- Прошу прощения, сержант Данг, мадам, — представился он, неловко улыбаясь и заглядывая за ее спину, где красовалась вывеска Зеркального дома. А потом заискивающе уточнил: — Вам, кажется, не туда нужно, мадам? Скажите куда, и я вас проведу.
— Это лучший сайгонский лупанарий? — хмыкнула Аньес и указала большим пальцем за плечо. — Тогда я не ошиблась.
— В таком случае, смею заверить вас, мадам, это очень плохая идея!
— У меня европейская внешность, и я в форме. Меня не примут за проститутку.
— Да, изнасилуют забесплатно, — поморщился сержант Данг, и она даже в полумраке, расцвеченном лишь миганием вывесок, прекрасно различила, как он смущен. Но и извиняться не торопился.
— Если вам так уж сильно охота помочь, можете меня сопроводить, — не осталась Аньес в долгу, весьма деловито сложив на груди руки, отчего ее расстегнутая на верхние пуговицы рубашка обтянула влажное от духоты тело. — Мне срочно нужно найти человека, его вызывают в штаб. И он, — она снова указала на Зеркальный дом, — там! Что мне прикажете делать?
— Как его зовут? — обреченно спросил сержант.
— Капрал Жиль Кольвен. Кинематографическая служба вооруженных сил.
— Господи, был бы какой генерал или хоть полковник! — пробурчал Данг и направился мимо нее ко входу. Она тоже не заставила себя ждать и засеменила следом, втайне обрадовавшись такому подарку судьбы. С жандармом — все же спокойнее.
А едва войдя в ворота заведения, они неожиданно влились в огромный круг мужчин — и европейцев, и вьетнамцев, солдат и торговцев, жандармов и очевидных туристов, медленно двигавшийся по часовой стрелке в огромном парке у Зеркального дома и составлявший очередь на живой товар. Внутри же этого круга был второй, из азиатских женщин — вьетнамок и таек, с фигурами и лицами на любой вкус, предлагавших любовь за деньги и дававших хорошенько себя рассмотреть, и двигался он в сторону противоположную. У Аньес буквально челюсть отвисла от этого зрелища, равного которому никогда не видела, но это так походило на невольничий рынок, что она растерянно остановилась. Несколько изумленных пар мужских глаз поблизости в недоумении уставились на нее.
В то же мгновение сержант Данг ухватил ее за рукав и выволок из очереди.
— Эй, не зевайте! — сердито брякнул он, но сам тоже то и дело косился на открывшееся им зрелище. Только сейчас Аньес разглядела, что жандарм был совсем еще молод и с большой долей вероятности не слишком искушен. Происходящее не могло не возбуждать его, если уж даже у нее кожа пылала.
Данг потащил ее в сторону от разворачивающегося действа, а она то и дело озиралась, глядя, как некоторые из мужчин, как и она только что, выбивались из ряда, но не уходили прочь, а приступали к торгу за понравившуюся проститутку. Аньес едва не задыхалась от жары, хватала ртом воздух, влажный и горячий, и понимала, что материал из этого ада взорвал бы парижский мир, опубликуй его хоть одна газета — французские бордели закрыли еще в сорок шестом, запретили сутенерство, снабдили шлюх патентами и отправили работать на улицы, но не распространили те же законы на колонии. Как жаль, что она не захватила с собой чертов фотоаппарат! Как жаль…
[1] Кули (также Cooly, Kuli, ’Quli, Koelie) — в историографии термин широко использовался для описания наёмных работников, батраков, которых европейцы XVIII — нач. XX веков перевозили в качестве дешёвой рабочей силы из Индии и Китая в американские и африканские колонии. В колониальной литературе термин используется для обозначения носильщика на станциях, в портах или на рынках, все еще действующих в странах Азии.
Между тем, сержант поймал кого-то из местной охраны. И принялся живо болтать с ним на вьетнамском. Иногда оборачивался к Аньес и уже по-французски спрашивал у нее, как выглядит Кольвен, как его описать. Совместными усилиями им удалось объясниться. В конце концов, охранник вспомнил, что описанный господин вскоре после общения с одной из прелестниц отправился в подвальный этаж, где в Зеркальном доме располагалась курильня. Вот только даме туда нельзя. По незыблемому закону, принятому среди всех слоев общества от сайгонской элиты до бандитов и куртизанок — женщины и мужчины курят отдельно, так, чтобы друг друга не видеть.
