Мы прогуливались перед зданием самой главной нотариальной конторы городских регистров. Это была огромная общественная площадь в окрестностях города. Отдельно стоящее заведение редко посещалось публикой. Нас собралось около сорока человек — самые верные ученики и случайные последователи. Количество было невелико, поскольку мы никогда раньше не посещали это заведение. В группу вошли пять студентов психологии и шесть студентов медицины, обучавшихся на последнем курсе и уже участвовавших в других встречах. Поэтому мы не считали их чужими, у них была определенная близость с нами.

Войдя в заведение, мы сразу же обратили внимание на двух братьев-близнецов, абсолютно одинаковых, которые прошли мимо нас. Они обсуждали наследство, которое должны были получить. Рядом с каждым из них шел адвокат; Они проводили часы за письменным столом, пытаясь прийти к соглашению о разделе имущества, но все было безрезультатно. Близнецы были необычайно дружны до смерти отца, подолгу жили в доме друг у друга и казались неразлучными. Однако после переписи имущества, когда они начали делить свое добро, эти люди превратились во врагов. Они хотели судиться друг с другом.

Учитель смотрел на них с явным сочувствием. Столкновение между братьями воодушевило его, и он сразу же спросил о самых важных благах человеческого существа:

— Кто из вас провел инвентаризацию наиболее значительных фактов, из которых, словно из лоскутков, сшито покрывало вашей жизни?

— Инвентаризацию? Как это? — спросила любопытная Моника.

— Проводить такую инвентаризацию и думать о прошлом? — поинтересовалась профессор Журема.

Учитель остроумно ответил:

— Проводить инвентаризацию нашей жизни — это гораздо большее, чем думать о прошлом. Даже психопат думает о своем прошлом, но многие неизменны, они не восстанавливают пути своей психики. Проводить инвентаризацию — значит описывать наиболее релевантные факты перед своим собственным «я». Это значит соединять собственные осколки и реорганизовывать их. Это значит быть инженером психики, который построил мосты между тем, что он пережил, подобно тому, как соединяют одно шоссе с другим, один проспект с другим.

И, окинув взглядом группу студентов, прокомментировал:

— Мы — общество, составленное из людей, разделенных на осколки. Какова связь между потерями и удовольствием, между отчаянием и спокойствием? Каков мост между страхом и умиротворенностью? Разве они непримиримы?Подавленное настроение совершенно отделено от торжества или может снабдить нас картой для встречи его?

Студенты с психологического факультета переглянулись. Они никогда не изучали мосты между страхом и умиротворенностью, между депрессией и торжеством. Они знали теории и диагностики психических расстройств, но никогда не обсуждали создание карты психики, способной соединить различный опыт, чтобы продвинуть ученичество и зрелость. Студенты-медики тоже были смущены.

— Многие мыслители умерли в тоске, они не построили мостов между властью анализа и силой веселья, между великолепным наблюдением и созерцанием существования, между обособлением и обобществлением, — сказал взволнованный Учитель.

Меня снова поразил этот человек. Ему удалось поместить в один миксер и в одно и то же время психологию, социологию, философию и образовательные науки. Великие люди были людьми надломленными. Ньютон был малообщительным. Эйнштейн был знаменитейшим, но на нем были следы депрессии, пятна избыточного субъективизма. Они были специалистами в определенных областях и нулями в других. Возможно, они никогда не думали о том, чтобы собрать элементы своего прошлого с проходными туннелями. И, словно прочитав мои мысли, Учитель завершил:

— Где находятся знаменитости, которые объединили свой инвентарь и установили связи между общественным событием и событием эмоциональным? А великие журналисты? Кто из них научился создавать мосты между критикой и расслабленностью? А великие политики истории? Кто из них построил улочки в каждом моменте существования? Кто из них способен соединить власть с простотой, усердие с сознанием собственной хрупкости? Кто не создаст мостов в душе, тот строит острова в черепной коробке. В одно время он может быть агнцем, а в другое— хищным волком. В одно время спокойным, а в другое — взрывным. В эти времена общей подавленности молодежь мира с исключительными обязанностями переживает эту драму, — заявил он категорически.

