Напрасно сына она не посмела назвать Анри.

[1] Антивоенный лозунг, выдвинутый марсельскими докерами и использовавшийся после 1950-го года прокоммунистическими силами против ведения колониальной войны.

— Мне нужен капитан Дьен, могу я его видеть?

— Он ожидает вас, господин подполковник, я провожу.

Подобных заблуждений сознание не прощает. В том рядовой де Брольи была уверена.

Как уверена была, что слышимость в коридорах форта д'Иври слишком хороша, чтобы обмануться. Мельком из приоткрытой двери учебного класса она видела спину вошедшего в приемную.

А затем услышала и голос.

Подполковника Юбера голос. И после этого вся обратился в слух, потому что даже сердце толкало кровь по венам лишь затем, чтобы все сильнее с каждой минутой обострялось на инстинктивном уровне понимание — Юбер всего лишь в двух стенах от нее. Весь ее организм, все органы работали на то, чтобы она ощущала его. Где ж тут расслабиться. Каждая их встреча, которых было совсем немного в последние полтора года, настолько выбивала ее из колеи, что она очень долго заново вытаскивала себя из болота, в котором оказывалась вновь и вновь.

Так жить нельзя. Аньес и в этом уверена была тоже. Да только по-другому не получалось.

Она вскочила со своего стула, оставив наедине с собой мальчишку, с которым разбирала реактивы, лишь бросив ему: «Дальше сам», — и выскочила наружу.

Несколько шагов направо по коридору. В приемной только секретарь. Дьен теперь занимал должность, когда-то принадлежавшую Анри, и справлялся он с обязанностями весьма неплохо, был аккуратен и определенно куда меньше страдал от большого количества бумаг, чем подполковник Юбер.

Аньес замерла в проходе, прислушиваясь. Сердце колотилось, поднимаясь толчками все выше, — словно бы из груди рвалось в горло. Ей казалось, что и в голове бьет набат. И все же, сцепив руки, она ждала. Увидать его. Хоть ненадолго. Хоть на минуту.

Дверь распахнулась, и из нее показались Анри с секретарем капитана Дьена.

— До архива доберусь сам, сержант, — успел произнести Юбер до того, как увидел Аньес.

— Добрый день, господин подполковник! — улыбнулась она, вложив в эту улыбку все спокойствие, какого у нее не было, и всю радость — какая была, утаив только боль, испытываемую ею, и на сей раз едва ли сознавая, что он безоружен перед такой улыбкой.

— Де Брольи, — вместо приветствия проговорил Лионец и тоже заставил себя улыбнуться, будто бы она не застала его врасплох, будто эти встречи не теребили его раны, не задевали тихонько болевшее внутри. — Как служится?

— Благодарю, неплохо, — тут же бодро отозвалась она, благодаря небо за то, что сверх сказанного произносить не дозволено, но и это больше, чем она могла бы рассчитывать. Благо, в форте знали историю о том, как Юбер вызволил ее из плена. Едва ли кто задавался вопросом, зачем это сделано, но подполковник, подтвердивший свой статус героя, сделал себе еще большую славу. По официальной версии он пробрался во Вьетбак, гоняясь за подлецом Ван Таем. Подлеца не поймал, зато вытащил рядового де Брольи. Об их приключениях в горах даже писали в газетах, а остального никому знать не полагалось, но, во всяком случае, и скрывать приходилось немного. Всего лишь самое главное. Кто еще такое сотворил ради женщины? Ради нее — кто был способен? Почему-то иногда ей думалось, что даже Марсель не рискнул бы, будь он жив. Марсель однажды подверг ее опасности, Анри — спас, пусть и от самой себя.

— Вновь дела государственной важности? — зачем-то спросила Аньес. — По другим же вы здесь не бываете?

— Я давно нигде не бываю по другим.

В нем появилась снисходительность совсем без оттенков злости, не свойственная ему прежде. И еще что-то неуловимое, чего она не знала. Пожалуй, похожее на сдержанность, что определенно должно служить признаком зрелости. Зрелость же делала его лучше, чем Аньес помнила, определяла завершенность черт его лица, которое она никогда не считала красивым, а сейчас неожиданно находила привлекательным. Лица, которое ей не нравилось, но которое она любила. Он был все еще ее. Он все еще — ее. И она так боялась, что однажды взглянет на него и поймет, что больше уже нет. Но сегодня — он все еще ее.

