Мой разум превратился в пучок негодования. Если Учитель был очень богатым в прошлом, он мог бы дать по меньшей мере остатки, но у него почти ничего не было, он был щедрым до безумия, раздавал то немногое, что имел, всем, кто нуждался. Он не ел, чтобы накормить самых бедствующих. Если бы в настоящее время Учитель был мультимиллионером, он просто мог бы воспользоваться кредитной карточкой и покинуть унылые, сырые и мрачные места, в которых пребывал.

Даже самые непреклонные социалисты не лишали себя привилегий комфорта. Некоторые из них, такие как Сталин, Брежнев, Чаушеску, Ким Чонг-II, любили роскошь больше, чем почитатели капитализма, хотя их народы голодали. Марке произносил речи о правительстве пролетариев, но не решился отказаться от прелестей комфорта.

Используя термин Ницше, мой Учитель был гуманным, слишком гуманным. Я не мог представить, что он оставил все. Да, он заявлял, что общественная система превратилась в фабрику больных людей. Да, он хотел продавать грезы свободного разума. Но он этого не делал, потому что был не духовным пророком, мессией, а пророком философии. Он изобличал варварство современного общества, потому что стремился развить у людей критическое мышление.

До этого момента все было ясно. Но если Учитель был богатым, как он мог презирать регалии своего труда и своего успеха? Если только на самом деле он не был психом, сумасшедшим, помешанным. Но он не помещался в эти рамки. Его разум побеждал мою глупость, его мудрость вскрывала мое безрассудство, его зрелость обличала мою инфантильность.

Поразмыслив над этим, я сделал заключение, что информация, которую незнакомый человек принес для Учителя, не была достойна доверия. Это был скорее почитатель, который восхвалял его как героя общества за попытку изменить судьбу общества. Человек, за которым я следовали который часто ездил в метро, чтобы сэкономить деньги на еду, не мог приводить в восхищение королей, если они были не из одной колоды карт.

Пока я задумался над возникшими вопросами, Учитель спокойно ответил пожилому человеку, который его умолял, чтобы он перестал быть бродягой. В действительности Учитель подтвердил мои подозрения относительно того, что он был несчастным.

— У меня нет покрывала д ля сна, но есть уют спокойствия. У меня нет денег для праздников, но я праздную жизнь каждый день. Я самый бедный, но я — хозяин всего, чем восхищаются мои глаза. Мне не за что купить, ноя вижу грезы.

Шарль стоял, ничего не предпринимая, бездеятельно, словно парализованный. Учитель всегда путал людей, которые его слушали, даже при таком хаосе. Но друг решил нанести последний удар:

— Если вы хотите продавать грезы, вам по меньшей мере следует позаботиться о своих ранах. Идите в больницу, которой вы пожаловали имя своего отца.

Когда Шарль упомянул эту больницу, я стал пунцовым, у меня перехватило дыхание. После того как я вновь смог вдохнуть, я не выдержал и тоже включился в разговор. Я спросил:

— О какой больнице вы говорите?

Незнакомец некоторое время хранил молчание. Он посмотрел на Учителя и получил его позволение ответить.

— Госпиталь Меллона Линкольна.

— Что? Меллон Линкольн? Это невозможно?! Это не может быть правдой! — И я заговорил, громко и нормальным голосом: — Так, значит, вы — Меллон Линкольн-сын?Могущественный хозяин группы «Мегасофт»?.. Человек, призванный руководить этой страной?

Учитель молчал, я же был поражен. Все мои друзья тоже стояли в оцепенении, даже те из них, кто имел навязчивую потребность болтать. Глубоко вздохнув, я всмотрелся в его израненное лицо и достал газету со старой и красивой фотографией Меллона Линкольна-сына, которую я выудил из мусорного бака после того, как Учитель выбросил ее. Я сравнил и почувствовал, как у меня похолодело внутри. Я понял одно из высказываний Продавца Грез: жизнь — это шутка времени.

