- Голоса?

- Да, голоса - женские голоса, хотя назвать их женскими - это то же самое,что назвать бога Ветра мужчиной. И они говорили: "Войди, хозяйка, войди, госпожа, не бойся!" И они двигались, хотя никого не было видно, и словно заманивали менявнутрь. И я прошла вслед за ними в прохладную залу со сводчатым потолком, и нашла там накрытый стол, фрукты и вино. Таких плодов я не встречала прежде нигде

- да ты сама увидишь! Потом они сказали: "Отдохни перед купанием, госпожа, апосле купания тебя ждет пир". Ах, Оруаль, как объяснить тебе мои чувства? Я знала,что это - духи, и мне хотелось пасть ниц перед ними, но я не смела, потому что ониназывали меня госпожой и хозяйкой и я должна была соответственно вести себя. Приэтом я все время боялась, что они вот-вот начнут надо мной смеяться.

- Ах! - вздохнула я.

Это чувство мне было слишком знакомо.

- Но я ошиблась, сестра. Я ужасно ошиблась - должно быть, стыд смертныхнавеял мне такие мысли. Они дали мне вино и плоды…

- Голоса?

- Да, духи. Я не видела их рук, но я догадалась, что чаши и блюда не сами собой парят в воздухе. Было заметно, что их двигают незримые руки. И (тут Психея понизила голос) когда я взяла чашу, я почувствовала, как чья-то рука задела мою. И меня снова словно обдало пламенем, которое не причиняет боли. Это было ужасно. Психея покраснела и засмеялась:

- Так мне казалось тогда. Теперь я не назвала бы это ужасным. Затем они повели меня в купальню. Ты должна обязательно посмотреть это место. Маленький дворик под открытым небом окружен дивной колоннадой, а вода в купальне подобнахрусталю и благоухает, как… как вся эта долина. Я страшно смущалась и не решалась раздеться, но…

- Ты же говорила, что духи были женщинами.

- Ах, Майя, ты все никак не уразумеешь! Это совсем не тот стыд. Он не от наготы, а от смертности, оттого, что мы какие-то… как это назвать?., несовершенные.Наверное, так стыдно бывает сновидению, когда оно забредет в мир яви. А затем(Психея говорила все быстрей и быстрей) они одели меня - в прекрасные одежды -и начался пир - зазвучала музыка - затем они отвели меня на ложе - наступиланочь - а затем - пришел Он.

- Кто?

- Жених… мой бог. Не смотри на меня так, сестра. Для тебя я всегда буду твоейверной Психеей. Между нами все останется как прежде.

- Психея! - вскричала я, вскочив на ноги. - Я не могу больше ждать. Ты рассказала мне столько удивительного. Если это все - правда, значит, я заблуждаласьвсю свою жизнь. Мне придется жить ее заново. Но скажи мне, сестра, правда ли всеэто? Ты не шутишь? Покажи мне все, покажи мне твой дворец!

- Конечно! - сказала она, поднимаясь с колен. - Иди со мной и ничего не бойся!

- Это далеко? - спросила я.

Сестра с изумлением посмотрела на меня.

- Что далеко? -удивилась она.

- Твой дворец, дом твоего бога…

Если вам доводилось видеть, как потерявшийся ребенок в большой толпе бежит к чужой женщине, приняв ее за свою мать, и если вы заглянули ему в глаза в тот миг, когда женщина оборачивается и он понимает, что ошибся, тогда вы легко поймете, как смотрела на меня Психея в тот миг. Щеки ее побледнели, радостный румянец погас.

- Оруаль, - сказала она, и было заметно, что ее бьет дрожь, - Оруаль, что тытакое говоришь?

Я тоже перепугалась, хотя не могла еще сама понять, в чем дело. ' - Я? - переспросила я. - Я говорю о дворце. Я спрашиваю, сколько нам до него идти.

Психея громко и испуганно вскрикнула. Затем, окончательно побелев лицом, она сказала:

- Но мы уже во дворце, Оруаль! Ты стоишь на главной лестнице у самых дверей.

Постороннему бы показалось, что он видит двух врагов, изготовившихся к смертельной схватке. Мы неподвижно застыли в нескольких шагах друг от друга. Наши нервы были напряжены до предела, и каждый всматривался в лицо другого с отчаянным вниманием.

Отсюда, собственно говоря, и начинается мое обвинение богам, поэтому я постараюсь быть как можно правдивее и не упускать ни малейшей подробности. Тем не менее мне вряд ли удастся пересказать все, что мелькало тогда у меня в голове. Я слишком часто вспоминала те мгновения, и от частых повторений воспоминания мои несколько стерлись.