И, наверное, в ту минуту, несмотря на все страдание, что жило в ее душе, она все-таки была счастлива.

— Я могу вам помочь? — предприняла она следующую попытку, но было уже поздно, он отгородился совсем, весь, полностью.

— Нет, де Брольи, благодарю вас. Думаю, в этом вопросе справляться я буду своими силами.

— В нашем архиве и своими силами? — задорно спросила она. — Вы отважны!

— Я здесь работал — вы помните? Не сложнее, чем за вьетами по джунглям бегать, — криво усмехнулся он и больше ничего не сказал, да и ее ответа не дожидался. Просто вышел из помещения, оставив наедине с секретарем Дьена. И, вопреки здравому смыслу, заставил сердиться именно тогда, когда она меньше всего имела на это право, потому что сама выбрала то, что теперь происходило.

Ни единого разу за все время, что прошло со дня ее освобождения, Юбер ни словом, ни взглядом не напомнил ей о случившемся, сделавшись лишь молчаливым проводником в мир, где есть кровати, свежее белье на которых пахнет лавандой, и хороший крепкий кофе. Не напоминал он ей о себе и потом, либо убоявшись хоть не минуту обнаружить собственную слабость, либо щадя ее, и без того измученную никак не менее его. И она была благодарна за это, потому что не представляла, как пережила бы, если бы Анри снова заговорил, стал чего-то просить или даже требовать. Наверное, именно тогда в нем и появилась достославная сдержанность, прежде так мало ему присущая. И отстраненность, с которой он стал глядеть на мир.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Она причинила ему боль. Она ее себе причинила.

И ей не у кого было просить совета.

А прямо сейчас знала лишь одно — он все еще ее. И от этого она теряла голову, словно бы вернулась в то время, когда могла что-то изменить.

Далее Аньес не думала. Она не представляла, насколько Юбер застрянет в архиве, но зато ее мозг как-то очень быстро соорудил план, которым ни один человек в здравом уме не должен пользоваться. Но в тот момент Аньес, кажется, совсем не пребывала в здравом уме.

Понимая, что должна торопиться, а в классе оставался ее подопечный, у которого не далее, чем завтра, уже экзамен, она чертыхнулась себе под нос и, торопливо рванула во двор, на улицу, даже не надевая пальто, мимо изумленного дежурного, буркнув ему, что забыла в машине сигареты. Было сыро, прохладно, но в целом — терпимо. Для сумасбродств и горячки самая подходящая погода. Прямо с крыльца она торопливым шагом направилась за угол, где в одном из невысоких строений располагался гараж, в котором держали автомобили, закрепленные за гарнизоном. Там же, под навесом, разрешали ставить и ее машину. Она покрутилась рядом совсем недолго, но вполне достаточно, чтобы достать из авто небольшой армейский нож, который завелся у нее с тех пор, как она стала бояться каждой тени, и со всего маху вонзить его в шину. Времена страха постепенно прошли. А привычка носить с собой оружие — никуда не выветрилась.

В ту минуту она, враз обезумевшая, приводила в исполнение собственный план. Для чего ей это нужно — не ответила бы. И даже боялась о том думать.

После она вернулась к себе в класс, чтобы закончить занятие, заняв наблюдательную позицию напротив двери, чтобы увидеть, когда спина подполковника снова мелькнет в коридоре. Уйти, не попрощавшись с капитаном Дьеном, Юбер однозначно не мог.

Солдата она отпустила спустя пятнадцать минут и, заперев кабинет, направилась сдавать ключи. Ей было решительно наплевать, что ее саму никто не отпускал, и что было еще чем заняться в форте — она привыкла пользоваться свободой перемещения в те дни, когда ее присутствие не обязательно. Но даже если бы это было не так, не существовало на земле силы, что удержала бы ее в форте. Де Брольи забрала свои вещи, теперь уже спокойно оделась, не рискуя пропустить Юбера, поскольку все проделываемое ею происходило у центрального выхода из здания. После она перекинулась парой слов с дневальным и лишь затем выбралась во двор, готовясь спокойно встретить Анри.