— Чейн! — отчаянно крикнул Торет, пытаясь удержать неистово отбивающуюся жертву.

Чейн молниеносно занес кулак и нанес первому матросу сокрушительный удар в челюсть. Матрос рухнул без чувств.

— Полегче! — буркнул Торет. — Так и убить можно.

Матрос застонал, и Чейн покачал головой:

— Жив покуда.

Торет опустился на колени, склонился над своей жертвой и на миг заколебался. Немыслимый голод терзал все его существо, однако он не мог позволить себе ни малейшей неточности, чего бы ему ни стоила каждая секунда промедления. Он сотворял себе слуг, сообразуясь с тем, что слышал когда-то от своего творца и хозяина лорда Кориша. Сам Торет никогда не видел, как Кориш обращал смертного в вампира, однако за долгие годы слышал от него достаточно, чтобы ясно представить себе эту процедуру.

Сжав пальцами затылок матроса, он впился в его горло и принялся жадно пить, чувствуя, как кровь и жизненная сила жертвы неудержимым потоком хлынули в его тело. Торет затем и постился, чтобы выпить больше, чем обычно, и сейчас вовсю наверстывал упущенное. Это было прожорливое насыщение изголодавшегося тела, насыщение, в котором не было и следа обычного наслаждения. Кровь и жизненная сила переполняли, распирали Торета, грозя перехлестнуть через край.

Он остановился в тот же миг, когда почуял, что сердце матроса вот-вот перестанет биться. Жертва должна была умереть мгновенно, разом выплеснув из себя весь запас жизненных сил, чтобы оказаться за порогом смерти, прежде чем наступит сама смерть. Дальше Торет действовал наугад, но ведь, в конце концов, с Сапфирой и Чейном это сработало.

Он выдернул клыки из горла матроса, полоснул ногтями по своему запястью и с силой прижал рану к губам жертвы. Матрос судорожно сделал последний вдох — и с ним проглотил черную кровь Торета.

И тут же его сердце перестало биться.

Торет упал, корчась от боли.

Мир перед его глазами помутнел, в ушах отдавался, слабея, шорох его собственных конвульсий. «Вот поэтому, наверное, нас так мало», — промелькнула в гаснущем сознании неуместная мысль.

Торет умирал вместе со своей жертвой, переживая смерть матроса как свою собственную. В этот миг он и его новый слуга были единым целым.

Страшнее всего было в первый раз, когда он обратил Сапфиру и вновь пережил умирание. Что случилось бы, если б он не устоял, позволил себе целиком погрузиться в бездну, из которой нет возврата? Неужели он и вправду умер бы?

Плоть его, казалось, вот-вот разорвется, лопнет изнутри. Торет со всей силы ударил кулаком по стене. Руку пронзила боль, но он не позволил себе отстраниться, отрешиться от нее, как пристало Сыну Ночи. Он раскрылся навстречу боли и снова ударил по стене. Удар… еще удар… И вот наконец Торет в полном изнеможении перевалился на спину.

Булыжники впились ему в спину, он с готовностью принял и эту боль. Все, что угодно, лишь бы помогло ему удержаться на грани сознания, не соскользнуть в бездонную пропасть смерти.

Когда зрение наконец вернулось к нему, он обнаружил, что Чейн сверху вниз с любопытством разглядывает его.

Торет попытался заговорить, но не смог и только приподнял повыше дрожащую руку. Чейн повиновался, рывком поднял его на ноги, и он, пошатываясь, двинулся в глубь проулка, чтобы извергнуть выпитое.

Он выпил не всю кровь матроса, потому что это было физически невозможно, но, поскольку жертву надлежало убить быстро, он вынужден был проглотить такое количество крови, что больше в него не поместилось бы ни капли, а ведь на очереди была вторая жертва. Торет поднатужился — и его желудок точно вывернуло наизнанку. Кровь ручьем хлестала изо рта, брызгами летела во все стороны, темной лужей расползаясь у него под ногами.

Потом он двинулся назад, спотыкаясь и держась одной рукой за стену. Мир перед глазами ходил ходуном. Первый матрос неподвижно валялся на мостовой, его широко раскрытые глаза остекленели, рот разинулся в последнем беззвучном крике. Чейн смотрел на хозяина все с тем же небрежным интересом.

— Он мертв? — спросил он.