— Я не женщина, я при исполнении, — пробурчала Аньес, приготовившись спорить, но Данг глянул на нее такими глазами, что она тут же замолчала, лишь один раз подав голос — когда он велел ей ждать у выхода, снаружи: — Вы не узнаете его. А если и узнаете — готова поспорить, что один даже не поднимете. И вряд ли заставите выйти. Это же гашиш, господи!
— Либо я иду за вашим капралом один, либо не идет никто! — упрямо брякнул сержант, и ей снова пришлось согласиться. Не рассказывать же, право слово, что период подобных вечеринок для нее закончился в тридцать шестом году парой оплеух от мужа. На первую они попали вдвоем ради интереса, и Марселю происходящее внушило столь сильное отвращение, что и Аньес он запретил даже притрагиваться к наркотику.
Вторая же случилась по ее собственному самоуправству несколько дней спустя. Она сперва едва не отравилась опиатом, а когда ее все же привели в чувства и доставили домой, получила хорошую взбучку от мужа. Ей было всего восемнадцать лет, и она на всю оставшуюся жизнь запомнила, что есть вещи, которые в любом случае возбранены. Гашиш — в их числе.
Но, тем не менее, притоном ее теперь было сложно шокировать.
Когда сержант Данг ушел, она осталась стоять на месте, ловя на себе воистину похабные взгляды проходивших мимо мужчин — скользкие и, кажется, даже зловонные. И обещала себе хорошенько отходить Кольвена, как только он отыщется.
Ну не идиот ли! Исхитриться исчезнуть именно тогда, когда сильнее всего нужен!
Утром у них вылет в Ханой, она узнала два часа назад и занималась тем, что бегала и искала этого болвана. Еще собраться. Их переводили по крайней мере на ближайшие несколько недель, и она испытывала волнующее предвкушение — так далеко на севере ей еще не доводилось бывать.
Так далеко на севере — это шанс увидеть хоть что-то своими глазами, потому что здесь, в Сайгоне единственной бедой были не автоматные очереди, иногда доносившиеся из-за города, где на дорогах хозяйничали партизаны, а комендантский час, который периодически пытались вводить власти, — он мешал привычной ночной жизни, не позволял наведаться в дорогую сердцу курильню и навестить девчонок в Бычарне или вот этом ирреальном, фантастическом Зеркальном доме.
Здесь будто и не шло никакой войны, если бы не присутствие французских солдат в таком количестве. А Ханой разрушен бомбардировками. Там стены и камни в крови.
Аньес все чаще чувствовала необходимость увидеть и это. Потому что практически праздная жизнь в Сайгоне постепенно подтачивала в ней стержень, на который нанизывалась вера в то, что она для чего-то нужна на этой земле. Ненормальный город. Сумасшедший. Переполненный пороками и искушениями. И в то же самое время настолько необъяснимо прекрасный, что ни до, ни после него никогда уже не будет такого места на земле. И все это создала ее Франция. И все это — для себя, не для них. И все это — его часть. И притоны, и солдаты, и шлюхи, и босые дети, раскатывающие кости за конфеты.
Ей становилось все более душно — до самой тошноты, и она всерьез раздумывала о том, чтобы презреть суровый наказ сержанта Данга и все-таки войти да спуститься в подвал. Ну кто ее остановит? Кому вообще придет в голову ее трогать? А что до правил, так она их всегда нарушала, всю свою жизнь. Подумаешь — посмотреть на одурманенных мужиков в курильне. Будто бы после того, что она видела прямо в парке, что-то может шокировать сильнее!
Впрочем, этого не понадобилось. Стоило Аньес, в конце концов, двинуться ко входу, как из ворот показался Данг, замаячивший сгустком энергии и весело махнувший ей рукой. За ним плелся Жиль, откровенно не пришедший в себя. Он едва шел, будто под ногами совсем не чуял земли, и отсутствующее выражение на его лице говорило лишь об одном — размазало его куда сильнее, чем могло бы такого здоровяка. Впрочем, пил он тоже хоть и много, но не умеючи. Господи, ну отчего же она столько времени носится со своим бестолковым выкормышем, который даже грамотную съемку сделать не может, постоянно смазывая кадры, будто ни на что не годится!
