— Бартоломеу, с закрытым ртом вы незаменимы, — сказала она свою знаменитую фразу.

Эксперт Краснобай лишний раз прибегнул к своей бессовестности, чтобы взять верх.

— Успокойтесь, люди. Я не хотел сказать, что нужно залить глаза кашасой^[2], водкой или виски, а философией, мудростью, идеями.

Вдохновляя бессовестность Бартоломеу, Барнабе, словно политик в разгаре выборной кампании, забыл о своем горьком прошлом, посмотрел на стоявших перед ним людей и подобно политику-всезнайке заговорил:

— Да, почтеннейшие друзья этого необыкновенного Федерального собрания! Перед слезами, которые вы проливаете в этом очень коротком экзистенциальном шоу, нам следует восхищаться мудростью Иисуса Христа, Конфуция, Святого Августина, Руссо, Огюста Конта. — И, посмотрев в мою сторону, как будто бы он хотел пригвоздить меня, договорил: — И великого императора Юлия Цезаря.

Люди, занимающиеся законами, яростно зааплодировали ему. Пока Мэр перечислял имена этих мыслителей, я отозвал образованного профессора Журему в сторону и шепнул ей, едва сдерживая свое негодование:

— Профессор, я нахожу, что они никогда не прочитали ни одной книги и перечисляют этих исторических персонажей только для того, чтобы впечатлить присутствующих.

Соглашаясь со мной, Журема утвердительно кивнула, как бы желая сказать мне: «Мир состоит из экспертов. Они выросли одинокими».

Мне было особенно неудобно, когда Барнабе называл предпоследнее имя, имя Огюста Конта, основателя той области социологии, в которой я являюсь специалистом. Пока я там занимался своими делами, Бартоломеу состязался с Барнабе и осмелился сказать адвокатам следующие слова:

— Дорогой Мэр и уважаемые адвокаты, мы не можем забывать о Монтескье и его великой книге «Дух законов».

Некоторые юристы знали, кто такой Монтескье, это было из их области. Услышав это замечание, они зааплодировали двум оборванцам с еще большим энтузиазмом. Жизнь представляла собой шоу, а они любили устраивать спектакли. В конечном счете, по-моему, эти лжеактеры превзошли Учителя; он притащил пианино, настроил инструмент, сыграл на нем, а этим бродягам достались аплодисменты. Однако я заметил, что Учитель им также яростно аплодировал, и покраснел от негодования.

Я всегда был непреклонным преподавателем, редко смеялся, был суровым, совсем не таким, как Учитель. Он предоставлял своим ученикам свободу говорить глупости, я же был сторонником того, чтобы в аудитории была абсолютная тишина. Уважение превыше всего. Он хотел исчезнуть и сделать так, чтобы выделились безымянные; я, наоборот, не допускал, чтобы какой-либо ученик вступил в спор и оказался на виду. Повиновение превыше всего. Будучи суровым, я внушал страх; Учителя любили. Я переоценивал драму и недооценивал комедию в маленьком мире аудитории. Учитель ценил и то, и другое. Боюсь, что я готовил рабов системы, а не человеческих существ, которые могли бы изменить ее. Учитель поступал наоборот.

Внезапно, отвлекшись от размышлений, я заметил трех человек возле меня, которые делились своими впечатлениями. Поскольку я находился вдалеке от группы, они не поняли, что я к ней принадлежал. Я догадался, что их беседа шла об Учителе. Тем временем один из них открыл портативный компьютер и воспроизвел на нем несколько фотографий. У меня возникло подозрение, что на экране был Учитель. Я протер глаза и постарался подойти поближе, но они быстро убрали фотографию. Однако мне удалось увидеть крайне странное сообщение, которое появилось на экране компьютера: «Орел жив. Нужно его сбить». Затем эти люди тихо ушли.

Я вспомнил откровения Учителя на большом стадионе, где он был звездой как в социальном, так и финансовом мире. Но, поскольку он жил подобно оборванцу и критически относился к системе, в которой жили мы, я посчитал, что его откровения были символичными и не могли быть интерпретированы буквально. Видя, как он ходит и мерзнет, не имея одежды, чтобы согреться, болеет и не может купить лекарства, чтобы вылечиться, голодает и не имеет пищи, чтобы насытиться, я убедился, что он не мог быть мультимиллионером. Перед нами был несчастный богач мудрости, которому негде было умереть.