Кажется, первой моей мыслью было: "Она сошла с ума!" Так или иначе, все мое существо словно преградило собой незримые двери, за которыми стояло нечто жуткое, с полной решимостью не впускать это нечто, чем бы оно ни оказалось. Мне кажется, я просто боялась, как бы мне самой не сойти с ума.

Когда я вновь обрела голос, я сказала только (меня едва хватило на шепот):

- Пойдем отсюда! Это ужасное место.

Верила ли я в ее невидимый дворец? Грек только посмеялся бы над подобным предположением, но у нас, в Гломе, все иначе. Мы живем слишком близко к богам. В горах, возле самой вершины Седой горы, там, где даже Бардии становится страшно, там, куда не отваживаются заходить даже жрецы, могло случиться все что угодно. Я не сумела затворить двери до конца: легкое сомнение все-таки проскользнуло в щель, и теперь мне казалось, что весь мир вместе с моею Психеей ускользает у меня из рук.

Но Психея поняла мои слова очень по-своему.

- Ах, - воскликнула она. - Значит, ты его все-таки видишь?

- Что вижу? - задала я дурацкий вопрос, хотя прекрасно понимала, о чем идет речь.

- Как что - врата, сверкающие стены…

Тут, сама не пойму почему, меня охватила ярость - подобная отцовской, - и я заорала (хотя, клянусь, я и не намеревалась кричать):

- Перестань! Перестань сейчас же! Здесь ничего нет!

Моя сестра покраснела. На какое-то мгновение (но только на мгновение) ярость охватила и ее.

- Ну что же, если не видишь, так потрогай! - закричала она. - Потрогай! Разбей свою голову о стену, если хочешь. Вот здесь…

Она схватила меня за руки, но я освободила их.

- Перестань! Перестань, я тебе говорю! Здесь нет ничего! Ты лжешь! Ты сама вэто не веришь!

Но лгала я. Откуда я могла знать, видела ли она то, чего не видела я, или просто сошла с ума? То, что началось потом, было постыдно и безобразно. Я кинулась на Психею, как будто грубая сила могла здесь что-то решить. Я схватила ее за плечи и начала трясти так, как трясут маленьких детей, пытаясь привести в чувство.

Но она была слишком большая и слишком сильная (я даже и не представляла себе, какой она стала сильной), и она стряхнула с себя мои руки в мгновение ока. Мы снова разошлись, тяжело дыша. Теперь мы были совсем уже похожи на двух врагов. Тут на лице у Психеи появилось такое выражение, которого я не видела никогда прежде. Взгляд ее стал подозрительным и колючим.

- Но ты же пила вино? Откуда я взяла его, по-твоему?

- Вино? Какое вино? О чем это ты говоришь?

- Оруаль! Я дала тебе вино. И чашу. Я дала тебе чашу. Где она? Где ты ее спрятала?

- Ах, перестань же, дитя! Мне сейчас не до шуток. Никакого вина не было.

- Но я дала тебе вино! Ты пила его. И медовые пряники. Ты еще сказала…

- Ты дала мне простую воду в твоих ладонях.

- Но ты восхищалась вином и тебе понравилась чаша. Ты сказала…

- Я восхищалась твоими руками. Ты играешь в игру и сама это знаешь. Я просто подыграла тебе.

Психея застыла, приоткрыв рот от удивления, но даже так она была прекрасна.

- Вот оно что… - медленно сказала она. - Значит, ты не пила никакого винаи не видела никакой чаши.

Я не ответила ей, но она и не ждала ответа.

Внезапно она сглотнула что-то, словно проглотила обиду (о, как прекрасна была ее тонкая шея!), и ее настроение резко переменилось; теперь это была сдержанная печаль, смешанная с жалостью. Она ударила в грудь сжатым кулаком, как это делают плакальщицы, и горестно воскликнула:

- Ай-яй! Так вот что он имел в виду. Ты ничего не видишь и не можешь потрогать. Для тебя ничего словно бы не существует. Ах, Майя… прости меня.

Я почти поверила Психее, ведь ей уже несколько раз удалось пошатнуть мою уверенность, а ее собственная вера оставалась такой же твердой, как вера Жреца в богиню Унгит в тот миг, когда кинжал моего отца был приставлен к его груди. Я стояла перед ней и была слабее, чем Лис, когда тот стоял перед старым Жрецом. Воистину ужасным местом была эта долина. В ней было слишком много священного и божественного - больше, чем может выдержать простой смертный, в ней было слишком много того, что не дано было видеть моим глазам.