– С этими у тебя тоже сложности?

– Лично у меня и с завязками штанов сложности. А с этими сложности у всего мира, если вдруг у кого есть морское побережье – так жди гостей, накрывай поляну.

– И не договориться никак?

– Тебе, думаю, никак. Чтоб с ними договориться, сперва выплыть надо.

– Тогда отменяется навеки, и не вспоминай впредь. Смерть в бою – предел мечтаний, но позорно утонуть...

Бинго равнодушно пожал плечами.

– Да разницы-то? Хрен редьки не слаще, так и так в распухнувшее тело раки черные вопьются. А ежели страшишься за посмертие, то я так скажу: иной при жизни так нагадит, что никакой смертью не загладишь, хоть его всемером топорами заколачивай. Который же и жил так, что не стыдно, тот и в дерьме утонет с чистою совестью.

– Дубина ты, – укорил его Торгрим обиженно. – Ты что ж это, думаешь, один умный, а сотни поколений дварфийских предков зазря чтили всякие глупости?

– На умище не претендую, зато знаю верно, что нет таких сапог, которые сто поколений бы носили, а они все оставались бы годными[3]. Особливо если сапоги эти только почитаются богоугодными, а на ногу их и не взденешь, не расплакавшись.

– Богохульник! – Торгрим, противу Бингхамова ожидания, скорее благодушно хмыкнул, нежели собрался лезть винтом в кувшин.

– До богов твоих пока не добрался, а вот свои хоть кого наведут на мысль, что всяк завет надо поначалу к носу прикинуть. Вот Гого пред боем, говорят, вгрызался в щит – что ж теперь, всем так делать?

– А чем плохо? Отличный устрашающий символ, мощный посыл...

– А тем плохо, что в пору Гого щиты гнули из досок, кои парили над особым составом. В состав тот входили в основном мухоморы. А сам Гого был, как ни крути, а прагоблин, покрепче нас всех. Он от щита куснет, мухоморным экстрактом голову затуманит – и пошел лупошить. Ныне же щиты железом оковывают, а то и целиком куют... Ну куснул ты такое, ну поломал зубья – какой с того прок? А ты – «мощный посыл...».

– Хорошая история, – признал Торгрим, невесело ухмыляясь в бороду. – А только шибко однобокая. Для вас, может, оно и верно – ежели предок был заведомый остолоп, да не примешь ты мои речи за святотатство...

– Не приму, – заверил Бинго. – Скорее за признак просветленного разума.

– Ну так вот, а наши предки, первые сыны Морадина, явились в мир с конкретным пониманием – как хорошо, как плохо, что нужно, а чего и бежать. Боги наши сами тому пример: живут плотным кланом, хоть и средь них есть отщепенцы негодные, но всяк дварф, чья душа чиста и праведна, завсегда пред глазами имеет добрый пример. Не в том дело, друг Бингхам, что праведной смертью неправедной жизни не искупить! Оно так, верно оно. Но чтоб принять эту смерть как должно, ты и жить должен достойно. А ежели жил ты как набежит, глупо и похабно, гнуся и паскудя, то и погибнуть славно не сумеешь вовек, сдохнешь, как собака паршивая, подвывая и обгадившись, потому как достоинство – не меч, его в последний момент из руки товарища не подхватишь, его нужно свой выковать.

Торгрим перевел дух, пригладил встопорщившуюся бороду.

– Ну а что до обратного, так после того, как всю жизнь старался жить по-правильному, очень уж не хочется эту жизнь разменивать глупо и без пользы, на всякие там утонутия да ломание шеи на горных кручах, в погоне за архарами. Нет, все, что накопил, можно потратить разве только в одном предприятии – закрыв своею жизнью что-то истинно ценное. Братьев своих, порядок вещей, почитаемый правильным... Эй, да ты меня вообще слушаешь или я ослика своего просвещаю?

– Слушаю, слушаю – половина уже через второе ухо вылетела. Подбери-ка пузо, дварф, вона там гости какие маячат недобрые.

Торгрим беспокойно поерзал в седле. Ему ничего видно не было за оплетшими плетень кустами. Бингхаму-то хорошо, он сидит на такой высоте, что из лука не всяк дострелит, видно ему на дальние лиги!

– А чего им мое пузо? – Дварф уязвленно похлопал себя по могучему животу. Лишнего жира на нем не водилось, да и промять булавой разве что, но и втянуть особо не получалось: это ж мышцы, а не надутый воздухом бурдюк!

