— Мы хотим задать вам массу вопросов, — сказал Ренфрю. — Но мы можем сделать это по дороге к дому, где вы остановились. Утром мы пригласим газетчиков.

«Дом», в который они его привезли, оказался пятиэтажным дворцом, выходящим фасадом на Ист-Ривер. Из окна спальни Кэкстон немного понаблюдал за движением на реке и затем наконец уступил изнеможению. Было около пяти часов утра.

В следующий полдень по меньшей мере сотня фотовспышек ослепили Кэкстона. Некоторые из микрофонов, в которые он говорил, как оказалось, были подключены одновременно на несколько общенациональных радио — и телепрограмм.

Именно в то время, когда им задавали вопросы, он услышал, как Нед Блейк сказал, отвечая на вопрос, что на него будет выписан счет на тысячу долларов в неделю, а перед отправлением ему будут даны сто тысяч долларов, которые он сможет отписать любому родственнику или лицу, находящемуся у него на иждивении.

Как во сне.

С этого момента он был то в этом доме, то в «Кадиллаке» или «Роллс-Ройсе», то в величественном офисе, то в личном самолете Ренфрю… Несколько раз Кэкстон вместе с остальными летал на мыс Кеннеди, откуда должен будет состояться старт, потому что, раз это дело было связано с такими деньгами и с таким влиянием, то, разумеется, это путешествие было совместным правительственным и частнопромышленным проектом.

Он узнал, что Ренфрю в свое время без особых усилий получил инженерное образование в колледже, он даже сохранил довольно обширные знания и без труда понимал то, что касалось технической стороны предприятия. Кэкстон быстро обнаружил также, что сам он был сейчас объектом теплого расположения со стороны Ренфрю. У этого миллионера-повесы была поразительная способность к товариществу. Когда впервые Ренфрю представил его как «мой дорогой друг Питер», Кэкстон был наэлектризован. В нем мгновенно возникло ответное чувство, мгновенное желание быть достойным такой дружбы.

Но впоследствии он предостерег себя… «Надо поосторожней. Не давать себя опутывать личными привязанностями. В конце концов, это я верну корабль, когда проснусь. И окажусь на Земле опять за пару лет до 2083 года н.э.».

Кэкстона несколько раз разбирало любопытство, когда он наблюдал вокруг себя эти блестящие события. Он знал, почему он отправлялся в это сказочное путешествие. Но что заставляло такого человека как Ренфрю выйти из мира, в котором у него было все?

Именно этот вопрос он однажды задал Блейку. Этот довольно мрачный молодой человек уставился на него, а затем пожал плечами и сказал:

— Он говорит, что имел четыреста прекрасных женщин, съел тысячи превосходно приготовленных бифштексов, подстрелил тигра и льва — и пожалел, потому что бедняги кричали, когда умирали. Но это заставило его задуматься над своим собственным будущим. Для него, с его миллионами долларов, со слугами для всех целей, жизнь была прекрасна… за исключением того, что с каждым днем рождения он становился на год старше, и однажды, в недалеком будущем, его съедят черви. Он рассчитывает, что через пятьсот лет проблема продления жизни, возможно, будет решена.

Значит, та же самая причина. Кэкстон почувствовал возбуждение. Странно, это было своего рода подтверждение. На рассвете он еще сомневался, был ли он в здравом уме…

Но это были какие-то мимолетные сомнения. А когда выяснилось, что такой же сильный мотив двигал и другим человеком, они стали еще более скоротечны.

«Это правда, — подумал он. — Здесь ничего ни для кого нет…» Из ниоткуда ему представилась возможность, и он преследовал ее с целеустремленностью, которая так же часто гнала его. Случай только сбил его с одного пути и поставил на другой.

Блейку, как давно понял Кэкстон, он нравился. По мере приближения дня отправления Блейк все чаще искал его общества, и Кэкстон узнавал о Ренфрю все больше и больше.

Блейк волновался за своего друга.

— Этот золотой человек, — сказал он тихо Кэкстону в один из дней, — зависит от того, что в жизни он денежный король… Когда он проснется впервые в пустом пространстве и неожиданно поймет, что этого больше нет…

Блейк с сомнением покачал головой и его грубое квадратное лицо выказало озабоченность, когда он закончил:

— Что произойдет, приходится только гадать.