Какие-то юноши, присутствовавшие там, желая приблизиться к двум паяцам, натолкнулись на меня. Это были ученики из близлежащей школы, которые проходили мимо и, захваченные развернувшейся сценой, заинтересовались.

Бартоломеу и Барнабе, возбужденные аплодисментами в их адрес, поклонились перед толпой. После поклона Барнабе вошел в транс, дух политика снова возобладал в его мозгу. Ему нравилось произносить трудные слова, хотя он часто путался. Как будто бы находясь в разгаре выборной кампании, он стал произносить речь:

— Люди и людишки этого благородного города!

— Ура! Прекрасно! — закричал Бартоломеу, подстегивая толпу разразиться новым залпом аплодисментов.

Ободренный поддержкой присутствующих, Мэр поблагодарил их и завершил свою речь:

— Без промедления прошу вас голосовать за меня! Я обещаю вам, что разобью в щепки политическую «коррупию». — Барнабе кисло улыбнулся, поскольку ему не удалось выговорить слово «коррупция».

Он попытался снова, но опять ошибся: «Корруптию! Коррупоцию!» И чем больше он говорил, тем больше оплевывал стоящих рядом. Один федеральный судья пришел ему на помощь.

— Политическую коррупцию.

Чтобы не утратить образ лукавого политика, Мэр сказал:

— Благодарю вас, мой будущий министр юстиции.

Эдсон Чудотворец, не теряя времени, вытащил кепку из своего пиджака и добавил с еще большей наглостью:

— Ладно, люди, но не одной беседой жив человек. Мэр с таким деликатным тельцем должен поужинать. Кто может поучаствовать? — И он пустил благословенную кепку между присутствующих, чтобы собрать деньги на сытный ужин для всей группы.

Учитель тихо вышел. Он был генератором идей, а двое непослушных были генераторами эксцентричности. У адвокатов появилось ощущение, что вода закончится до того, как будет утолена жажда. Они хотели поразвлечься не только представлением, устроенным двумя паяцами, но и снова услышать таинственного мыслителя в поношенной одежде. Некоторые уже знали о его славе и теперь желали познакомиться с его рассуждениями. Они не смогли понять его. Мы — еще меньше.

Мы понимали временами, что одни пишут законы, другие их применяют, одни надевают костюм-тройку и галстук, другие ходят как оборванцы, одни пишут книги, другие их читают, но по существу все мы — мальчики, резвящиеся в театре времени, не понимающие самых важных явлений существования…

Глава 5

Учитель, будораживший мозги

Месяц проходил за месяцем. Учитель по-прежнему защищал идею о том, что научные и социальные идеи, которые должны освобождать человека, в конце концов стали делать из нас узников. Наш ум, покрытый штукатуркой из технологии и избытка информации, представлял собой ужасное зрелище. Мы были сверхзащищенными детьми, которые жили в тени «отцов знания».

Пифагор столкнулся с предрассудками, Сократ покорился гневу греческой элиты. Мир, символом которого было маленькое яблоко, упал на голову Ньютона. Эйнштейну пришлось разоружить бомбу истинностью механистической теории во время работы на одной фирме защиты патентов. Фрейду довелось разбить кандалы медицины, которые придавали значение телу и недооценивали ум.

Учитель настойчиво повторял, что мыслители занимались своими изысканиями в рискованные времена, полные неприятностей, несправедливости, беспорядка, бесконтрольности. Мы забыли об этом процессе в университетских храмах знаний. Мы аплодировали смелости покорителей знания, но были робкими. Мы были охвачены примитивным страхом, боялись столкнуться с хаосом и мыслить свободно.

— Не следуйте за мною вслепую. Не принимайте моих идей, не пропустив их через желудок своей критики. Все большие социальные и политические несчастья идут от культа к правде, от пассивного принятия идей. — И, переведя дыхание, Учитель делал глубокий вдох, чтобы далее шокировать нас: — Пассивное принятие идей хуже, чем вся критика, направленная на них. Мне не нужны рабы, я мечтаю о последователях, которые думают. Если ученики не способны меня критиковать, они недостойны следовать за мной, — высокопарно утверждал этот таинственный Продавец Грез.