— Да, — ответил Торет, наконец обретя дар речи, и помолчал с минуту, окончательно собираясь с силами. — Скоро его тело извергнет всю лишнюю влагу, и к концу этой ночи он станет уже одним из нас, но только сегодня ему нужен будет отдых. Завтра ночью он уже будет готов служить нам.

Чейн окинул Торета оценивающим взглядом:

— Не думаю, чтобы ты сумел проделать все это еще раз.

Пропустив эти слова мимо ушей, Торет склонился над вторым матросом. Обхватив пальцами его затылок, он припал к горлу и снова начал жадно пить. Когда неудержимый поток чужой крови и жизни хлынул в него, он едва не захлебнулся. Услыхав, что сердцебиение жертвы замирает, Торет резко отпрянул, и полумрак проулка завертелся вокруг него, точно ярмарочная карусель.

— Да помоги же ты! — прошипел он.

Чейн схватил его запястье, рывком прижав ко рту второго матроса.

Тьма мгновенно вспухла в голове Торета и поглотила его целиком.

Клочья воспоминаний истончались, бледнели, истекая из него, точно кровь в потоке тепловатой воды.

Глинобитная лачуга в нищенском квартале иль-Нер-Секиля, лачуга, где лежала его больная мать, покуда он клянчил и воровал еду на рынках и всегда втайне гадал, кто был его отец и куда он подевался.

Матерински строгий, с мягким упреком взгляд Тиши, которая обрабатывала его раны.

Холодное тело, ледяное прикосновение лежащей рядом Сапфиры… А над ними, высоко над крышей их дома, уже восходит убийственно-жгучее солнце.

Ужас охватил Торета, сомкнулся вокруг него, замораживая текучий поток воспоминаний.

Он открыл глаза и обнаружил, что лежит ничком на мостовой, прижавшись щекой к булыжнику. Он корчился до тех пор, пока кровь опять не хлынула струей изо рта. Из последних сил Торет приподнялся на локте, а желудок, уже давно опустевший, все содрогался в конвульсиях, пытаясь извергнуть из себя ничто.

Когда все закончилось, Торет так ослабел, что не мог идти. Чейн поднял его на ноги, прислонил к стене и оглянулся на обильно залитую кровью мостовую.

— Да, — заметил он сухо, — теперь я понимаю, почему ты не хотел проделывать это в доме.

Торет пропустил его слова мимо ушей. Ему приходилось обеими ладонями упираться в стену, чтобы снова не сползти наземь.

— Обшарь проулки, — едва слышным голосом велел он. — Ищи большие бочки, ящики, брезент — все, что годится, чтобы упрятать тела. Потом найди экипаж. Мне нужно отвезти их домой.

— Отлично, — отозвался Чейн. — Я погружу их в карету, и ты повезешь их домой, а я попытаюсь найти для твоей дамы сердца хорошенькую девушку, которую ей так хочется отведать. Только не здесь, пожалуй, а в кварталах побогаче. Хватит у тебя сил, когда доберешься домой, самому вытащить их из кареты?

Торет кивнул, и Чейн бесшумно растворился в темноте проулка.

Поздний гость терпеливо ждал, стоя около дома лорда О'Шийна во внутреннем крепостном кольце. Он затаился в тени, не замеченный никем из богатых и знатных соседей суманца. Скоро его терпение было вознаграждено — к воротам особняка подъехала карета.

Лорд О'Шийн вышел из кареты и зашагал к крыльцу, а карета обогнула дом и скрылась за утлом, там, на заднем дворе, располагались конюшни. В городе, где население росло быстрее, чем прибавлялось места для него, иметь собственную карету и кучера было верхом роскоши даже для богачей. Лорд О'Шийн и впрямь жил на широкую ногу.

Когда он приблизился к крыльцу, поздний гость выступил из тени, бесшумно нагнал его и тихонько окликнул:

— Позвольте на пару слов.

О'Шийн с легким раздражением обернулся, всем своим видом показывая, что не настроен вести разговоры среди ночи, но затем узнал гостя и остановился.

— А, — сказал он, — добрый вечер. Что вас привело сюда в такой поздний час?

Гость подошел к нему вплотную, как бы опасаясь лишних ушей, и рука, затянутая в перчатку, стиснула сзади горло О'Шийна.

Прежде чем суманский аристократ успел даже вскрикнуть, ночной гость вонзил клыки в его шею, вспорол горло, обнажив кровоточащие вены и разорвав трахею.