Мы с моим сыном вместе читали одну из первых копий признания милорда. Ее дал мне Жан де Малеструа, который получил собственную копию, поскольку не присутствовал при допросе. Над другими копиями старательно работала целая армия специально нанятых писцов, которые, склонившись над пергаментами, с невероятной скоростью заполняли страницы словами.

Я тяжело вздохнула, читая сухие, бесчувственные слова, и спросила сына:

– Что могут означать слова «с прискорбием» в описании его речи? Может быть, он плакал, как тогда, когда я говорила с ним в первый раз в той самой комнате, где он сделал свое признание? Если так, то это не слишком точное определение.

Покачав головой, он хотел сказать мне, что знает не больше моего.

– Матушка, тебе следует помнить, что в задачу этих документов не входит передать тонкости ситуации, в которую попал милорд. Они должны защитить тех, кто вынесет ему смертный приговор, от гнева его семьи, и больше ничего.

Возмущение семьи, скорее всего, будет таким же сухим и лишенным искренних чувств. Рене де ла Суз вряд ли будет по-настоящему горевать о брате, но станет рвать на себе рубаху и посыпать голову пеплом, чтобы получить назад владения милорда, которые тот отнял у него силой. Маленькая Мари де Ре едва ли знала отца, кроме того, что ей рассказывала о нем мать, имеющая все основания его ненавидеть.

Неужели Жиль де Ре наконец сломался в своих роскошных апартаментах и выдал все свои сокровенные тайны? Мне казалось, что я слышу его голос.

В его словах я слышала маленького Жиля. То, что он совершил, став взрослым мужчиной, по сути, ничем не отличается от его детских безобразий, только по природе нынешние преступления гораздо страшнее.

Жан встал со стула и, отойдя от меня, подошел к маленькому окну и несколько мгновений внимательно глядел во двор. Мне показалось, что его взгляд на чем-то остановился, но я знала по опыту многих лет, что смотреть там не на что. Видимо, он задумался о чем-то своем.

– Я бы хотела знать, о чем ты думаешь, сынок, – тихо проговорила я.

Он тяжело вздохнул, потом снова медленно втянул в себя воздух. Когда он ко мне повернулся, я увидела у него на лице волнение.

– Матушка, милорд совершил очень много страшных вещей в своей юности. Просто ты ничего о них не знала, – сказал он.

Я попыталась улыбнуться.

– Совсем недавно ты мне сказал, что мальчики не склонны рассказывать все свои тайны женщинам, которые о них заботятся.

– Должен признаться, что не только у милорда были тайны, – со стыдом в голосе сказал он.

Внутри у меня все сжалось от неприятного предчувствия.

– Ты хочешь мне что-то рассказать, Жан?

– Да, но не о себе, а о моем давно умершем брате.

– О Мишеле? Что он сделал такого, о чем не решился рассказать мне?

Жан молчал несколько минут, словно не мог подыскать верных слов для того, что хотел мне поведать.

– Это было так много лет назад, – сказала я. – Нет ничего такого, за что я не смогла бы его простить – да и тебя тоже.

– Речь не идет о том, что он сделал, а о том, что сделали с ним. Точнее, пытались сделать.

Прошло несколько секунд, прежде чем я начала понимать, что он имеет в виду.

– Продолжай, – прошептала я.

– Ты знаешь, что в какой-то момент между мной и милордом Жилем возникла напряженность, и я больше не хотел находиться в его обществе.

– Да. Ваши пути разошлись, а твои интересы отличались от его. Но я считала, что это естественно…

– В том, что у нас испортились отношения, не было ничего естественного, матушка, – прервал он мои логические умозаключения.

– В таком случае открой мне, что случилось. – Сердце еще сильнее забилось у меня в груди. – А потом расскажешь, почему ты не нашел возможности открыть мне все это раньше, чтобы я понимала, что происходит.

– Тебе не нужно было об этом знать. До настоящего момента.

– А теперь нужно?