Мысль Кэкстона была такова, что эта проблема не была такой тяжелой, как ее представлял Блейк. Потому что, к тому времени, когда Ренфрю проснется — через сто лет — корабль будет снова в солнечной системе…

Естественно, Кэкстон не упомянул об этих утешительных мыслях.

Взлет, когда он наконец произошел, был самым обычным, разумеется.

12

Вздрогнув, Кэкстон проснулся и подумал: «Как перенес это Ренфрю?»

Должно быть, он пошевелился, потому что чернота с болью сомкнулась над ним. Сколько он пролежал здесь в мучительном забытьи, он не мог определить. В следующий раз он очнулся от пульсирования двигателя.

На этот раз медленно, но сознание вернулось. Он лежал очень тихо, ощущая тяжесть лет сна, полный решимости следовать установленному порядку, давно предписанному Пелхамом.

Он не хотел больше терять сознание. Он подумал: «Глупо было волноваться за Джеймса Рефрю. Он не должен выходить из законсервированного состояния еще пятьдесят лет».

Посмотрел на освещенный циферблат часов на потолке.

В свое время они зарегистрировали 23:12, сейчас 23:22. Десять минут, отведенные Пелхамом на переход от пассивного созерцания к первым действиям, истекали. Он медленно протянул руку к краю кровати. «Щелк!» Его пальцы нажали на кнопку. Послышалось слабое гудение. Автоматический массажер стал осторожно разминать тело.

Сначала он массировал ему руки, затем двинулся к ногам, и так по всему телу. Кэкстон чувствовал, как приятно скользило масло, сочившееся из массажера в его сухую кожу.

Десяток раз он чуть не вскрикнул от боли возвращения к жизни. Но через час уже мог сесть и включить свет.

Небольшая, полупустая знакомая комната не могла задержать его внимания больше мгновения. Он встал.

Движение, должно быть, было слишком резким. Он зашатался, схватился за металлическую стойку кровати и его вырвало бесцветным желудочным соком.

Тошнота прошла. Но ему потребовалось усилие воли, чтобы дойти до дверей, открыть их и выйти в коридор, который вел в комнату управления.

Он вовсе не должен был останавливаться, но приступ абсолютно ужасного очарования охватил его, и он ничего не мог поделать. Нагнувшись над креслом управления, он взглянул на хронометр.

Он показал: «53 года, 7 месяцев, 2 недели, 0 дней, 0 часов, 0 минут».

«Пятьдесят три года!» Почти не видя, безучастно, Кэкстон подумал о людях, которых они знали на Земле, молодых людях, с которыми они ходили в колледж, о девушке, которая поцеловала его на вечеринке, которую устроили в день их отправления — все они умерли или умирали от старости.

Кэкстон вспомнил девушку очень ярко. Она была красива, оживлена, совершенно незнакома. Она рассмеялась, когда подставила свои красные губы и сказала:

— Поцелуй и для молодого.

Сейчас она была уже бабушка… или в могиле.

С этими мыслями он начал разогревать банку концентрированной жидкости, которая должна была быть его первой пищей. Его мысли медленно успокоились.

«Пятьдесят три года и семь с половиной месяцев», — подумал он грустно. Почти четыре года сверх предназначенного времени. Придется сделать кое-какие подсчеты, прежде чем принять еще одну порцию препарата вечности. По расчетам двадцать гран должны были сохранить его плоть и жизнь ровно на пятьдесят лет.

Препарат был, очевидно, сильнее, чем Пелхам мог оценить по своим краткосрочным тестам.

Он сидел напряженный, прищурившись, и думал об этом. Вдруг резко до него дошло то, что он делал. Смех сорвался с его губ. Звук разорвал тишину, как серия пистолетных выстрелов, заставив его вздрогнуть.

Но это же и успокоило его.

Даже если произошла ошибка на четыре года, все равно они попали в яблочко, если брать во внимание такие масштабы времени. Метод был не так прост, как при Дворце Бессмертия. Но и он тоже сработал.