового месяца! Кроме того, я вижу, что что-то тебя тревожит. Если хочешь поговорить, можешь рассчитывать на примерного слушателя в моем лице.

— Это длинная история.

— Как и все наиболее интересные истории вообще.