Я присел, чтобы отдышаться и поразмыслить над этими заявлениями. Я не знал, была ли его информация корректной, ибо впервые услышал объяснения, подходящие для противоречий человеческого поведения. Я всегда изучал великих людей истории и никогда не понимал, почему его реакции варьировали между крайностями. Кора головного мозга не была сосудом.

— Калигула был слабаком, но считал себя красивее Рима, — продолжил Учитель. — У него были периоды благородства и приступы ярости. Нерон был юношей, любившим искусство, но оказался одним из самых жестоких людей истории. Он не задумывался ни на минуту, когда надо было убрать оппозиционера. Сталин отправлял на казнь вероятных врагов ночью, а на следующее утро как ни в чем не бывало пил кофе с их женами. Гитлер поглаживал и кормил свою собаку, но заморил голодом и холодом миллионы еврейских детей и подростков.

Продавец Грез сделал паузу, чтобы дать нам время критически осмыслить его идеи. Но Мэр нарушил молчание.

— Люди мои, я человек мостов! — сказал он с гордостью, присущей политикам. — Если я приду к власти, я понастрою мостов для всего города. Я сделаю это быстрее, чем джинн из бутылки, который предстал перед Краснобаем. Я построю мосты между мэрией и трущобами. Я построю мосты между национальным Конгрессом и психиатрическими больницами города.

Подбадривая своего друга, Краснобай произнес:

— Очень хорошо, благородный Мэр. Прошу тебя построить мосты между банками и кладбищами.

— Для чего, Бартоломеу? — спросил любопытный Саломау.

— Потому что именно там находятся мои задолжавшие друзья, банкроты, безработные. — И он вытащил платок, чтобы утереть слезы.

Тут вышел на сцену Разрушитель.

— Однако вы не говорили, что они похоронены внутри собственных банков…

— Да, но пространство слишком маленькое, чтобы приютить стольких обанкротившихся.

На этот раз они похоронили идеи Учителя. Они смешали надломленные умы с обанкротившимися людьми, политиков с хосписом, Настоящий винегрет. Но Учитель был счастлив видеть своих учеников, размышляющих над этими вопросами. Полный энтузиазма, он продолжил:

— Когда человек умирает, начинается инвентаризация его добра. Но какое добро является наиболее подходящим?Драгоценности, машины, дома, акции, особняки? Нет!Это, прежде всего, тот набор событий, из которого они состоят как исторические существа. Человеческое существо без истории все равно что книга без букв. Мы должны провести инвентаризацию наиболее провальных и наиболее значимых событий из нашей жизни и раздать их тем, кого мы любим. В противном случае у нас есть шанс воспитать больные умы.

И, как будто бы он был вне себя, Учитель посмотрел на большие здания, а потом начал кричать как сумасшедший:

— Ни об одной боли не следует думать, не построив путей облегчения! Ни одна поломка не должна быть восстановлена без создания обучения! В противном случае страдание — это бессмыслие. Не будьте бесхитростными. Не запрещается, чтобы внутренняя боль способствовала обогащению человеческой личности. Не делай мы определенных связей, боль ухудшит человеческое существо, страх его искалечит, вина его задушит.

Последние слова Учителя мгновенно напомнили мне мою терапию. Мои терапевты стимулировали меня к тому, чтобы я перевернул внутренности моего прошлого, пережевал грязь моих конфликтов, но мне не удалось этого сделать. Я чувствовал себя бессильным.

Я ходил, запыхавшись, по улицам, мне не хватало воздуха, мои мышцы болели, моя память отказывала, мне не удавалось рассматривать общие факты, моя умственная энергия была истощена. Я чувствовал себя пожилым человеком, столетним старцем в теле хилого сорокалетнего человека.