– Вдруг обзавидуются, побьют. Или еще хуже – едой не поделятся!

– Да у тебя из мешка жареным мясом пахнет.

– Мало ли чем откуда пахнет! Ваши боги, которые вам пример, делиться не учили?

– Учили и помогать, и делиться, но все больше со своими, а со встречными завещали быть настороже. Без их-то присмотра разве что приличное вырастет?

– И впрямь неглупое учение. Ну а мои завещали, что всяк, кого встретишь, чем-нибудь поделиться непременно должен. – Бинго обреченно отдулся и вновь нахлобучил на голову топфхелм.

– Так вот почему ты со своим племенем встречаться не желаешь! – догадался Торгрим.

– Ага. Обдерут как липку! – Голос из махоньких дыхательных дырочек, прокрученных в лицевой части шлема, звучал глухо и весомо. – Только тем и можно спастись, что ничего своего не иметь, тогда-то всем понятно будет, кому тут делиться.

– Или убедительнее выступить в прениях.

– А вот это попробуйте. Сам-то я существо доброй воли, однако на работу мастеров всякого жанра любуюсь в удовольствие.

Дорога заложила плавный вираж, и Торгрим наконец рассмотрел давно запримеченную Бингхамом комиссию по встрече. Вернее, не по встрече... непохоже было, чтобы они тут кого-то поджидали, но тем не менее дорогу занимали на всю ширину и вели между собой беседу на повышенных тонах.

Двое рыцарей вида довольно обшарпанного съехались нос в нос, для вящей плотности контакта сведя коней вполоборота, так что седоки едва не соприкасались правыми коленями. На одном из рыцарей плотно сидела кольчуга, поверху усиленная пластинами наплечников; второй щеголял мощным кованым панцирем, напяленным поверх кожанки. Это не самый цвет блестящего рыцарства, смекнул Бингхам (шлем неожиданно сыграл роль фокусирующей камеры, обрекая носителя на ясность мышления). Это голодранцы какие-то, из нищих, только историей своих древних семейств и питающиеся последние полдюжины поколений.

– Здоровайся! – прошипел снизу-сзади Торгрим, мудро решивший остаться полуприкрытым тушей Рансера. – Вежество прояви!

– Здрасте вам! – независимо гаркнул Бинго согласно инструкции. – Как оно, дядьки, то есть благородные сэры?

Сэры прекратили свои суровые переглядки из-под забрал и почтили вниманием новых участников сцены.

– Прекрасный день, добрые путники, – ни к селу ни к городу объявил панцирный.

– И то верно, – согласился кольчужный. – День совершенно чудесный, в такой никак нельзя позволить состояться несправедливости. Меня зовут сэр Вайер из Свастола, из тех самых Вайеров.

– А я сэр Фуллер Джирский, счастлив познакомиться.

Торгрим, уловив начавшую затягиваться паузу, судорожно пихнул Бинго кулаком под колено, усмотрев там уязвимое место. Голос он старательно понизил до шепота, но интонацию в нем сохранил пронзительную.

– Назовись, дурень!

– Я есть храбрый зарубежный лыцарь дон Бингхот, – не заставил себя упрашивать гоблин. – А это мой верный оруженосец Торчо Дайса. Что делите, добрые сэры, и как насчет отщипнуть кусочек в пользу собрата по... гм... дороге?

Рыцари переглянулись.

– Наше дело, дон Бингхот, глубоко личного свойства, – стеснительно сообщил сэр Вайер. – Боюсь, оно не предназначено для...

– Не-не, на дела я не претендую, своих хватает – вот-вот из зада полезут. А помимо дел неужто столь славные сэры ничем не богаты?

– Простите, что вмешиваюсь... – Торгрим вынужденно подал пони вперед. – Дон Бингхот как есть иностранец, у них, то бишь у нас, там заведено во все без разбору лезть очертя голову. Коли изволите малость потесниться, так мы осторожно проедем по краешку, а дела ваши вам оставим с нашим удовольствием.

Рыцари переглянулись снова и неодобрительно покачали головами.

– Только иностранное происхождение извиняет твою дерзость, оруженосец, – мрачно известил сэр Фуллер. – Какое же право ты имеешь теснить на дороге рыцарей старинных родов, проясняющих важнейшие вопросы?