Учитель заметил, насколько я был поражен. В моей голове снова роилась туча идей. Мне не удавалось сосредоточиться. Миллиарды нейронов метались, оглушенные непостижимой реальностью. Оставаясь под развалинами моих мыслей, я пристально посмотрел на человека, который спас меня от самоубийства в здании Сан-Паблу, и сказал ему:

— Я критиковал вас множество раз в аудитории. Я считал вас властным, холодным, далеким от социальных недугов и стоящим в стороне от человеческих конфликтов. Но вот сейчас, когда вы превратились в оборванца, вы стали моим Учителем. — И, вспоминая некоторые обстоятельства и события, я озабоченно заметил:

— Я слышал, как вы воинственно критиковали Меллона Линкольна-сына. Как это возможно? Я слышал, как вы провоцировали служащих группы «Мегасофт», подстрекая их против основателя этого учреждения, которое принадлежит вам. Но почему, боже мой? — спросил я, удивившись тому, что упомянул слово «бог», ибо, став безбожником, я употреблял его крайне редко.

Человек, за которым мы следовали, глубоко и размеренно вдохнул три раза. Наступил поворотный момент в наших отношениях. Глядя на нас, он заявил:

— Вы поражены? Homo sapiens, который не способен критиковать свои знания, недостоин быть sapiens. Как бы я мог выжить, не разрывая свой ум перед самим собою?Как бы я мог спасти ясность своего ума, не признаваясь в своих безумствах? Как бы я смог смирить своих психических чудовищ, не проникнув туда, где они дремлют? Как бы я мог покупать запятые, не признавая своего аскетизма, переломов и моих глупых конечных точек?

Создание, сожранное создателем

Все мои друзья были поражены не меньше Шарля, не был поражен только лишь Димас. Мы считали его мошенником, обманщиком, лжецом, плутом, но, к нашему удивлению, он был молодым помощником Меллона Линкольна-сына. Димас страдал клептоманией, и у него было сложное прошлое. Когда какой-нибудь предмет, не имеющий ценности, попадал в его поле зрения, в нем как будто спускался психологический курок, который пробуждал нестерпимое желание стать обладателем этого предмета.

Когда Димас был юношей, он иногда воровал у Меллона Линкольна-сына. Однажды охранники схватили его на месте преступления. Вместо того чтобы наказать Димаса, Меллон Линкольн пожалел его, защитил и вырастил. Он оплатил учебу юноши и сделал его кем-то вроде секретаря своей семьи. Позже мы узнали, что дети Учителя любили Димаса. Но потом у него начался кризис, и он потерялся со смертью детей и обвалом у Учителя. Мы не знали подробностей их отношений. Казалось, у Журемы на этот счет всегда были какие-то подозрения, но я думал, что она просто бредила. Однако теперь я не сомневался, что она предпочитала молчать.

Бартоломеу, Барнабе, Эдсон, Саломау, Моника, Разрушитель и некоторые другие, которые следовали за оборванцем, пытались переварить в своем мозгу все, что узнали об Учителе. Они всполошились от того факта, что он отрекся от своего комфорта, посмеялся над своей властью и повернулся спиной к своему общественному статусу и славе. Они прокрутили перед собой события двух последних месяцев и пришли в еще большее смущение. Эта оглядка назад заставила их сделать целый ряд быстрых и интригующих комментариев:

— Учитель, на большом стадионе вас унижали и даже проклинали лидеры мировой цепочки магазинов женской одежды La Femme, предприятие вашей группы! И вы позволили это оскорбление. Как это возможно? спросила Моника, чувствуя себя неуютно.

— Учитель, вам не позволяли войти в центральную канцелярию вашей корпорации, как будто бы вы были развратником, — вторил ей Эдсон.

— Учитель, вас избивали охранники, которым вы платите зарплату, — сказал Бартоломеу. И добавил: — Пусть меня держат, но я залеплю пару раз по этим лицам.

— Учитель, вас оболгали, наговорили, что вы сумасшедший и даже психопат, в газете вашей группы «Мегасофт», — произнес остолбеневший от страха Саломау.

— Учитель, вы чуть не умерли от летальных инъекций анестезиологов в вашем же собственном госпитале, — вспомнил я, тоже возмущенный.