– Теперь необходимо, чтобы ты услышала правду. Я знаю, ты очень любила милорда, хотя он собственными руками разрушил твою любовь. И все равно мне очень тяжело тебе об этом говорить. Он вовсе не был невинным ребенком, каким ты его помнишь. Ты думаешь, что он в лучшем случае показал себя как очень средний ученик, несмотря на то, что к нему приглашали самых лучших наставников, которые нам с Мишелем дали очень много, значительно больше, чем ему. Проблема заключалась в применении способностей, а он использовал их в другой области.

В нем было очень развито стремление учиться, но, возможно, ты этого не замечала, потому что он посвящал все свои силы занятиям, которые тщательно скрывал от всех, кроме нескольких близких друзей, включая меня с Мишелем, а также де Брикевилля и Силлэ. Я никогда особенно их не любил, считая мерзавцами, но мне ничего не оставалось, как общаться с ними, потому что они были родственниками милорда и входили в круг избранных, коим он открывал свои тайны.

Он знал, что никто из нас никогда и никому ничего не расскажет. Мы с Мишелем, потому что мы не были равны по рождению, а на тебя, нашу любимую матушку, он имел огромное влияние. А это могучая сила. Де Брикевилль и Силлэ молчали, потому что завидовали и боялись его влияния на отношение семьи к ним. Особенно их волновало мнение Жана де Краона, так страстно мечтавшего увидеть, как его Жиль займет еще более высокое положение, что он практически не замечал других своих внуков. И если честно, мне кажется, что со временем им стали нравиться развлечения, придуманные Жилем.

Я собралась поднять руку, чтобы его остановить, но сдержалась. Было слишком поздно. Я уже достаточно услышала, чтобы мое собственное воображение дорисовало картину, и мне действительно следовало знать всю правду.

Поэтому я продолжала молча слушать Жана. Я видела, что эти откровения причиняют ему боль, и понимала, как страшно страдает такой основательный и положительный человек, как мой сын, рассказывая о событиях из своего далекого невинного детства.

Вскоре я получила ответ на свой вопрос.

– Он… очень быстро осознавал вещи, которых мы с Мишелем не понимали. Особенно в физических вопросах. Множество раз он вытаскивал свой… ну… свой мужской орган из штанов и показывал нам. Сначала он делал так, чтобы он стоял, а потом заставлял нас им восхищаться.

Я изо всех сил старалась не показать ему, что чувствую.

– Сколько лет ему тогда было?

– Десять, может быть, одиннадцать; это началось незадолго до того, как на милорда Ги напал кабан. Затем он начал себя удовлетворять в нашем присутствии. Он мазал руку жиром… помню, как-то раз он заставил меня украсть из твоей спальни баночку с кремом…

Его слова потрясли меня. Я невероятно любила эту баночку с кремом, но вовсе не потому что нуждалась в нем; подобные роскошества не имели для меня столь же огромного значения, как для благородных дам, чьи лица всегда на виду. Но сама баночка, удивительно красивая, была сделана из слоновой кости, а по краю украшена золотом, я ее очень берегла, потому что ее подарил мне Этьен. «Кто взял мой крем?» – казалось, слышу я собственный голос, хотя в нем нет того гнева, которому следовало быть. Я решила, что один из моих сыновей или муж решили надо мной подшутить. «Лучше признайтесь, и тогда я не буду вас наказывать». Каким-то непостижимым образом, словно по волшебству, баночка снова появилась, и наша маленькая драма себя исчерпала. Тогда я и понятия не имела, что ее украли с такой отвратительной целью. Сейчас она лежала в деревянном шкафу, стоящем у моей кровати, стоило протянуть руку и…

– …И использовал крем, делая это с собой. Де Брикевилль и Силлэ все повторяли за ним и последовали его примеру. Мы с Мишелем попытались ускользнуть, но он нас не отпустил. Он никогда нас не отпускал.

– Значит, подобные вещи происходили не один раз?

– Тысячи. Но я не мог никому про это сказать. Я боялся того, что милорд мог со мной сделать, боялся тебя расстроить.

– Твой отец мог…

– Я попытался припугнуть милорда, обещал рассказать все отцу, – с горечью ответил Жан, – но милорд Жиль ответил, что, если я это сделаю, он позаботится о том, чтобы отец потерял свое место при дворе милорда Ги.